3
"Докатился, - подумал он. - Все, пора на свалку". Он опять потащился в сторону спальни. Не только исподнее у него и брюки промокли. Почему-то г-жа Капицкая не брала трубку - хотя прежде не раз прерывала сеанс, чтобы обсудить последние новости на бирже, - телефон все звонил и звонил. Только теперь он понял, что произошло. Он нечаянно захлопнул дверь в гостиную. Обычно он оставлял ее приоткрытой, чтобы в коридоре было хоть немного светлей. "Пойду домой", - сказал сам себе д-р Калишер. Он хотел повернуть к выходу, но совершенно потерял ориентацию в лабиринте квартиры. Нащупав какую-то ручку, он открыл дверь и услышал сдавленный крик. По ошибке он опять вернулся в ванную - крючок был сломан, дверь не запиралась. Он вновь увидел женщину в корсете. Ее лицо было освещено, и, хотя все это длилось не дольше секунды, д-р Калишер успел заметить, что она немолода.
- Простите, пожалуйста, - сказал он и попятился.
Телефон умолк, потом зазвонил снова. Вдруг д-р Калишер увидел красную полосу света - г-жа Капицкая шла к телефону. Он замер и не то спросил, не то просто сказал:
- Г-жа Капицкая?!
Г-жа Капицкая вздрогнула:
- Вы уже освободились?
- Мне нехорошо. Я пойду домой.
- Нехорошо? Так куда же вы пойдете? Что с вами? Сердце?
- Все сразу.
- Подождите.
Г-жа Капицкая приблизилась к нему, взяла за руку и отвела обратно в гостиную. Телефон все трезвонил, потом наконец умолк.
- Давит сердце, да? - спросила г-жа Капицкая. - И добавила: - Ложитесь на диван, я вызову врача.
- Нет-нет, не нужно.
- Дайте я помассирую.
- У меня проблемы с мочевым пузырем и с простатой.
- Что?.. Я включу свет.
Он хотел ее остановить, но она уже зажгла несколько ламп. Яркий свет полоснул его по глазам. Г-жа Капицкая стояла перед ним и, покачивая головой, глядела на его мокрые брюки.
- Вот до чего доводит одиночество, - сказала она.
- Мне очень стыдно.
- О чем вы говорите? Все мы стареем. Никто не молодеет. Вы были в уборной?
Д-р Калишер ничего не ответил.
- Подождите минуточку. У меня до сих пор хранятся его вещи. Я как будто чувствовала, что они еще пригодятся.
Г-жа Капицкая вышла. Д-р Калишер опустился на краешек стула, подложив под себя носовой платок. Он сидел напряженный, мокрый, по-детски сконфуженный и беспомощный. И вместе с тем исполненный внутреннего покоя, который нисходит иногда на больных. Всю жизнь он боялся клиник, врачей и особенно бесстыжих медсестер, обращающихся со взрослыми мужчинами, как с младенцами. Все! Его тело отказывалось ему служить. "Мне конец, kaput!.." Он подвел краткий итог своего земного существования: "Философия? Какая философия? Чувственность? Чья чувственность?" Долгие годы он жонглировал многозначительными фразами, да так и не пришел ни к каким выводам. То, что произошло с ним и в нем, то, что случилось в Польше и в России, то, что творится на других планетах и в далеких галактиках, невозможно было свести ни к шопенгауэровской "слепой воле", ни к его, Калишера, "чувственности". Ничего не объясняли ни "субстанция" Спинозы, ни "монады" Лейбница, ни диалектика Гегеля, ни монизм Геккеля. Все они, как и г-жа Капицкая, просто играли словами. Лучше бы я вообще не публиковал свою писанину. Какой толк от всех этих бессмысленных гипотез? Они никому и ничему не помогают… Он поднял глаза на развешанные по стенам картины г-жи Капицкой. В безжалостном электрическом свете они казались неумелой детской мазней. С улицы до него долетали гудки автомобилей, крики мальчишек, грохот метро. Открылась дверь, и в гостиную вошла г-жа Капицкая со стопкой одежды: пиджак, брюки, рубашка, кальсоны. От вещей пахло пылью и шариками от моли.
- Вы были в спальне? - спросила его г-жа Капицкая.
- Что? Нет.
- Неля не материализовалась.
- Не материализовалась.
- Ну, переодевайтесь. Не буду вас смущать. - Она положила одежду на диван и участливо наклонилась к д-ру Капишеру. - Вы останетесь здесь, - сказала она. - Завтра я пошлю за вашими вещами.
- Нет. Это глупо.
- Я знала, что это случится, как только нас представили друг другу на Второй авеню.
- Как это? Впрочем, не важно.
- Они предупреждают меня обо всем заранее. Стоит мне взглянуть на человека, и я уже знаю, что с ним произойдет.
- Серьезно? Ну, и когда же я сыграю в ящик?
- Вам еще жить и жить. Вы нужны здесь. Вы должны завершить свою миссию.
- Моя миссия - примерно то же самое, что ваши призраки.
- Призраки существуют! Не будьте циником. Они наблюдают за нами, хранят нас, советуют, что делать. Наша роль в Циклическом Возрождении Вселенной гораздо важнее, чем вам кажется.
