– Да уж… – констатирует Роскошный и, скосив глаза, внимательно наблюдает, как медленно, но верно нога матери-одиночки, облаченная в допотопные застиранные леггинсы, прижимается к его мятым и засаленным форменным штанам: такой флирт, думается мне, даже отдаленно нельзя сравнивать с тем самым пресловутым часом глубокого и расслабляющего сна.
…Этот звук я уже не забуду никогда в жизни. Это было похоже на глухой размашистый удар теннисной ракеткой по густому желтоголовому ряду одуванчиков, разросшихся вдоль покосившихся спортивных трибун полузаброшенного сельского стадиона. Только потом до нас с Роскошным долетел оглушительный металлический скрежет и визг автомобильных тормозов. Что-то быстрое, похожее на черный стремительный шар, прокатилось у меня под ногами.
– Не пойму, арбуз, что ли? – удивленно отреагировал Роскошный. – Рано по асфальту арбузам-то кататься. В июне-то месяце? Дорогие они еще. Да и день десантника не скоро…
Обычно пьяные, с поехавшей крышей дембеля в голубых беретах и растянутых тельняшках, празднуя День Воздушно-десантных войск, разносили у метро "Кузьминки" не одну азербайджанскую палатку и громили не один овощной развал. Арбузы тогда катались и прыгали по всей Зеленодольской улице и Волгоградскому проспекту. "Понаехавшие" продавцы отчаянно возмущались. Милиция и мы, охранники, предпочитали не вмешиваться.
Ничего страшного, на первый взгляд, в общем-то, не произошло. Но это только на первый взгляд.
Рядом с лестничным маршем у входа в круглосуточный продовольственный магазин неожиданно возникла немая сцена. В ногах у прикорнувшего на ступеньках бомжа черный шарообразный предмет потерял скорость, остановился и обрел отчетливые очертания. Нам с Роскошным сразу же стало ясно – это не арбуз.
Это был черный мотоциклетный, или как теперь принято выражаться – байкерский шлем. На его лакированных боках белела пара сломленных посередине параллельных линий, а на затылочной части красовались нарисованные череп с костями и четкая иностранная надпись: "Waffen SS".
Сам шлем, однако, немецкую каску времен Второй мировой войны не напоминал даже отдаленно: дорогая удобная вещь с опущенным тонированным забралом, наушниками и встроенным аудиоплеером. Новый популярный формат: современный высококомфортный носитель плюс старая, не утратившая своей идеологической привлекательности, символика.
Демонстрируя остатки не до конца изжитого юношеского любопытства, Роскошный отодвинул продавщицу из Саратова, встал с продавленного ящика и вразвалку направился к собравшейся вокруг неизвестно откуда прикатившегося шлема любопытствующей и возбужденной толпе.
На самом верху лестничного марша застыла молоденькая уборщица из продуктового магазина; рядом с ней замерла забежавшая к ней потрепаться и покурить официантка из соседнего уличного кафе; сидевший чуть ниже на ступенчатом кафеле бомж превратился в неподвижную, дурно пахнущую мумию…
Со второго поста доносились отборный мат и прерывистая трель милицейского свистка. Там, метрах в десяти от автобусной остановки, поперек пешеходного перехода, враскоряку стоял крытый армейский грузовик с уткнувшейся ему в левую бочину покореженной иномаркой… Неподалеку от светофора, отчаянно вращая в воздухе колесами, валялся перевернутый и помятый мотоцикл.
Я подтянул ремень и вышел на границу поста.
Первое, что я заметил – была кровь. Невероятное, неописуемое количество. В самом страшном, самом циничном голливудском боевике я никогда не видел таких потоков пролитой на тротуар, забрызгавшей бордюры и медленно уходящей сквозь ржавые дорожные дренажи настоящей человеческой крови.
Чуть поодаль, возле массивной аляповатой клумбы, в изломанной неестественной позе, с широко раскинутыми ногами, лежало одетое в гоночный спортивный костюм обезглавленное тело мотоциклиста.
Я разворачиваюсь и, в очередной раз забыв про рацию, что есть мочи кричу что-то через весь пост Роскошному. Он не обращает на меня никакого внимания.
Замершие вокруг шлема люди как-то странно бочком-бочком начинают расходиться в разные стороны. Первым подскакивает бомж, за ним, схватившись за руки, исчезают в дверях магазина уборщица и официантка. Роскошный в каком-то сомнамбулическом состоянии наклоняется над шлемом, стараясь заглянуть за его тонированное забрало.
С территории второго поста растерянно смотрят два оказавшихся случайно поблизости гаишника и мой коллега – помощник начальника дежурной смены. На их изумленных лицах отчетливо читается простой риторический вопрос: "Где?"
Я, несколько оторопев, поднимаю свою рацию и без всякого позывного неожиданно для самого себя произношу: "Кажется, здесь…" Они явно слышат меня; слышит меня и Роскошный. И гаишники, и помощник, и я с Роскошным – все мы находимся в пределах видимости, хорошо различаем друг друга и почти одновременно начинаем понимать что именно произошло на нашем долбанном объекте.
