Платон Егорович заметался глазами, и взгляд его упал на Алису, что сидела, скорбно подперши щеку кулачком, и увидел он вдруг сияние вокруг ее головы: солнце в окне садилось и застыло на миг позади Алиски золотым нимбом. Рухнул тогда Касторский на колени и закричал, протянув к перепуганной Алисе руки:
- Прости, матушка, прости меня, грешника кромешного, беспредельного! Убил я ее, убил Волчицу эту проклятущую! Нет мне прощения, матушка, пресвятая дева…
После чего повалился на бок, всхлипнул и захрапел.
Утром Кузя загрузил похмельного Касторского в свою древнюю "шестерку" и, не став будить Алису (от пережитого та не спала до рассвета), отвез его в больницу имени Майбороды, дорогу до которой он знал, как свои пять пальцев. Охранник удивился, увидев главврача не на Варелике, но, разумеется, пропустил. И Кузя зарулил на территорию, и Касторский вынужден был угрюмо пригласить нового приятеля к себе в кабинет.
Глава 10
Убийца главного инспектора городского санэпиднадзора Раисы Вольфовны Энгельс, известной среди коллег как Волчица, улик не оставил. То есть буквально ни одной зацепки, как если бы работал не только в перчатках, но и в стерильных бахилах. Соседи ничего не слышали, никого не видели. На трупе был домашний халат, рядом - мусорное ведро. То есть Раиса, без сомнения, вышла ночью к мусоропроводу. Ранена в спину и добита в сердце. Жила одна, с соседями не общалась. В день накануне убийства ездила, как сообщили на службе, по объектам, куда именно - не докладывала.
Толковое следствие пошло по хрестоматийному пути "ищи, кому выгодно". Выгодно могло быть многим. У кого только ни стояла Волчица костью в горле - рынки, общепит, медицинские учреждения, да мало ли! Разумеется, немедленно обнаружилось, что в одной из клиник лежит брат убитой. И что? Да ничего. По крайней мере, есть с чего начать.
Когда Касторский похмелялся коньячком с учителем словесности Кузнецовым Владимиром Ивановичем, в кабинет зашла секретарша Фаина, глаза, как оловянные плошки.
- Из уголовного, - и посторонилась изумленно, пропуская молодого человека с раскрытой ксивой в вытянутой руке. "Начинающий", - подумал Платон с каким-то сонным ощущением "будьчтобудет" на дне души.
"Алкаш", - подумал перспективный следователь Буркин, успев зафиксировать как бы испарившуюся бутылку. Быстро поднятое, говорят в Одессе, не считается упавшим. Но быстро убранное считается, однако, замеченным, и непьющий Буркин испытал к Касторскому интуитивную неприязнь.
Касторский нажал кнопку на селекторе и сказал с нажимом:
- Еще чаю, Фаечка. С лимоном.
Следователь без приглашения уселся напротив Кузи, за длинный стол, в традициях канцелярского дизайна образующий со столом главного букву "Т".
- Несколько вопросов, - Буркин покосился на Кузю, - желательно без посторонних.
- Владимир Иваныч…
- Ничего-ничего, Платон Егорыч, - Кузя обольстительно улыбнулся. - Я как раз хотел пройти в отделение…
Платон опешил.
- Зачем?.. Кхм… То есть… ну да… конечно… халат… там, в приемной… Но пропуск…
Кузя просиял лучшей из своих улыбок и протянул следователю руку, которую тот неохотно пожал.
- Извините, господин…
- Буркин, - буркнул Буркин.
- Кузнецов, академик РАМН. Позвольте еще секунду. Платон Егорыч, так вы пропуск мне выпишите, и я начну… консультацию, пока вы с господином Буркиным… беседуете. Лады?
"Боже, какой бред", - подумал Касторский, словно под гипнозом выписывая Кузе пропуск по всей форме.
- Благодарю, коллега, - кивнул Кузя. - Надеюсь, вы не слишком задержитесь. У меня через два часа совещание в академии… Всего доброго, товарищ Буркин.
Кузя, не попадая в рукава халата, мчался к знакомым дверям. В вестибюле, ткнув в нос толстой дежурной пропуск, сказал повелительно:
- Распорядитесь, сестра, кто-нибудь… у меня в четвертом отделении профессорская консультация. Проведите меня, будьте так добры.
- А Платон Егорыч? - удивилась сестра. - Без него не положено…
- У Платона Егоровича важная встреча. Он присоединится позже. Поторопитесь, уважаемая, я спешу.
- Кястас Ёныч! Товарищ Лапонис! - запричитала толстуха в телефон. - Тут человек от Платон Егорыча, профессор, говорит, консультация в четверке вашей, а у Платон Егорыча встреча, а как пущу, Кястас Ёныч…
Через минуту спустился сокрушительный амбал и раскатисто молвил с акцентом:
- Что могу помоч?
- Академик Кузнецов, - протянул ладошку Кузя. - Что за бардак, коллега?! Я приглашен коллегой Касторским для консультации и не могу, черт возьми, пройти! Что тут, ей-богу, тюрьма, режимное предприятие? Пройдемте, у меня времени в обрез!
