- Что он сделал это ради меня. Я сказала ему: "Тебе не нужно было привозить своего племянника из Англии. Можно было обойтись без этой акробатики". Но он продолжал твердить, что видел, как я несчастна, и хотел мне помочь. Я боялась, что он накажет Дугласа. Кто знает, что творится в таких перекрученных мозгах? Но, придя домой в тот вечер, он был так же дружелюбен с мальчиком, как и прежде. Как ни в чем не бывало расспрашивал его о школе. Потом мы вместе поужинали, и меня поразило, что Дуглас тоже не выказал ни малейшей неловкости. Мог ли мальчик в его возрасте быть таким умным и циничным? А может быть, они сговорились? Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос.
- Сколько все это длилось? - спросил я.
- Он приехал летом. А осенью поступил в колледж - не в Нью-Йорке, а где-то на Среднем Западе. Он пришел попрощаться, и мы провели вечер вместе. Он сказал, что всегда будет меня помнить и что я сделала его жизнь богаче. Пообещал навестить меня в зимние каникулы. Я никогда не видела его с сигаретой, но в тот вечер он дымил, как паровоз. Он принес мне цветы и бутылку коньяка. Я поставила цветы в вазу и налила себе полный стакан коньяку, который залпом выпила в ванной. Он спросил меня про Бориса, и я сказала, что он вернется поздно, но что я хочу сегодня лечь пораньше. "Почему?" - спросил он. "Потому что я устала". - "Я надеялся, что мы проведем эту ночь вместе", - сказал он. И я на это ответила: "Последнюю ночь человек должен побыть наедине с самим собой".
Он начал меня целовать, но я попросила его уйти. Он поколебался немного и ушел. Я подождала пару минут и выбросилась из окна. Мы жили на четвертом этаже. Слава Богу, я упала на мостовую, а не на какого-нибудь невинного прохожего.
- Вы заранее это решили? - спросил я.
- Нет, но я чувствовала, что Борис ждет от меня именно этого, и должна была подчиниться.
- И все-таки вы остались в живых, а стало быть, он не преуспел, - заметил я.
- Да, к сожалению. Вот и вся история. Я как-то слышала по радио, что вы часто берете сюжеты для своих рассказов у читателей, которые приходят к вам в гости. И вот я тоже решила с вами поделиться. Единственное, о чем я вас прошу: измените имена.
- О чем думает человек в такие секунды? - спросил я.
- В такие секунды человек не думает. Он делает то, чего хочет от него судьба.
- Что было потом?
- А что потом? Я сломала руки. Сломала ноги. Разбила голову. Доктора, как могли, старались меня залатать. Они до сих пор стараются.
- А где Борис?
- Понятия не имею. Я ни разу больше его не видела. Так же как и его племянника. Наверное, они оба в Англии.
- Вы не разведены?
- А зачем? Нет. Я получаю компенсацию от немцев. Мне много не надо. Каждые несколько недель приходится ложиться в больницу. Но, слава Богу, жизнь на иждивении общества мне не грозит. Долго я не протяну. Главное, что я хотела вам сказать - собственно, ради этого я к вам и пришла: нет ничего прекраснее смерти. Тем, кто испытал этот восторг, остальные "наслаждения" просто смешны. То, чего мы страшимся всю жизнь, с рождения до могилы, - на самом деле величайшее счастье.
- Однако, - заметил я, - мы редко стремимся приблизить это счастье.
Женщина ничего не ответила, и я подумал, что она просто не расслышала моих слов, как вдруг она сказала:
- Предвкушение - это тоже часть удовольствия.
КОНТРАБАНДИСТ
Зазвонил телефон. Взяв трубку, я услышал какое-то невнятное бормотание и покашливание. Наконец звонивший справился с голосом и сказал:
- Наверное, вы уже об этом забыли, но однажды в Филадельфии вы пообещали подписать мои, в смысле, ваши, книги. Вы оставили мне свой адрес и телефон. Адрес у вас прежний, а телефонный номер сменился. Ваша секретарша дала мне его при условии, что я не стану отнимать у вас слишком много времени.
Он попытался напомнить мне, о чем именно я говорил в тот день в Филадельфии, и я понял, что наша встреча произошла лет десять назад.
- Вы скрываетесь? - спросил он меня. - Раньше вас можно было найти в телефонной книге. Я - на свой скромный манер - поступаю аналогичным образом. Я тоже избегаю людей.
- Почему? - поинтересовался я.
- Для того чтобы это объяснить, потребуется время, а я обещал, что не буду вам докучать.