…Все остальное я вижу, как в рапиде: Роскошный делает какое-то неуверенное движение и, видимо, пытаясь, как он скажет впоследствии "убрать ЭТО с прохода", наклоняется и хватает злополучный шлем обеими руками. Его физиономия моментально бледнеет. Из поднятого шлема начинает капать густая венозная кровь, и Роскошный медленно и неуклюже заваливается на грязные затоптанные ступени лестничного марша. Создается такое впечатление, будто человек хотел поднять какой-то предмет, но предмет оказался гораздо тяжелее предполагаемой массы и потянул за собой потерявшего равновесие человека.
Роскошный выпустил из рук шлем, наискось осел на колени и, резко ударившись лбом о кафель, остался неподвижно лежать на ступенях.
– Что ж у вас в аптечке даже нашатыря нет? Йод один, да и тот просроченный?
– Да кто туда, Геннадий Иванович, заглядывает? Жгут с бинтом положены – и ладно.
– Значит, говоришь, в обморок Рикошетный твой завалился?
– Да. Минералкой, вот, отпаиваем. Домой просится, говорит – плохо ему.
– Симулянт.
– Ну, это как посмотреть: можно сказать – производственная травма.
– Где ты тут производство видишь, умник? Ладно. Один ночь отстоишь?
– Доплатите?
– Допустим.
– Не впервой, как-нибудь справлюсь.
Вернигора недовольно осматривает сидящего на ступеньках с бутылкой минеральной воды Роскошного.
– Что, голова-то, небось, тяжелая?
Роскошный смотрит на него мутными непонимающими глазами и еле слышно произносит:
– Чья?
– Ну не твоя же! Твоя-то легкая должна быть. Потому как – пустая…
– Да, Геннадий Иванович, мне тут медики сказали, что где-то около четырех кг. А если учесть, что вместе со шлемом, то все шесть выходят – живого… то есть мертвого теперь – весу… – отвечаю я за Роскошного и прислушиваюсь к разговору сидящих неподалеку на продавленном ящике из-под "пепси" следовательши и здешнего таксиста Толика, самого болтливого из тусующихся на первом посту водил.
– Я его еще на Рязанке "срисовал", шлем у него – с фашистскими наворотами. На светофоре пробка была – не протиснуться. Забито все, полностью… Даже он на тарахтелке своей проехать не мог. Ну, думаю, чего стоять-то – надо дворами. Смотрю, он тоже – через дворы. Я за ним. На Зеленодольскую выехали, я подотстал малек, мне мамаша какая-то дорогу коляской перегородила, а он дальше поехал. Тут я его из виду и потерял. На Волгоградку выезжаю, а он здесь уже… лежит… раскинулся! Вот, думаю, и шлем не помог. Поди ж ведь ты! Поди ж ты…
Следовательша переворачивает лист бумаги и, внимательно осмотрев кончик перьевой ручки, продолжает устало записывать показания.
Вернигора еще раз внимательно посмотрел на Роскошного и расстроенно произнес:
– Ладно, отправляй его домой. Сегодня ночью один на посту помотыляешься. Но за отдельную плату. Так и быть…
– Сделаем, Геннадий Иванович.
Трагическую геометрию этого дорожно-транспортного происшествия не смогли восстановить ни местные менты, ни приехавшая после двухчасового стояния в пробках следственная бригада со всеми своими замерами, подсчетами и экспертами-криминалистами. Было совершенно непонятно, кто пересек перекресток на красный (или желтый?) свет, кто тронулся первым, кто нарушил, кто превысил и кто не доглядел, и как в этом раскладе оказался злополучный мотоциклист.
Усекновение главы одной из жертв даже для столичных автодорог – событие экстраординарное.
Если говорить строго научно – мир состоит из пустоты и энергии. Молекулы, атомы, протоны и нейтроны – всю эту лабуду мы изучали еще в школе и имеем, в силу полученного образования, вполне убогое и утилитарное представления о себе и об окружающей нас среде. Но, даже окончив школу и умудрившись вынести оттуда и сохранить в памяти кое-какие общие сведения, мы представляем себе структуру атома совершенно неправильно, слишком примитивно и схематично: в виде картинки в учебнике физики либо в форме концептуального изваяния в далеком городе Брюсселе.
Ответственность за подобное представление лежит не на педагогах и составителях учебных пособий, а на нас самих. Мы просто не можем представить себе строение атома иначе. Чисто физически. Прошу прощения за тавтологию: физический мир – без физического представления… но что-то в этом есть… (уже, кстати говоря, мистическое и религиозное). У нас не так хорошо развито воображение.
Наше умение постигать сокровенные тайны природы – многократно превышает возможности нашей фантазии. Человечество давно научилось понимать такие свойства вещей, которые просто не в состоянии себе представить.