- Про наш конфуз у заброшенной штольни ты, наверняка, слышал. Из скалы прорвало воду, а все решили, что наши идолы разлились водой по молитве Еноха. Патриархи собрали совет, и на нем Тувалкаин попросил дозволения собрать все знания каинитов в одну книгу и приписать ее Еноху-сифиту, чтобы привлечь к нашим идеям людей его племени. В то время я был жрецом-священнокнижником и хранителем библиотеки. Естественно, книгой занимался я. Но в годы тиранства нам пришлось усомниться в том, что Енох не оставил на земле книги. Один из его братьев, Гаидад, умирая в каменоломнях, в бреду, говорил, что ангел Раздал передал Еноху книгу, которую он записал на небесах. Мы купились и долго искали книгу Еноха, но, естественно, не нашли. Очевидно, бедняга Гаидад не выдержал изнурительного труда на каменоломнях, и разум его помутился.
- На днях, господин, я посещал храм Ноемы-жрицы в старом городе и узнал от хозяйки одну любопытную вещь… В свою бытность Енох-сифит бывал у нее и говорил про возможный потоп. Енох назвал имя человека, который спасется в потопе - Ной. Енох назвал и имя жены его - Ноема, - проявляя свою полезность, говорил Йот в тон господину, чтобы задобрить его. - Имя жены сифитского священника Ноя, который отказался от экономики любви - Ноема! Я больше чем уверен, господин, что эти двое уверены в своей избранности. - Губы Йота стали тяжелыми, и он с трудом чужим голосом выговаривал слова: - Я больше чем уверен, господин…
- Пора кончать с этим безумием! - твердо сказал Иагу. - И в связи с этим напомню тебе одну сифитскую сказку. Они ждут железнодорожного состава, который повезет истинных сифитов в мучилище. Они уверены, когда их всех расстреляют, в горах растает снег, и на проталинах зацветут сиреневые колокольчики.
- Сиреневые колокольчики? - переспросил растерянный Йот.
- Помоги, Йот, этим несчастным в осуществлении их мечты! Пришло время пускать этот состав! - И, когда Йот говорил эти слова, в зал вошел слуга и доложил:
- Почтовый ворон - от доглядчиков, господин. - И протянул Иагу щепу. Прочитав надпись, Иагу засмеялся и увидел себя как бы со стороны. Его гордый рот произнес:
- Боги щадят тебя, Йот! - клацнув зубами, сказал Иагу. - Этой ночью скончался патриарх Енос. - И презрительно улыбнулся.
41
Когда патриарх Енос вышел из катакомб, мой отец Ламех решил свозить своих детей к нему под благословение, но не успел.
- Мы должны проститься с ним! - с печалью сказал отец, и они с матерью повезли моих братьев и сестер на похороны. Дома остались только я и Ноема.
На другой день после отъезда домочадцев у д-образного моста произошло несчастье: железнодорожному рабочему вагонным колесом отрезало голову. Молва утверждала, что отрезанная голова заговорила, и этому верили, ибо нашлись свидетели, которые видели бегущее за составом обезглавленное тело. Это косвенно намекало, что отделенная от туловища голова могла и заговорить.
Слух добрался и до нашего базара, и, когда я подставил порожний мешок продавцу комбикорма, тот осторожно спросил меня, преувеличивая свою печаль:
- Знает ли Ной, что сказала отрезанная голова железнодорожного рабочего?
- И что же она сказала? - спросил я, не пугаясь слов продавца.
- Ее нашли между шпалами, - не сразу ответил тот. Он пересчитал отданные мною монеты и ласково отправил их в кожаный карман фартука. - Голова сказала, что власти готовят вагон, в котором повезут всех, кто пытается разделить нас на сифитов и каинитов и проповедует исключительность своей веры. Чтобы они не смущали добропорядочных людей, всех недовольных отвезут в мучилище и там расстреляют. Говорят, сифиты сами будут запрыгивать в вагон, ибо по их предсказаниям после этого поезда Бог перестанет принимать от людей покаянные молитвы, и уже никто не умрет до потопа. - Тон продавца был таким, что не оставалось сомнений, что сам он никуда не побежит. - Не верю я во все это!.. Я тебе скажу так, Ной! Пусть гибнет эта вера сифитская, но чтобы у меня всегда еды было вдоволь! Чтоб дети мои сыты были. А после смерти… А есть ли вообще что-нибудь после смерти?
Услышанное чрезвычайно взволновало меня. Я торопился сообщить новость Ноеме, ибо новость не умещалась в земном небе моего сердца. Тачка с мешками казалась неимоверно тяжелой. Колесо то и дело застревало в расщелинах.
- Ной! Ной! - бросилась мне навстречу Ноема. - Сегодня вечером… тот самый состав, о котором говорила Манефа…
- Кто?.. Кто тебе сказал? - Я пытался узнать, каким образом новость стала достоянием гласности. Мой язык спотыкался.
- Не знаю, - растерянно ответила Ноема, - все говорят… - Ее голос дышал тревогой.
Мы суетливо вошли в дом и в нерешительности остановились посреди трапезной. Вдруг дверь резко отворилась. Отец Ноемы, тощий, в белом хитоне, держась трясущейся жилистой рукой за косяк, жадно ловил воздух провалившимся ртом. Длинные блеклые волосы жиденько лежали по ссутулившимся плечам. Ноема усадила отца на лавку и принесла ему в крынке воды.