Я пригласил его зайти вечером того же дня. Дело было в декабре - в Нью-Йорке выпал снег. По идиоматическому идишу моего почитателя я понял, что он из тех польских беженцев что перебрались в США уже после войны. Те, кто приехал сюда раньше, к месту и не к месту вставляли в речь английские слова. Я подошел к окну. Улица была белой, а небо - лиловым. Мелодичное бульканье батареи навеяло воспоминания о нашей изразцовой печке на Крохмальной улице и керосиновой лампе над папиным столом. По опыту я знал, что мои гости сплошь и рядом появляются раньше условленного времени. В любой момент мог раздаться звонок в дверь, но прошло полчаса, а никого не было. Я попробовал разглядеть хотя бы одну звезду, заранее понимая, что едва ли отыщу ее в небе над Нью-Йорком. Вдруг я услышал какое-то царапанье возле входной двери. Выглянув на площадку, я увидел маленького человечка с тележкой, доверху заваленной книгами. На улице стоял мороз, а мой посетитель был в потертом плаще, рубашке с открытым воротом и в тонкой вязаной шапочке.
- У вас нет дверного звонка? - спросил он.
- Кнопка вот здесь, - показал я.
- Где? Я плохо вижу. Старость не радость. Мы умираем по частям.
- Откуда у вас столько моих книг? Входите, пожалуйста.
- Я не хочу пачкать вам ковер. Наверное, лучше оставить тележку за дверью. Вряд ли на нее кто-нибудь позарится.
- Входите, входите! Ничего страшного.
Я помог гостю ввезти тележку в квартиру.
- Никогда не подозревал, что я такой плодовитый, - сказал я. - Неужели я действительно столько всего понаписал?
- Тут не только ваши книги, но и книги о вас, и журналы, и альманахи, и переводы.
Мы прошли в гостиную, и я сказал:
- На улице зима, а вы так легко одеты! Вам не холодно?
- Холодно? Нет. Мой отец, да покоится он в мире, говорил так: "Никто не надевает варежку на нос. Нос не мерзнет. Бедняк весь состоит из носа".
Он улыбнулся, и я заметил, что у него нет зубов. Он был похож на уличного бродягу, типичного обитателя ночлежек. Но его худое лицо и глаза светились добротой.
- Где вы держите все эти книги? - поинтересовался я. - В своей квартире?
Он покачал головой:
- У меня нет своей квартиры. Я как мальчишки-ешиботники в нашем местечке, которые каждый день ели в разных домах. Вот и я тоже - то у одного переночую, то у другого. Два дня в неделю я провожу у зятя, мужа моей покойной сестры. Еще у меня есть друг, домовладелец. В случае чего я могу пожить у него. Раньше у меня был свой угол в Бруклине, но наш дом признали непригодным для жилья и сломали. Однажды я заболел и угодил в больницу. Так пока я там лежал, у меня все украли - кроме книг. Мой друг - домовладелец хранит их у себя в подвале. Я получаю компенсацию от немцев. После того, что произошло с моей семьей и с моим народом, у меня пропало всякое желание обзаводиться недвижимостью.
- Чем вы занимались до войны? - спросил я.
Мой гость задумался, потом улыбнулся:
- Делал то, что вы как-то посоветовали делать в одной из статей: занимался контрабандой, прятался, путал следы. Я читал вас еще в Польше. Вы однажды написали, что человек по природе своей не может действовать прямо. Нам всем приходится маневрировать между силами зла и безумия.
Я помню, как во время Первой мировой войны, когда я был еще совсем маленьким, мама с сестрой нелегально вывозили мясо из Галиции, а из-за границы привозили табак и другие запрещенные товары. Иначе мы бы просто померли с голоду. Когда их ловили, им доставалось по первое число. Кроме меня в нашей семье было еще четверо детей, старая больная бабушка и отец, который с утра до вечера изучал Мишну и читал нараспев псалмы и "Книгу Зогар". Я как-то спросил его, за что на нас обрушились все эти несчастья, и он ответил вашими словами: у изгнанников не может быть нормальной жизни. Они вынуждены скрываться от тех, у кого есть власть и оружие. Как только человек получает власть, говорил отец, он становится злым. Тот, у кого есть нож, закалывает; тот, у кого есть пистолет, стреляет; тот, у кого есть перо, пишет законы, оправдывающие воров и убийц. Когда я вырос и начал читать светские книги, я понял: то, что отец говорил о евреях, верно в отношении всего человечества и даже в отношении животных. Волки пожирают овец, леопарды задирают антилоп. В нашем местечке жили коммунисты, которые верили, что товарищ Ленин и товарищ Сталин сражаются за мировую справедливость. Но когда те пришли к власти, выяснилось, что они ничем не лучше прочих. Сегодня - жертва, завтра - тиран. История не знает исключений. Я читал и Дарвина, и Мальтуса. Существуют законы жизни, понял я, - отец знал, о чем говорил. После того как Польша обрела независимость, необходимость в контрабанде отпала, но правило "кто силен, тот и прав" продолжало действовать. Я так и не освоил никакого ремесла. А если бы даже и выучился на портного или сапожника, думаю, у меня все равно не хватило бы терпения по десять часов в день пришивать пуговицы или прибивать набойки к башмакам.