- А чем кормить будешь? - спросила она.
- Есть суп, мясо тушеное, рыба, колбаса.
- Давай мясо, как раз под красное вино, - сказала Света, натянуто улыбнувшись и старательно пытаясь скрыть накатившую на нее тоску по поводу неустроенной личной жизни.
После ужина мы сидели в моей комнате, допивали вино и разговаривали о жизни. Слава Богу, темы моего возможного супружества мы больше не касались. Света спрашивала меня о том, на что я сейчас живу и хватает ли мне денег.
- Хватает, - вздохнув, ответил я, - Особенно, если выплаты гонораров не задерживают.
- Чтобы не задерживали! - Она подсела ближе ко мне, мы чокнулись бокалами и поцеловались.
- Ну что ж, теперь тебя можно назвать настоящим фрилэнсером!
- Меня? - Я задумался. - Пожалуй, что так. Хотя словосочетание "свободный журналист" мне нравится больше.
- Свободный? - Света усмехнулась. - Где ж нынче водятся свободные журналисты? В Интернете свои опусы выкладывают? Ты пишешь под заказ, под четкий заказ редакции. Тебе говорят, что писать, как писать, чего лучше не касаться. Если ты сделал все правильно, тему раскрыл, то получишь гонорар, так?
- Да, так и есть.
- Тогда ты никакой не свободный журналист.
- Но я ведь могу пойти в другое издание?
- Глупый какой-то спор получается. - Света поморщилась. - Пойми, фрилэнсер, он же свободный копейщик, - это универсальный человек, универсальный наемник. Скажешь, что гнушаешься наполнением для сайтов? Откажешься написать листовку или сделать небольшой перевод?
- Нет, конечно, деньги к деньгам.
- Значит ты фрилэнсер, а никакой не свободный журналист. Я знаю многих ребят, которые в одиночку под ключ делают сайты. Текстовое наполнение на трех языках, верстка, анимация. И все один человек. Возможно, что ты тоже станешь когда-нибудь таким. Пойми, мы всегда будем нужны, потому что мы лучше штатных сотрудников. Мы работаем не с 9 до 18, мы работаем на положительный результат. У нас сильная конкуренция, потому что желающих жить и работать так, как им хочется, даже в ущерб выходным и с минимумом свободного времени, становится все больше и больше. Нам все уши прожужжали о свободе, о выборе. Вот мы его и сделали, но не в пользу пыльной конторы, со своим убогим мирком сплетен, доносительства и вонючей столовой. Мы действительно свободные люди, как ландскнехты в средние века, которые собирались ватагами и ходили от замка к замку, ища, где больше заплатят.
- И бежали с поля боя, если неприятель был сильнее или лорд отказывался платить?
- Ты будешь работать задарма, за идею на чужого дядю? А тут не работать, тут кровь проливать. И вообще, я в современном мире не вижу ни одной реальной идеи, за которую не то чтобы жизнь положила, а которая хотя бы была мне близка! Религия? Ты сам знаешь ответ. Политика? Только если ты один из власть имущих.
- А за любовь? За семью, за близких?
- Я бы помогла им, да что уж там, уже помогала, последнее отдавала, когда самой есть нечего было. Но я столько раз получала взамен ненависть, непонимание. Эти люди могли брать у меня деньги, а потом, напившись, говорить, что Света - шлюха. Так вот, брат свободный копейщик. Если тебя еще не предавали, то значит просто не пришло время. В этом мире можно верить себе, только себе и больше никому. Ты поймешь это, когда станешь старше.
- Но если никому не верить, то зачем тогда вообще жить? - спросил я.
- Жить надо просто ради жизни, потому что мы не знаем, что ждет нас там. Если там вообще кто-то нас ждет.
- Но ты же вроде как веришь в Высшие силы, в жизнь после смерти?
- Мы там будем другими, Андрюх, совсем другими, чем здесь. И мне почему-то кажется, что там мы не сможем продолжить то, что здесь не успели закончить. Поэтому надо просто жить, жить и радоваться тому, что сегодня есть, что поесть, что ты здоров, потому что болеть нынче дорого. Надо радоваться крыше над головой и тому, что мы с тобой пока молоды и привлекательны.
- Spera bonum. Так?
- Вроде того. - Света допила вино. - Только…
- Что? - Мне вдруг показалось, что Света хочет сказать что-то очень важное, и я молчал, боясь спугнуть ее мысль.
- Только…
Я продолжал молча ждать.
- Только любви все равно нет и не будет. У меня ее, в отличие от тебя, никто не забирал, ее просто никогда и не было. Ни с тем парнем, которому я отдалась в тринадцать лет, ни с теми многими, кто был после. Не было у меня любви, Андрюх, и я уже почти согласна на то, чтобы хотя бы меня полюбили, тогда во мне, может, что-то проснется. Знаешь… Я, наверное, дура. Я думала, что ты меня полюбишь.
