Чашка
На столе стояла чашка.
Она не была столь изящна, как рука, оставившая ее - с тонкой кистью, с голубыми венами на запястье.
Солнце расположилось в зените.
Чашка отбрасывала длинную, чуть кривую тень, похожую на тень бутылки.
В ней еще оставалось что-то, почти остывшее, смешанное с ароматной слюнкой. На фарфоровой стенке, ближе к круглой ручке, виднелся след губ…
Еще некоторое время слышались голоса, а потом в саду стало тихо и жарко. Жужжал шмель, временами заглушая песню кузнечика с оторванной лапкой, запрыгнувшего на стол. Горячий ветер лениво шумел в листве плакучих ив, склонившихся к маленькому, заросшему прудику.
Кузнечик спрыгнул куда-то далеко, в траву…
Прошло несколько дней, солнце стало чаще закрываться в облаках, а в буйной зелени стал замечаться некоторый упадок. Так человек - вроде еще не стар, но в черной голове пророс сорняком седой волос…
Облетали листья, часто еще совсем свежие поверхностью, но ослабевшие в черенках… Шмель исчез, а кузнечик засох под боком большого коричневого камня…
Прошло еще несколько дней, может быть, больше, и наступила осень.
После бессмысленного кружения в чашку упал сухой осиновый лист и впитал что-то, в мгновение став квелым.
Прошел первый дождь, за ним другой и так без конца…
Белый бок чашки стал похож на серое небо, а совсем сгнивший осиновый лист пролился из посуды вместе с переполнившей ее дождевой водой и уплыл куда-то…
Первая снежинка слетала с небес долго и была как праздник. Другие были похожи на первую и вскоре стали обыденностью.
Сначала снежинки таяли в чашке, а потом, когда стало совсем холодно, просто ложились на ледяную корочку, образовавшуюся у самой фарфоровой кромки.
Ветки ивы превратились в плети, а самые длинные прутьями примерзли к твердой земле.
Пришла зима…
Днем с рябины склевывал ягоды красный снегирь, а по ночам ветер выл и пытался опрокинуть чашку со стола в сугроб. Было очень холодно, и чашка, хоть устояла, но треснула возле ручки…
Второй трещины не появилось, потому что стало теплее…
День-другой…
Капнуло с просветлевшего неба, а ветви ивы застегали свежую пустоту плетьми, освобожденные от мороза первым солнцем.
Склевав последнюю ягоду, умчался догонять зиму рябиновый снегирь.
И зажурчало повсюду, под каждым камнем, корешком.
Весна…
Все засеялось мелким зеленым, которое по мере солнечного восхождения разрасталось вширь и ввысь, буйствуя молодостью и расточая запахи.
По-прежнему под коричневым камнем лежал кузнечик. Он совсем ссохся…
Солнце становилось все более долгим, и в саду распустились всякие дикие цветы. Кашка, одуванчики, какие-то еще желтенькие, розовые - смешались с густой травой, поднимающейся все выше под свежими дождиками…
А потом дожди прекратились.
Погода наступила очень теплая.
Чашка стояла на столе совсем грязная, в ней застоялась гадость.
Зажужжал шмель, день ото дня все уверенней…
На третий день лета стало совсем жарко, и в саду послышались голоса.
Она остановилась возле мраморного столика и с минуту смотрела на заросший прудик. У нее по-прежнему были тонкие кисти с голубыми венками на запястьях… Затем она неловко повернулась и длинным шелковым рукавом опрокинула забытую чашку на каменные плиты.
- Как все здесь запустело! - сказала она, слегка поморщившись от звука разбившегося фарфора…
Кризис
Сколько великих идей, научных открытий, гениальных романов осталось в постели?..
Ну уж точно больше, чем реализовано. Самая великая идея - воплощена в женщине. Пытаясь понять ее, жаркими от страсти ночами, мучаясь и страдая, я уразумел, что надо выбирать: либо до конца пытаться женщину осмыслять, либо перо и бумага - аскетический образ жизни, с редким выползанием в стрипклубы.
Кто-то когда-то мне сказал, что расход любовных жидкостей пропорционален расходу мозгового вещества…
Я сижу, вперясь глазами в текстовый редактор, и понимаю, что кто-то был прав…
Я туп… Я ею вытуплен!
В моих пальцах теперь живут лишь одни банальности… Только ночами пальцы становятся музыкальными…
Она лишила меня Дара!.. Я ничего не могу написать!..
