* * *
– …укладывает мне челку и что-то такое говорит в процессе – а он гламурный такой молодой человек, настоящий стилист, – ну вот, разговаривает о всяких приличествующих дискурсу благоглупостях, – вроде того, как молодо выглядит София Ротару. И вдруг говорит: "Между прочим, я рос у приемных родителей. Мои много работали и дали объявление в газете: кто может забирать детей из школы, а мы за ними будем в выходные приезжать. Откликнулась, – говорит, – одна пожилая пара, у них как раз сын тридцатилетний утонул. Очень были необычные люди. Дед этот руку одну на войне потерял, а до того успел и каналы рыть, и лагеря, и все. Я вообще-то мало про него помню. Вот, помню, он всегда говорил мне, хриплый такой голос у него был: "Ыгорь, если тэбя кто-нибуд спросит, который час – сразу бэй в морду". – "А почему, – говорит, – не знаю"". И опять хурли-мурли, хурли-мурли про медные оттенки у темных блондинок. Я его спрашиваю осторожно: "Игорь, а он, наверное, левую руку потерял?" – "Да", – изумленно говорит мой парикмахер. "Тогда, – говорю, – понятно, наверное, почему он вам говорил про "который час"". – "То есть?" – изумленно говорит мой парикмахер. "Ну, – говорю, – вот представьте себе, – если кто-нибудь хотел над ним жестоко пошутить…" Он молча смотрит на меня в зеркале, потом опускает фен и говорит: "Ого". Потом опять включает фен, потом кладет его, включенный, на тумбочку, идет и садится на пуфик. "Сейчас, – говорит. – Мне надо про это подумать".
* * *
В.
– …а сын у меня снайпер, был тогда в Аламине, когда была вся история с застреленным мальчиком. Ну, потом его ранили, но ногу спасли. А я женился тогда, она младше сына на год, русская девочка. И вот она мне говорит: "Я с ним рядом жить не буду, у него глаза убийцы". Говорит мне: "Мой папа тоже на войне был, а ни одного человека не убил". И все время: "Папа ни одного человека не убил, папа ни одного человека не убил". Слушай, – говорю, – твой папа младше меня на три года, а мне все-таки тоже не сто лет, – это на какой же именно он войне был? А она мне говорит: "Не твое собачье дело, на какой надо".
* * *
– …вот купил абонемент в оперу. Буду строить нормальную жизнь одинокого человека.
* * *
О.
– …да я и сам так делаю, а девочкам прямо сам Бог велел. Это всего касается, не только на дороге. Но вот когда надо, например, перестроиться из первого ряда в шестой, я начинаю повторять, как мантру: "Я девочка, и мне нужно. Я девочка и мне нужно". И это всегда работает, а девочкам вообще сам Бог велел, попробуй.
* * *
– …еще училась в школе, мы полезли на крышу, две девочки и два мальчика. Ну, сидим такие, говорить не о чем, и мы кидали вниз камешки, там камешки какие-то были, строительное всякое. Тут один мальчик кинул вниз кирпич. Он пролетел мимо двух дядек, чуть не чиркнул. Так они не поленились, поднялись на крышу и избили наших мальчиков. А нам с Тонькой сказали: "Девочки, как вы можете с такими?" А на самом деле эти мальчики – один с разбитой губой, а второй с отбитыми почками, представляешь? – пошли нас домой провожать. Очень приятно было.
* * *
Т.
– …играю взахлеб, не могу прямо, типа, не сплю, не ем, в институт не хожу, ничего, с ума сойти. Один день только не играла, когда у них сервер лежал, ваще ужас, не знала прям, куда себя деть, слонялась. Игрушка страшная, у нас полфакультета играет. А там надо ходить командой, у нас команда собралась – две девочки и два мальчика. Мальчики такие ого-го мачо, а мы у них за спинами. Меня, например, вообще бить нельзя, я волшебница, если меня ударить, я теряю много процентов магии, и вторую девочку нельзя, у нее интеллект какой-то огромный, но здоровье очень маленькое, она выдерживает удара два-три всего, за все время, потому что очень плохо восстанавливается. Ну вот, у нас мальчики такие "О-го!", а мы такие "Ах!". Мальчику одному, что ли, двенадцать, он в Новосибирске, а другому тринадцать, не знаю, откуда. А девочки, я и еще одна женщина, ей тридцать семь лет, у нее год назад дочка умерла, она вообще ничего не может делать, кроме этого.
* * *
– …да чего-то мне сегодня вообще ничего продавать не хочется, вообще ничего не хочется, выгонят меня. Я последнее время совсем не понимаю, даже вставать утром сил нет, так все противно, такая тоска. Краситься не хочется, ногти делать не хочется. Стою у прилавка, аж тошнит. Хоть не просыпайся утром. Вообще не понимаю, что такое. В школе ничего такого не было.
* * *
– …а они про тебя за глаза такие гадости говорили! Что ты беременная, замужем и у тебя ребенок трех лет! Представляешь себе? Вот уроды!