- Консултация? - Кястас пошевелил белесыми бровями. - Шеф не ставил меня на известность… Позволте, пожалуйста, аппарат, сестра.
Из трубки донесся гулкий и слегка истерический голос Фаины:
- Не велено ни с кем соединять!
- Хорошо, профессор. На моя ответственность. Идите, пожалуйста, за мной.
Вошли в коридор, дохнувший страшным запахом залитого хлоркой пристанционного сортира. Кузя воскликнул:
- Ну и амбре у вас тут, друзья! Как вы живете!
- Нормално. Какая палата, пожалуйста?
- Принюхались? Ладно, - Кузя достал из кармана блокнотик, важно полистал. - Больной Чибис. Аномальное развитие холеры Бенгал.
- Аномалное? - литовец подергал себя за ус. - Болного знаю. Аномалности не наблюдал.
- Плохо, коллега. А вот ваш шеф наблюдал. Куда идти?
Заведующий довел Кузю до палаты, пропустил вперед:
- Я вам нужен, пожалуйста?
- Как угодно, - отрывисто отвечал Кузя, всем своим видом подчеркивая, что в помощниках не нуждается.
- Очень хорошо, - Кястас склонил из поднебесья голову. - Тогда я, пожалуйста, занимаюсь своей работой.
- Валяйте, коллега, - с насмешливой улыбкой поклонился и Кузя. - Это прекрасно, когда есть чем заняться.
Все складывалось гениально. Кузя молился, чтоб суровый опер Буркин, зачем бы он ни пришел, задержал Касторского подольше.
Палатная вонь едва не сбила Кузю с ног. Чибис, узнав дружка, упал лицом в подушку, чтоб не заорать. Но тот, нахмурившись, надменно огляделся и спросил самым строгим тоном, на какой был способен:
- Кто у нас, - он заглянул в блокнотик, - больной Чибис? Лежите, лежите, голубчик. Добрый день. Будем знакомы. Я профессор Кузнецов, Владимир Иванович. Да-а… Действительно, крайняя степень истощения… Как себя чувствуем, голубчик? Будьте добры, молодой человек, - Кузя с любопытством посмотрел на Энгельса, очень похоже описанного Толяном, - дайте-ка мне стул.
Он тыкал Толику под ребра, мял живот, своей любимой ручкой-фонариком светил в глаза, оттягивал веки…
- Ну что ж, голубчик, весьма плачевно. Склеры бледные, язык обложен, живот вздутый… Запоры? Плохо. Не нравитесь вы мне, Анатолий Игнатьевич. Ваш доктор прав. Имеет смысл перевести вас к нам в клинику… Там и уход получше, и питание, и медикаментозное лечение. Собирайтесь, голубчик.
- Что? - Толик смотрел на Кузю, как на бога. - Прямо сейчас?
- А чего ж тянуть? У вас, голубчик, дистрофия и, возможно, непроходимость кишечника. Рвоты, обмороков не было? Будут. Запоры при холере, дружок, симптом очень неблагоприятный… Боюсь, потребуется операция…
Кузя еще минут пять нес такую же ахинею, к которой внимательно прислушивалась вся палата, по-новому взглянувшая на доходягу Чибиса. Похоже, Холера дотягивал последние денечки.
Пока Толик стремительно одевался и упихивал в рюкзачок жалкий скарб, Кузя лихорадочно соображал, как же им выйти из запертого отделения, чтоб не объясняться по возможности с громилой-литовцем.
- Ну, будь, Толян, - подошел Безухий. - Прости, если что…
- Пока, Стечкин… - Энгельс чуть не плакал. - Звони… Правильный ты мужик…
- Счастливо, братцы! - Чибис сиял. На умирающего он был похож не больше, чем Кястас Лапонис на Дюймовочку.
В этот миг дверь открылась и великан объявил с порога:
- Болной Энгелс, к главному врачу!
Сева кубарем слетел на пол и полез под кровать.
- Вы куда, болной? - удивился Кястас.
- За чемоданом, - прокряхтел из-под кровати Энгельс. - Вещи собрать.
- Вы пакуете ваш багаж, чтобы выходить из палаты? Всегда?
- Так мне же с вещами, разве нет?
- Сожалею, болной. Главный врач не говорил багаж. Вас ожидают на беседу. А вы, профессор, заканчивали вашу консултацию? Давайте я вывожу вас вместе с болным Энгелс. А вы куда, болной Чибис? Вас никто не пригласил.
- Больной Чибис должен пройти со мной к коллеге Касторскому. Дело не терпит отлагательств.
- Главный врач не ставил меня на известность относително болной Чибис. Он не намеревался…
- А я намереваюсь! Я оформляю перевод больного Чибиса в клинику, соответствующую его состоянию! И ставлю вас в известность! Вы здесь все прямо одичали!
- Не надо кричать на меня, профессор. Я не одичал. Я знаю, что значит "одичал". Когда русские брали Лиетуву…
Разгневанный Кястас, грохоча "гранкой", отпер Сезам и, отбросив обалдевшего охранника, зашагал по направлению к административному флигелю. Кузя, Энгельс и Чибис, вылитая свита Воланда, летела за ним.