Брали тогда - и сейчас берут - не за то, что молились, а за то, что собираются. За участие в сообществе, за проповедь, то есть за пропаганду религиозных, а следовательно, и непременно антисоветских взглядов. За то, что не ставили свечу под кроватью.
Что касается духовенства, то тех брали и просто так - чтобы закрыть, например, церковь. "Дело" выдумать и пришить было нетрудно. Дела тогда пришивались, как известно, не только сельским батюшкам, но и маршалам, и наркомам, и секретарям обкомов.
15
Хотя почти всю жизнь я ходил в церковь таясь, оглядываясь, делая, как заяц, петли, запутывая след, о том, что я там бываю и молюсь, знали не только в нынешнем МГБ, но еще и в НКВД, и даже, пожалуй, в ГПУ. И высокое партийное начальство знало. Однако терпели. Я ведь ни с кем не общался, нигде не собирался. Криминала не было. А найти его, этот криминал, очень, по-видимому, хотели.
Однажды, если не ошибаюсь, в начале шестидесятых годов, уже в Ленинграде, пришла ко мне женщина… Я был дома один, дверь на звонок открыл сам. Стоит передо мной, нос к носу, пожилая особа, этакая сваха из комедии Островского. Черная кружевная шаль, в руках, прижимая к животу, держит большой кожаный ридикюль. И первое, что она делает, - открывает, расстегивает этот ридикюль. Он смотрит на меня своей черной разверстой пастью, и у меня тут же мелькает мысль: "Магнитофон!"
Спрашиваю:
- Что вам угодно?
- Пантелеев Алексей Иванович здесь живет?
- Да, здесь. Это я.
- Здравствуйте. Я приехала из Москвы. Хочу с вами поговорить.
- О чем?
- О митрополите Николае.
- О каком Николае?
- О Николае, митрополите Крутицком и Коломенском. Мы там о нем книгу собираемся выпускать. Ведь вы знакомы с ним были?
- Нет, вы ошибаетесь. Я не был знаком с митрополитом Николаем.
Она усмехается.
- Что это вы, ленинградцы, такие пугливые! Зайти-то к вам можно?
- Да. Прошу вас. Заходите.
Веду эту маскарадную салопницу на кухню. Садится. Ридикюль стоит у нее на коленях, все так же зияя своей черной пастью.
Сажусь тоже. Спрашиваю:
- Прежде всего, позвольте поинтересоваться: где вы узнали мой адрес?
- Адрес ваш? Адрес ваш мне в Никольском соборе дали.
- Простите, но вы говорите неправду. В Никольском соборе не могут знать моего адреса. Я вообще в этом соборе и не был лет пять.
Опять усмехается.
- Ну, хорошо. Так и быть. Скажу вам правду. Мне Александра Иосифовна Любарская дала ваш адрес.
- Ах, вот как! Любарская?
Как раз в это время или минутой раньше вернулась домой моя жена. Когда я вышел в коридор, она спросила:
- С кем ты там?
Я сделал знак, которым в нашей семье уже очень давно обозначают присутствие какой-нибудь специфического характера опасности.
- У нас гостья, - сказал я громко. И совсем тихо добавил: - Побудь с нею.
А сам прошел к телефону и позвонил Александре Иосифовне Любарской. Нет, конечно, никто у нее моего телефона не спрашивал.
- А в чем дело? - интересуется она.
Сказав: "Объясню позже", вешаю трубку и возвращаюсь на кухню.
Салопница с подслушивателем на коленях что-то объясняет моей жене. Я говорю:
- Александра Иосифовна Любарская вам адреса моего не давала.
Смотрит не смущаясь, развязно, даже нагло.
- Забыла, что ли?
И сразу - тем же развязно-насмешливым тоном:
- Ой, до чего же вы здесь пугливые! Зачем же вы скрываете? Ведь вы же еще в Ленинграде с Николаем были знакомы. Когда он у вас митрополитом был.