Я тих и обреченно сознаю, что пуст для других и полон только для нее… На ум мне приходит понятие - творческий кризис. Милое словосочетание, способное внести некое высокое философское в мое состояние… Вдруг в голове рождается образ в форме вопроса. А если это не кризис вовсе, если это - конец?.. В живот тотчас поступила огромная порция адреналина… Глотнул кофе, разбавляя свое экстремальное состояние, попытался взять себя в руки, мыслить трезво…
Если в тебя вложен сосуд с даром, то это сосуд - не безмерный океан гениальности. Как и всякая емкость, сосуд может быть поллитровкой, ну 0,75 на худой конец - глоток, другой и посуда может опустеть. А поскольку сосуд внутри тебя, ты никогда не знаешь, сколько осталось!.. Вот он именно - Тот Момент, когда дно сосуда пересохло, как бутыль, пролежавшая в раскаленных песках пустыни Сахары! Вот Он! Ты более не талантлив, более озарений с тобою не случится!.. Ты будешь писать что-нибудь отстойное, вроде собственной автобиографии в трех томах, затем накропаешь биографию Президента, а все закончится кулинарной книгой…
Самое интересное, что сия перспектива меня не испугала, наоборот, как-то в душе спокойнее стало: перспектива-то есть, и совсем ясная… Ну и автобиография, книга о вкусной и здоровой пище! Кому-то и это надо писать!
Теперь я безо всяких комплексов стану нырять в свою женщину, простым тружеником, а не творцом, сооружу обычное, человеческое - ребеночка…
Ведь это даже в кайф - быть обычным человеком, от которого ничего особенного не ждут! Не спрашивают, когда ваша новая книга выйдет?.. Что-то вы редко стали писать - комментируют обычно те, кто обучался русскому языку только для того, чтобы выписывать суммы прописью в платежных ведомостях. Они с удовольствием приходят в твой подписной день и высказывают мнение, что последний опус намного слабее предыдущего, высказывают предположение об охватившем автора Творческом Кризисе! А кто-то, особенно смелый, предложит попробовать себя на другом поприще!
"Не хотите снять кино?"
"Хочу кулаком тебе в зубы!.."
Я лишь мило улыбаюсь и объясняю, что на двух стульях сидеть вредно, грыжу яичка можно заработать! А этому смелому пишу на книжке: "Если стану режиссером, именно вас позову на роль мертвого арабского террориста!"
А потом родственники звонят и участливо интересуются:
- У тебя что, кризис творческий?
- Да нет, - отвечаю. - Просто я много сексом занимаюсь!..
- Да?.. А сколько?
- Раз пять в день!
- Твое предназначение в другом, - вещает родственник с лютой завистью в голосе. - Ты заметная фигура в отечественной литературе, и не стоит перекачивать свой талант в какую-то телку!
- Не слышу, - отвечаю. - Плохая связь!.. Зоны нет!.. - отключаю телефон, раздраженный.
А потом она рожала. Кричала как на средневековой казни. От ужаса я орал вместе с нею, так как по глупости участвовал в родовой деятельности.
Плакал, когда на мою ладонь положили его, моего наследника, в груди которого наверняка имелся сосуд с даром, бездонный сосуд!
А потом я подписывал врачам свои старые книги…
А потом она переключилась на моего наследника. Мыла его, кормила прекрасной грудью, совершенством которой я наслаждался совсем недавно, целовала красными губами его толстые щеки, а он, маленький наглец, воспринимал все как должное, глядел на меня туповатыми глазенками и не признавал моего отцовства.
"Хорошо же устроилась эта парочка! - мучился я, обделенный вниманием. - Я свой талант на алтарь семьи, а здесь в ближайшее время даже легкого перепихона не предвидится!"
Я обозлился и заперся на чердаке.
Включил компьютер и написал заглавие: "Кулинарная книга".
В первой главе я описал, как прекрасны женские ушки в сливочном соусе, с каперсами и пармезаном…
Потом речь зашла о наследнике, из которого прекрасный шашлычок получится… А потом я вспомнил свою первую любовь, чудной красоты девочку, для которой в голодные годы замачивал в уксусе старую мороженную до каменного состояния баранину, потом жарил для ее удовольствия шашлык, а она плевалась угольками от той баранины и рассказывала, хохоча, о своей любви не ко мне, а к совершенно другому пацану, и я тоже хохотал… А потом я написал, как мне тогда было мучительно больно…
Где-то там, внизу, орал мой наследник, а я ничего не слышал и не разумел. Мои пальцы щелкали по клавиатуре, и подушечки их были горячи, как никогда…
КРИЗИС кончился.