Трудно сказать, что произошло с Эдиком Кукушкиным в результате странного и неправдоподобного избиения Фомы вялым Чибисом. Что ощутил он, увидев свое возлюбленное животное схватившимся обеими руками за ширинку. Какие неземные чувства всколыхнули его исстрадавшуюся душу и весь его физический состав. Во всяком случае, к Кукушкину вернулись его божественный голос и силы, и он понял, что добьется любви поверженного циклопа.
Глава 7
Вторник 22 июня 2010 года оказался вдвойне знаменательным. Ну, во-первых, Гитлер со своим звериным коварством, о чем все знают, не упоминая при этом совершенно идиотского и даже параноидального поведения Сталина. А во-вторых - оранжевая цистерна с гофрированной трубой, так называемый элосос, не приехал.
Обычно говночист появлялся к шести утра. В десять вечера ждать перестали. Еще тревожней был другой знак: одарив больных на завтрак сероватой баландой, ни в обед, ни в ужин раздатчица их не навестила. Вообще в этот день никто в отделение не пришел. Толика даже не кололи. Дверь черного хода оказалась заперта, от нее ключами Карлсон не запасся.
Попахивало блокадой. "Это не просто дерьмо, - подумал проницательный Чибис. - Это запах смерти".
К ночи из палат многие повылезали в коридор. Больные галдели все громче, общий гвалт как-то незаметно перерос в митинг.
Петя Сахронов вспрыгнул на стол постовой медсестры и громовым голосом тугоухого закричал:
- Без паники, братва! Нас кинули. Я человек военный, и я так скажу. Когда враг рассеян в горах, его можно взять хитростью. Если он окопался за какой-нибудь, мать ее, крепостной стеной - его надо брать штурмом. Нам не оставили выбора. Нас здесь рыл пятьдесят, что мы, не высадим эти блядские двери?!
- Высадим!! - охотно подхватила братва.
- Вот, - Энгельс стукнул кулачком по ладони, - так и знал, что этим кончится! Видал, Толян, что делает, сукин сын! Нет, я скажу, они же в самом деле пойдут сейчас двери ломать… Подсади-ка…
- Да не лезь ты, не связывайся, тебя Фома, как муху, прихлопнет… - пытался удержать товарища Чибис, но Карлсон уже карабкался на стол.
- Мужики! Петя! Что ты гонишь? Автоматчики же в каждой дырке!
Безухий легко пихнул Севу в плечо и тот свалился на руки к Чибису.
- Не ссать, братва! Слушай меня. Автоматчики - херня. Никто без приказа стрелять не будет, тут больница, а не зеленка, ясно? Пуганут в воздух, да я его один разоружу!
- А кто сказал, что нет приказа? - крикнул студент Михалыч.
- Не вносить разброд! У кого очко играет, лезьте под шконку и сидите, как тараканы! Да я, если что, первый шмальну, чтоб ты знал, студент!
- Из чего же? - негромко спросил Энгельс.
- Найдется, не твоя забота.
- Большой арсенал-то, а, Безухий? Где хранишь?
Петя побагровел. Энгельс спрятался за Чибиса, как за граблю какую-нибудь.
- Слышь, братва, недомерки сомневаются, что у прапора Сахронова есть оружие. А ты знаешь, Карлсон, что бывает с недомерками и прочими Фомами неверующими, когда прапор достает свой боевой ствол?
- А чего Фома-то? - взревел циклоп.
Кукушкин ласково тронул его за плечо:
- Это не о тебе, Коля, поговорка такая просто… - и шепнул ему на ухо: - Хочешь, пойдем покурим? Этот Гайд-парк надолго…
- Парк чего? - Фома выкатил на Эдика воспаленный глаз.
- В смысле - базар… Хочешь? У меня есть заначка, пойдем?
Они незаметно выбрались из толпы и скрылись в палате.
Через минуту следом вбежал Безухий и принялся выбрасывать из своей тумбочки незначительные пожитки. Не найдя, чего искал, дико матерясь, схватил тумбочку и стал ее вытрясать, отчего вылетел ящик и повисла на одной петле дверца. Безухий полез под матрас, сбросил на пол постель, заметался по палате…
- А вы что тут делаете, сволочи? Где мой пистолет?
- Не на Большом Каретном? Нет? - в дверях стоял малыш Энгельс, за ним маячил Чибис.
Безухий подлетел к Севе, за грудки поднял в воздух:
- Спер, гнида? - просипел без голоса. - Открывай чемодан, убью!
Тут вперед выступил самоубийца Чибис и с улыбкой спросил:
- А в параше не смотрел?
- В параше? - Петя выпустил Энгельса, и тот с неожиданно тяжелым стуком пришел, как говорят циркачи, на ноги. - В параше, говоришь? Хороший вопрос. Фома! Сунь-ка Холеру в парашу, пусть поплавает. Ну? Чего уставился, криворожий?
- Не надо, Коля, Коленька, не надо, - шептал обмерший тенор, но Фома встал, шевеля плечами, подошел и вдруг даже без размаха ткнул Безухого в глаз, отчего тот упал практически бездыханным.