- Мне не запрыгнуть!.. - решительно сказал он. - Вы успеете!.. Должны успеть!.. А меня Господь, может, приберет до потопа… А, может, и нет… А вы не медлите!.. - И свободно заулыбался. Меня поразили его умные глаза, такие грустные, будто он уже воочию увидел воды потопа.
Ноема опустилась перед отцом на колени и с неуместным рвением стала очищать замаранный подол его хитона. Она плакала.
- Откуда вы узнали? - спросил я с благодарным интересом.
- Приходил один человек из паровозного депо… - неторопливо заговорил отец Ноемы. - Никогда бы на него не подумал!.. Я все время недолюбливал его за преклонение перед каинитами… Поди ж ты!.. Вот как бывает!.. - Его светлые глаза виновато засмеялись. - Я почти не воспитывал свою дочь, Ной, но я научил ее молитве, а наша молитва сама в себе имеет учителя - Бога. И хочу сказать тебе, Ной: женщина любящая и смиренная - это дар Божий!
Он со слезами благословил нас и, сгорбившись, опираясь на свой большущий подог, ушел. Мы смотрели старику вслед, но он не обернулся.
Встали тяжелые сумерки. С виноватой суетливостью мы написали на кипарисовой дощечке меловое послание домочадцам и прибили ее к косяку двери, там, где со стропила свисал фонарь. Было холодно, даже руки зябли. Подмерзла и грязь под ногами. Шли, спотыкаясь. На прижелезнодорожном камне кто-то сидел.
- Отец?! - вскрикнула Ноема, когда мы подошли поближе.
- Я попытаюсь, - сказал старик виноватым голосом. - Может быть, не получится, но я попытаюсь!
- Получится, непременно получится! - Ноема улыбнулась сквозь слезы. - Мы должны быть вместе!
- Только дайте мне слово! Сначала запрыгнет Ной, поможет забраться тебе, Ноема, а потом, если получится, втащит и меня.
- Как скажешь, отец!
- Я пройду чуть вперед по ходу поезда. - Старик поднялся и, опираясь на подог, тяжело пошел по шуршащей гальке.
Вокруг было тихо и пусто. В окнах школы не теплилось ни одного огонька. Пока ждали, стало страшно. Мы вздрогнули, когда затокала полутьма. Пугающий поезд приближался по рельсам. Хищно запыхтел паровоз, совсем рядом с нами. Железно застучали колеса. Шпалы поднимались из крупной гальки и опускались в нее, точно гигантское чудовище дышало под землей. Я запрыгнул на вагонную подножку. Поручня не оказалось, я стоял нетвердо, но протянул руку Ноеме, а она никак не могла за нее ухватиться. Отец с подогом в руке, хромая, бежал за дочерью. Наконец я схватил Ноему и стал тащить ее на подножку. Старик помогал мне, на хромом бегу подталкивая дочь подогом в спину. Я втолкнул Ноему в тамбур и подал руку отцу. Мы коснулись друг друга пальцами, но руки наши стали удаляться. Отец протянул мне подог, но я не достал и до него. Старик сделал несколько неверных шагов и рухнул на щебенку. Ноема вскрикнула у меня за спиной. Железнодорожная дуга была крута, но прежде чем поворот скрыл старика с растрепанными волосами, он успел, стоя на коленях, помахать нам рукой.
Когда мы вошли в переполненный вагон, невнятные голоса смолкли, и все обернулись. На нас посмотрело несколько сотен васильковых глаз. Мы никак не могли отдышаться, и стояли, поддерживая друг друга. Люди на полу потеснились, освобождая нам место. В дальнем конце вагона сидели два охранника. Один из них, увидев нас, лениво поднялся и, давясь от смеха, закричал:
- Мать моя - ведьма! Еще двое! Сами запрыгивают! - Он приседал и хлопал себя по ляжкам. - Я такого дурачья отродясь не видел! Сами запрыгивают! На хо… На ходу!
Когда вагон нырнул под д-образный мост, встал другой охранник, молчаливый и серьезный, двинулся к нам, изображая на лице безразличие. В руках он держал вериги с нашейными печатями. Всем обреченным на выю была наложена особая печать - печать Ламеха-каинита. Ее нельзя было снять самому заключенному, только вместе с головой. Во время тиранства ей запечатывали всех каторжан. И вот она снова появилась в нашей жизни. Охранник запечатал меня и Ноему, и мы уселись на пол вагона. Ноема прижалась ко мне. Мы сидели немного потерянные, совсем не такие, какие бежали за вагоном. Сотни раз я представлял, как нас везут в спасительном вагоне, но все в мечтах выглядело не так обыденно, как наяву. Охранник в другом конце вагона не мог остановить свой разнузданный смех. Поезд разбежался так, что, казалось, остановить его нельзя, казалось, что он взлетит. Перестук колес и печать на вые настраивали на близкую смерть. Кто-то стал читать шепотом блаженства Еноха, и вскоре весь вагон зашептал:
- Блажен, кто оденет нагого ризою и алчущему даст хлеб свой… Блажен, кто сироте и вдовице и всякому обиженному поможет…
Ноема тихо роняла слезы, а смешливый охранник вдруг заорал в яростной злобе:
- Заткнитесь! - Но вагон продолжал шептать блаженства Еноха:
- Блажен, у кого на устах милость, а в сердце - кротость…
- Сказал, всем заткнуться!