Он хотел спросить: "Почему же тогда вам пришлось нанимать эту женщину?" - но промолчал. Г-жа Капицкая снова вышла. Д-р Калишер стянул с себя брюки, потом кальсоны, вытерся платком и замер - в пиджаке и без штанов - как какой-то свихнувшийся клоун. Затем он вступил в просторные и холодные, как саван, подштанники г-на Капицкого. И брюки, и подштанники были ему сильно велики. Д-ру Калишеру пришлось подворачивать штанины. Он задыхался, пыхтел и чуть ли не каждую секунду останавливался, чтобы перевести дух. Вдруг он вспомнил: вот так же точно много лет назад он переодевался в папины вещи, когда тот дремал после субботней трапезы: в белые брюки, талес с кисточками, лапсердак, меховую шапку. Теперь все, что осталось от отца, - это кучка пепла где-то в Польше, а он, Зорах, напяливает на себя костюм зубного врача.
Он посмотрелся в зеркало, даже высунул язык как мальчишка. Потом лег на диван. Снова зазвонил телефон и мгновенно умолк, - по-видимому, на этот раз г-жа Капицкая сняла трубку сразу. Д-р Калишер закрыл глаза и лежал, не двигаясь. Ему не на что было больше надеяться. Ему даже не о чем было больше думать.
Он задремал и очутился в кафетерии на Сорок Второй улице возле Публичной библиотеки. Он отщипывал кусочки от бисквитного печенья. Какой-то беженец объяснял ему, что для того, чтобы вывезти родных из Польши, их нужно переодеть в нацистскую форму. Потом на корабле их переправят на Северный полюс, Южный полюс и через Тихий океан. Специальные агенты будут обеспечивать их безопасность на Огненной Земле, в Гонолулу и Йокагаме. Каким-то непонятным образом это путешествие было связано с его, Зораха Калишера, философской системой не в старой, а в новой редакции, где чувственность и память нераздельны. На фоне проплывающих в сознании образов д-р Калишер задавался недоуменным вопросом: "Какого рода отношения могут быть между сексом, памятью и освобожденным эго? И какая трансформация ожидает эти отношения в Вечности? Все это казуистика, сплошная казуистика. Попытка оправдать собственную импотенцию. И потом, как я могу куда-то вывезти Нелю, если она уже погибла? Если только сама смерть не более чем эротическая амнезия". Он проснулся и увидел склонившуюся над ним г-жу Капицкую. Она принесла ему подушку.
- Как вы себя чувствуете?
- Неля ушла? - спросил он и сам поразился собственным словам. Должно быть, он еще не вполне проснулся.
Г-жа Капицкая моргнула. Ее двойной подбородок дернулся, темные глаза смотрели на него с материнским укором.
- Вы смеетесь? А зря. Смерти нет, нет! Мы не умираем, и наша любовь не умирает. Это чистая правда.
ЛЕКЦИЯ
1
Я получил приглашение прочитать лекцию в Монреале. Стояла зима, и меня предупредили, что температура там на десять градусов ниже, чем у нас в Нью-Йорке. В газетах писали, что из-за обильных снегопадов нарушено движение поездов и что несколько рыбацких деревень оказались буквально отрезаны от остального мира: продукты и лекарства приходится сбрасывать с самолета.
Я экипировался как на Северный полюс. Надел толстое зимнее пальто поверх двух свитеров, взял с собой запасной комплект теплого белья и бутылку коньяка на случай, если поезд застрянет посреди какой-нибудь снежной равнины. Во внутреннем кармане пальто лежал рукописный экземпляр моей лекции о идише и его потрясающей будущности.
Поначалу все шло довольно гладко. По своему обыкновению, я явился на вокзал за час до отхода поезда и поэтому не мог найти носильщика. Я принялся разглядывать тех, кто, подобно мне приехал сюда этим утром. Интересно, кто эти люди? Куда направляются и зачем?
Все мужчины были одеты гораздо легче меня - некоторые вообще расхаживали в демисезонных пальто. Женщины с яркими дорожными сумками и иллюстрированными журналами в руках щеголяли в норковых и бобровых шубках, нейлоновых чулках и модных шляпках - нарядные и элегантные. Они курили, болтали и то и дело заливались беззаботным смехом, который всегда потрясал меня до глубины души. Можно было подумать, что они не только никогда не задавались вечными вопросами, не только ни разу не сталкивались с такими несчастьями, как болезнь, смерть, война, нищета, предательство, но и с более мелкими неприятностями вроде опоздания на поезд, потери билета, пропажи багажа. Они флиртовали, как школьницы, демонстрируя свои кроваво-красные ноготки. На вокзале в тот день было неуютно и промозгло, но, похоже, никто, кроме меня, этого не замечал. А может, они и о Гитлере ничего не слышали? И о сталинском терроре? Да нет, наверное, слышали, но чужая боль - она и есть чужая…
От шерстяного белья у меня все зудело. Я вспотел, а временами меня начинал бить озноб. Кроме того, меня беспокоила моя лекция. С чего это я взял, что идиш ждет блестящее будущее? Откуда такой оптимизм? Разве идиш не гибнет прямо у меня на глазах?