- Нельзя дразниться "криворожий", - сказал поучительно и вернулся к Кукушкину на койку, где, присев рядом с влюбленным, раскурил, наконец, коричневую сигаретку с длинным сладким фильтром, которыми Эдик баловался иногда в мирной жизни и припас на черный день. Самолюбивый Фома повертел в пальцах красную пачку, прочел по слогам: - "Но-пе-у"… Это что ж за нопеу такое?
- "Honеy"… - нежно засмеялся Кукушкин. - Хани, Коля, сладкий…
- Точно, сладкая… - ухмыльнулся циклоп, сладко затягиваясь.
…А ранним утром, еще до завтрака (если можно так выразиться), пришел сам Касторский.
- Сигнализировали, - пропищал главный, - что ночью была тут у вас, будем говорить, буза. Не забрали ваше драгоценное дерьмо? Ах, какие мы нежные. Вот у героя, я вижу, фингал. Имело место рукоприкладство? Или сам, будем говорить, дюбнулся?
- Сам, - скрипнул в тишине зубами Безухий.
- Значить так. Если повторится, всех перевожу на спецдиету по типу карцера. Сухари с водой и никакой мобильной связи. Курортники. С вывозом фекалий пока придется обождать. Услуга подорожала, а в стране кризис. В курсе? Будем, значить, изыскивать резервы. Покаместь стараемся испражняться экономней. Чибисов, как понял?
- Не понял, - буркнул Чибис, которого от холерной вакцины, а может, и просто с голодухи заперло наглухо и безнадежно, что в сложившихся обстоятельствах было не так уж и плохо.
- Ну и славно, - подытожил Платон и, дико подмигнув Фоме, удалился.
То ли догадался об авторстве фингала, то ли импонировала ему фашистская символика Колиного татуажа… Чужая душа - потемки.
Глава 8
- Спрашиваю последний раз. Выпишешь Всеволода или нет?
- Раиса Вольфовна, - чуть не плакал Касторский, - не мучай ты меня! Попрут же в три шеи, если нарушу карантин! Ну, сколько ты хочешь?
- Знаешь, Платоша, полвека на свете живу, такую вошь тифозную, как ты, первый раз встречаю. Ведь меня, ты в курсе, Волчицей зовут. Волчицей, а не крысой. Тебе-то, я понимаю, с крысами привычней… Но волки, Платон Егорыч, и, кстати, люди не жрут себе подобных.
"Люди? - подумал, но не решился сказать Касторский. - Это кто же здесь люди? Уж не мы ли с тобой, Раиса? И какие же это люди, Раиса Вольфовна, не жрут себе подобных? Что-то я таких не знаю. А я, пусть и вша тифозная, но до петли еще никого не доводил…" Громкая была история. Лет пять назад беспощадно вцепилась Волчица в одного мясокомбинатского миллионщика. Сначала на взятках выпотрошила сволоту, как рождественского гуся, а потом, она это любила, все равно довела до суда. Вкатили ворюге, но не как ворюге, а как поставщику чернобыльского мяса - пожизненно. И повесился мясник, удавился в камере. "Или, может, этот торговец смертельной говядиной - люди?"
Раиса действительно чем-то смахивала на волчицу: острыми ушами на коротко стриженной, с проседью, голове, широкими скулами, зубами, желтыми от непрерывного курения, загнутыми когтями, покрытыми кровавым лаком… Щупловатая, лобастая, с крупным носом и ртом, большими руками и ногами, была Раиса, конечно, не замужем. Одинокая степная Волчица, урод милейшего и добрейшего семейства.
Глубоко затянулась и, выпуская дым через нос, прищурилась на Касторского широко расставленными глазами.
Касторский тоскливо изучал небольшой участок парка за открытым окном. Тополиный пух летел в кабинет, цепляясь за серый ворс волчицыной шкуры. Щелчком Раиса сбила пушинку с лацкана.
- Закрой окно, ненавижу эту дрянь, - она заслонилась лапой и громко чихнула.
- Аллергия? - Касторский криво ухмыльнулся. - Ой, как понимаю вас, Раиса Вольфовна.
- Тоже страдаешь? - Волчица утерла слезы мужским платком.
- Страдаю, ох и страдаю… У меня на кошек. И на собак. Вообще на зверей. В зоопарк с внуком, верите, пойти не могу…
- Хамишь? Ну-ну. Стало быть, не выпустишь брата?
- Пока карантин не снимут, выписать никого не имею права, - скучно подтвердил Касторский, глядя в окно.
- "Снимут"! Кто ж его, скажите на милость, снимет? Кто здесь, кроме тебя, командует, в твоей вонючей шарашке?!
- Вы прекрасно знаете, Раиса Вольфовна, что я, - Касторский в упор взглянул на Волчицу, - как и вы, человек, будем говорить, подневольный. У всех у нас есть начальники. И на вас, как и на меня, значить, управу найти не так уж трудно.
Волчица поднялась. Хотелось бы, конечно, сказать, что не она, а шерсть у нее на загривке поднялась дыбом, но это было бы все же чересчур… по-стивенкинговски. Хотя и недалеко от реальности. В каком-то смысле Раиса озверела.
- Очень хорошо. Но запомни, Касторский. С огнем играешь. Я на тебя таких псов спущу - волки котятами покажутся. Сама отслежу, чтоб рубля левого не взяли, на одних штрафах без штанов останешься. А с твоими, друг сердешный, нарушениями не то что из этого кабинета пулей вылетишь - под суд пойдешь.