В этот вечер, я в первый и последний раз в жизни видел, как Света плачет. И я знал, как ее "лечить". Ее не нужно было гладить по головке и говорить, что все еще будет, но также ее не стоило бить по щекам и говорить: "Заткнись, дура!" Свету в эту ночь нужно было трахать. Трахать долго, монотонно, до полного абсолютного исступления, пока окончательно не поймешь, что все, больше не можешь, уже нет сил даже встать с постели.
Она ушла рано утром, разбудила меня в шесть утра и ушла. От вчерашней, полностью разочаровавшей в жизни Светы не осталось ничего. Я видел ту женщину, которую впервые встретил на остановке около метро Пролетарская. Холодную, ироничную и немного циничную. Женщину, с которой очень легко лечь в постель, но чью дружбу так трудно завоевать. Она не верила никому, и, скорее всего, она никогда и ни во что не верила, кроме себя самой. Я наблюдал за тем, как она одевается, как смотрит на себя в зеркало, и неожиданно понял: я бы не смог ее полюбить, даже если бы сейчас волшебный дар любви был по-прежнему со мной.
- Не оставляй у себя дома девиц больше чем на сутки, потом выгнать будет тяжело. У любого человека есть очень поганая черта - он ко всему привыкает. Вот привыкнешь, что у тебя в доме живет Оля, или Ира, или Таня и тебе уже будет плевать, любишь ты ее или нет, ты просто привыкнешь к тому, что она все время рядом с тобой. А потом поздно будет, дети пойдут, и все такое. Так что переночевала - и гони взашей. При этом не делай исключения ни для кого, а особенно для меня. Я ведь такая, могу и остаться.
- Тогда счастливо, мне надо работать, - проворчал я.
- Не ври, тебе спать хочется, - рассмеялась Света. - Ладно, звони. Мне тоже не мешало бы заняться делом. Лучшее лекарство от меланхолии это, конечно же, работа. В этом нам, фрилэнсерам, повезло. Нечем заняться? Всегда есть работа. Давай, звони если что!
Она послала мне воздушный поцелуй и закрыла за собой дверь. Я же вышел на лоджию покурить. Спать мне уже не хотелось, но и для умственной работы мой организм пока еще окончательно не включился. Кипел чайник, скворчала на плите яичница. А я сидел и размышлял над значением слова "фрилэнсер".
Ведь свободными копейщиками называли не только наемников в средние века. В девятнадцатом веке так называли политиков, которые не примыкали ни к одной из партий, а поддерживали ту, которая в данный момент находилась в фаворе. А сейчас так называют таких, как я и Света. Людей умных, талантливых, как нынче модно говорить, креативных, людей, обладающих навыками сразу нескольких профессий и при этом не гнушающихся никакой работы.
Надо написать студенту курсовик? Пожалуйста, раз студенту лень это делать или же он просто работает. Подрядиться литературным негром и написать пару глав в кровавый боевик про бандитов? Тоже нет проблем. Или придумать глупое, пошлое четверостишие на не менее пошлую поздравительную открытку, которую сконструирует кто-нибудь из Светиных коллег. Тоже нет проблем. Лишь бы платили хорошо и вовремя.
Но неужели мое предназначение заключается только в банальном поиске пропитания? Да, есть книги. Но чем больше я их читаю, тем отчетливее понимаю, что я никогда не стану вторым Гюго или Кафкой. Да и никто из моего поколения не станет. Потому что эти великие люди были согласны жить в нищете, согласны были писать ради идеи и большинству из них было не важно, станут ли они когда-нибудь всемирно известными. Нам же подавай славу, деньги. Мы всего боимся, думаем, как бы угодить редактору или заказчику. Я не посмею стереть с компьютера откровенно неудачную статью, потому что знаю, что на любую плохую статью найдется еще более гадкое издательство и я ее рано или поздно продам. Мы не можем себе позволить такой роскоши как сжечь второй том "Мертвых душ". Я не хочу ради своих книг отправиться в изгнание как Солженицын, который несмотря ни на что все равно любил свою Родину, которая исковеркала ему жизнь.
Мы не способны на подвиг, мы меряем творчество авторскими листами и гонорарами за тысячу знаков с пробелами. Нас по-другому воспитали, мы по-другому думаем. И дело даже не в том, что до нас уже все сказали Вергилий, Тацит, Рабле и Байрон. Нам тоже есть что сказать, только мы не хотим говорить то, что никто из наших современников не захочет слушать.
Мы наемники, мы сражаемся не за вассальную присягу и клятву королю, мы сражаемся за деньги. Хотя те, кто нынче работают в штате газет, ничуть не лучше нас. Просто они любят работать в коллективе, а мы законченные индивидуалисты и эгоисты. В этом-то вся разница. Рыцарей больше нет, остались одни наемники. Или, быть может, нет? Сидит где-нибудь в малогабаритной квартире новый Шекспир, пишет себе тихо в стол, а публикует какую-нибудь бульварщину, чтобы прокормить семью. А потом, может, все случится так же, как с Вильямом Блейком, который издавал сборники стихов за свой счет, а стал известным много лет спустя после смерти. Но нужна ли была Блейку посмертная слава? Да нет, скорее всего. Блейку просто надо было писать.