* * *
– …прекрати истерику! Прекрати истерику! А ну, смотри сюда, смотри на меня! На меня! Так. Представляй себе, что она стоит перед тобой. Представляй, Марина! Ну! Так, теперь представляй себе, что ты ей говоришь: "Куда Вы вообще лезете, а?" Повторяй за мной, я – это она, давай: "Вы куда вообще лезете?!" Так. Дальше говори: "Посмотри на себя, ты, старая вешалка, пустоголовое чмо с палёными волосами!" Нет, целиком повторяй: "…палёными волосами!" Лохмами! Так! На меня смотри, я – это она! Дальше говори: "Ты же нищая, ты, убогое животное! Ты в свои пятьдесят лет не умеешь себе на нормальные ботинки заработать, ты же ископаемое с нищенской зарплатой! Ты всю жизнь просидела на этой своей мертвой кафедре!" Хорошо, "говенной кафедре", – "всю жизнь на своей говенной кафедре просидела, у тебя же не муж, а какое-то серое уёбище, ты вообще, – тебя вообще нет!" Хорошо, только смотри на меня, а не в потолок. Говори еще: "Тебя вообще нет, ты не существуешь, ты, дохлое насекомое, тебя нет! Нет!" Нет! Нет! Во. Теперь смотри на меня, я – это она. Чувствуешь себя говном? Правильно. Потому что теперь ты – говно. Но ведь ты ей всего этого не сказала? Не сказала. Подумаешь, ты ей сказала: "Не орите на студентов". Тоже мне, понимаешь, повод чувствовать себя говном.
* * *
– …выхожу из банка, а он входит. Я влево – он влево, я вправо – он вправо, знаешь, как бывает, – не разминемся. Я опять влево – и он влево, я вправо – и он… И тут он вдруг замер. Замер, глаза закрыл – и руками на меня плавно так, как фокусник, и говорит: "Кыыыш! Кыыыыш! Кыыыыыыш!" Я офигела, обошла его тихонько, думаю: "Ну, псих!" А потом иду и думаю: слушай, а ведь это метод.
* * *
Б.
– …совершенно питерскую историю тебе расскажу. Не знаю, почему питерскую, вообще-то это в Праге было, но она прямо питерская вообще. Я поехал с Катькой, Катьке тогда двенадцать лет было, мы с Иркой только после развода, ребенок весь дерганый. Ну, мы с Иркой вообще нормально так разошлись, но тоже не без этих. Но я ей сказал: давай я отпуск возьму, свожу Катьку в Прагу. Ну, поехали. Первый вечер, часов в одиннадцать, уложил ее спать и пошел по городу гулять, и вдруг у меня такая мысль: вот я уже и развелся, а проститутки у меня не было ни разу в жизни. Ну, а тут Прага, гуляют все, я решил – ну, надо. И вот дальше начинается какая-то совершенно питерская история. Короче, я пошел, там улица такая есть, ну, стоят красивые девки, в чулочках, в мини-юбочках … И что-то я все не могу и не могу. А там же в гостинице Катька спит, и тут у меня начинается мандраж: а вдруг она проснется – например, заболела, – а меня нет, а она больная там. Я смотрю на часы: полдвенадцатого – так, думаю, даю тебе час и домой. Уже, значит, психую, иду мимо девок и говорю: ну, следующая! – а потом опять: нет, только не эта! И опять, и опять, а время идет, а меня колбасит уже… И тут идет мне навстречу – ну, бабища. Полвершка от горшка, лет, наверное, пятьдесят, с клюкой! Не ржи, я не шучу, реально, с костылем. Размалеванная… И подмигивает мне. И тут меня сами ноги к ней несут, ты понимаешь! И я говорю: сколько? А сам думаю: "С ума сошел!.." Она мне говорит: "Сто долларов". Сто баксов! И я даже не понимаю, почему, я беру и брякаю: "Идем". Слушай, дальше такое началось… Она меня ведет какими-то дворами, заводит в подъезд совершенно питерский, клянусь, пахнет котлетами какими-то, лестница, лампочка разбита… Я уже иду и только думаю: блядь, щас поверну назад, щас поверну назад, – но обидно же, уже пошел! Смотрю на часы – пять минут первого, а мне еще до гостиницы минут двадцать, Катька одна, меня трясет… В общем, заходим в квартиру – и там на кухне! Мужики! Пьют! Водку! Ты понимаешь? Только чеканки с оленями не хватает, писец. Я говорю ей: нет, тут мужики, я ухожу, а она меня втаскивает в комнату – однокомнатная квартира! – кровать какая-то без постели, Достоевский какой-то, воняет… И она мне говорит: "Ну, раздевайся!" И тут, знаешь, я не понимаю, что произошло. Я стал расстегивать штаны и вдруг кончил. Она на меня смотрит, и я на нее смотрю, она говорит: пятьдесят, я говорю: ну тебя, на, бери сто, – сунул ей сто в руку и как ломанулся! Ты понимаешь, прибежал в гостиницу, Катька спит… Так вот, я хочу тебе сказать: Господи, как же мне стало хорошо! Такой покой, такое счастье, вообще. Потом у меня, конечно, были еще проститутки, но уже не так всё.
* * *
– …располагающие к себе люди. Жена у него, кстати, почти румынка, но дед ее лежит у нас на кургане с нашей стороны.