- Говорю вам еще раз: с митрополитом Николаем я никогда знаком не был. И даже не знал, что он когда-нибудь служил в Ленинграде.
- Как не служил?! Сколько лет был митрополитом Ленинградским и Новгородским.
- Представьте, не знал этого. О нынешнем патриархе - что он в свое время был митрополитом Ленинградским - это мне, действительно, известно.
- Ну, как же! Алексий.
Я чуть не подскакиваю.
- Что??! Как вы сказали?!
- Я говорю: Алексий. Патриарх…
- А почему, скажите, пожалуйста, вы говорите "Алексий", а не "Алексий"?
- Как почему? Так все говорят.
- Нет! Так все не говорят!
Я распахиваю дверь в коридор.
- А ну! Прошу вас…
- Что это вы? - пугается она. Но при этом торопливо защелкивает свой чемоданчик и поднимается.
Я уже весь, до надбровных дуг, до кончиков ушей, налит гневом.
- А ну - быстро! Не задерживайтесь.
Что-то бормоча и кудахча, она спешит в прихожую.
Дверь на лестницу захлопнулась.
- В чем дело? - спрашивает жена. - Кто это? Что случилось? Почему ты ее выгнал?
Делаю тот же пояснительный и предостерегающий знак.
- Ты обратила внимание, как она произносит имя патриарха?
- Да. Обратила. Алексий.
- А ведь явилась ко мне как представительница каких-то московских церковных кругов.
Вот что может сделать одно неправильное ударение в одном-единственном слове!
Да, люди безрелигиозные, неверующие, не бывающие в церкви, никогда не слыхавшие, а только видевшие имя патриарха напечатанным в каком-нибудь газетном сообщении ("Среди присутствующих находился Патриарх Московский и Всея Руси Алексий"), эти люди, даже интеллигентные, чаще всего говорят "Алексий". Помню, как уже в семидесятые годы, целый месяц отравляли мне жизнь дикторы радиостанции "Свобода", читавшие письмо двух молодых московских священников к патриарху Алексию. Все эти радиочтецы - и мужчины и женщины - произносили "Алексий", с ударением на втором слоге, не ведая о том, как больно слышать их православным верующим, как оскорбляет наш слух это дурацкое ударение. Тот, кто бывает в церкви, слушает и мысленно повторяет великую ектению, не может не знать правильного звучания имени покойного патриарха.
Люди, подославшие ко мне соглядатая, неплохо продумали внешний облик этой особы. Похожие на нее тетеньки нередко стояли в те годы за свечными ящиками московских церквей, работали в церковных "двадцатках". Эта женщина, конечно, бывала в храмах, знала церковную иерархию, послужные списки некоторых, нужных ей для "работы" священнослужителей. Но, бывая на богослужении, она никогда не вслушивалась в слова песнопений, в возгласы священника или дьякона. Ей не до этого было. Стоя где-нибудь сбоку от свечного ящика, у входных дверей, она внимательно следила за теми, кто появляется в храме, кто, входя, крестится и кланяется - особенно за молодыми и интеллигентными…
Но почему ее вдруг направили ко мне? И при чем тут митрополит Крутицкий и Коломенский? Ведь я его и в самом деле никогда не видел.
Долго мне ломать голову не пришлось. Позвонила Александра Иосифовна Любарская, сказала:
- Простите, я виновата перед вами. Изменила память. Забыла, что несколько дней назад ваш адрес у меня действительно спрашивали.
- Кто?
- Вера.
- Какая Вера?
- Бывшая домработница Маршака.
Существует особый склад ума. Он бывает у следователей, у врачей-диагностов и, вероятно, у писателей. Где-то в глубинах мозга, как в недрах кибернетической машины, что-то вдруг срабатывает, молниеносно сталкиваются десятки, если не тысячи ассоциаций, и - приходит решение, разгадка. Я увидел мысленно Веру, дом на Чкаловской в Москве, двор этого дома, идущего через этот двор человека в черном одеянии, в белом клобуке с белой же мантией…
Но это уже другая тема. И совсем другие годы.