- А что, водки нет? - поинтересовалась Крестовая.
- Дамы хотят водки?
- Просто из любопытства.
- Водки не держим. Люди разные, ведь так? Есть люди безмерные, а до города не так близко и до дороги сто метров, это же надо дойти. Скандалят, ссорятся… А кто и за рулем, - говоря это, он склонил голову набок и совсем стал похож на взъерошенного, плохо кормленного утенка.
- Мы пьем вино, - сказала Крестовая.
- Какое?
- Хорошее, хорошее! - сказала Червоная. - Но лично мне - минералку, минералку с соком. Я за рулем.
- И все эти вина у вас есть? - спросила Бубновая робея.
- Конечно.
- Все эти марки?
- Все абсолютно!
- Где же ваш бар?
- Это вам так обязательно?
- Слушай, не будь навязчивой! - сказала Крестовая и толкнула ее в бок, добавила на ухо. - Это такой пиар, это у них всегда.
Крестовая опять начала читать список вин, но заплутав во множестве знакомых и незнакомых названий, махнула рукой:
- А, давайте… Что-нибудь легкое, белое, сухое…
Дальше пошли названия блюд, простые, но с многими подпунктами. Типа котлеты, а дальше подпункты: котлеты из телятины, баранины, свинины, говядины, крольчатины и даже дикой утки, с грибами, брусникой, под белым и красным соусом, груборубленные и мелкорубленные… Все и не перечислить. Так же отбивные и тефтели. На десерт шли пироги, ну а уж начинка для этих пирогов занимала несколько листов, отпечатанных доволно мелким шрифтом.
- Неужели все это у вас есть? - ахнула, не удержавшись, Бубновая дама.
- Абсолютно все, - ответил официант. - Мы любим лаконизм в еде, но в то же время стремимся к разнообразию, - и опять склонил голову набок.
- Разнообразие - это прекрасно, - сказала Крестовая дама почему-то мечтательно.
Заказали котлеты из крольчатины. Крестовая потребовала из дикой утки, хоть котлеты из дикой утки стоили на десять долларов дороже. После некоторого раздумья и молчаливого переглядывания заказали две порции на троих пирога с ежевикой.
Официант сразу вдруг став каким-то стремительным, тут же принес все заказанное.
- Разогрел в микроволновке, - шепнула Крестовая Бубновой, - они наловчились. - В долю мгновения, как фокусник, откупорил вино и разлил по бокалам. Червоная, разумеется, получила свою минералку с соком.
- Хорошо вам, - сказала Червоная с выраженной завистью.
- Так и ты давай немного! - лихо и весело вскрикнула Крестовая.
- А кто извозчик?
- Чуть-чуть! Можно!
- Нет уж, - сказала Червоная. - Я правил не нарушаю.
- А я когда-то водила! - опять вскрикнула Крестовая, залпом выпив весь бокал. - Врезалась в дерево прямо в нашем дворе!
- Вот именно. Пьяная была, - сказала Червоная.
- Нет, просто это не для меня.
И вспомнив, наверное, подробности этого происшествия она вдруг стала безудержно хохотать, колыхаясь всем телом. А может, это вино ударило в голову. На глазах у нее даже выступили слезы.
- Может, хватит? - сказала Червоная.
Но Крестовая все хохотала и хохотала, и это уже начало действовать всем на нервы.
- Ладно, - сказала она наконец, - схожу в дамскую комнату.
Официант оказался неподалеку.
- У вас, надеюсь, простите, есть дамская комната? - спросила Крестовая и при этом чуть покачнулась.
- Конечно. Я вас провожу! - ответил официант и повел ее в глубь зала.
Там, в самом углу, была дверь.
- Это, надеюсь, для дам? - пошутила Крестовая и опять чуть покачнулась.
- Разумеется, для дам. Для джентельменов с той стороны, - он неопределенно кивнул.
- Спасибо, - сказала Крестовая дама. - Больше можете не беспокоиться.
- Выключатель справа.
- Не беспокойтесь.
А ведь беспокоиться было о чем…
Крестовая дама
Крестовая открыла дверь и шагнула… в темноту. В темноте для чуть выпившей женщины нет ничего хорошего. Тем более, дверь за ней с шумом захлопнулась. Она протянула руку и стала беспомощно нащупывать выключатель. Но выключателя не было. Первой мыслью была закричать, и она закричала:
- А-а-а! - и стала спиной биться о дверь. - А-а-а!
В ответ - ни отзвука, словно она находилась в звуконепроницаемой камере. От страха ей перехватило сердце и стало трудно дышать… Тут вспыхнул свет.
Яркий летний день окружал ее. Она была в своей старой, еще родительской квартире. Рядом стоял первый муж - студент четвертого курса математического отделения университета - худенький, в очках. Выражение лица у него было злое.
- Что ты кричишь? - сказал муж резко. - Посмотри на себя!
Она подошла к зеркалу. Из старого материнского зеркала на нее смотрела она сама - только двадцати трех лет от роду. Тогда уже пухленькая, но все равно еще стройная, с лицом хорошенького пуделя. Ведь и волосы у нее тогда были завиты, как у пуделя. Она приблизила к зеркалу лицо - глаза действительно были размазаны. Не отрывая глаз от своего отражения, привычным движением она нащупала на столике бумажную салфетку и огрызок карандаша "Живопись", тогда большой дефицит. И подправила макияж.
Их маленький сын был с родителями на даче, и вчера, воспользовавшись этим, они отправились в гости. Шумные, бестолковые молодые гости, без чинных столов и скучных разговоров, с дешевым вином и салатом из помидоров, поданным прямо в тазике. Хорошо было, весело. Но он, муж, свинья такая, все испортил, опять ее приревновал. А ведь она всего лишь курила и болтала с каким-то незнакомым парнем на лестничной клетке. Так, ни о чем, но глаза у нее блестели. Почему блестели? - спрашивал. Так ведь весело было. Когда весело, у нее всегда глаза блестят. Тогда новый вопрос и опять дурацкий: почему ей весело с незнакомым парнем?
Стоит напротив, весь из себя злой, и трясется - такая она преступница. Сам трясется, и очки его противные трясутся, вот-вот свалятся. И нисколько она его такого не любит. И не помнит, как она в него влюбилась вообще. Да, он милый был, хороший, он математик, он умница, но он скучный, скучный и даже уже теперь - зануда.
А ей всего двадцать три, ей так хочется веселиться, да, веселиться. Она женщина-бабочка, она где-то это вычитала и ей понравилось. Да, ей просто хочется веселиться, порхать с цветка на цветок, помахивая сверкающими на солнце крыльями… А он? Он просто заедает ее жизнь!
Она посмотрела на трясущиеся очки на его носу и сказала:
- Вот дурак!
Ничего, вроде, обидного. Но он почему-то страшно обиделся.
- Мерзавка! - закричал он и ударил ее по лицу.
- Очкарик! - закричала она и затопала ногами. - Очкарик! Очкарик!
Тогда он схватил свою джинсовую курточку, которую она ему подарила,
и выскочил из квартиры. А она пошла в родительскую спальню, бросилась на материнскую кровать и долго рыдала, уткнувшись в материнскую подушку, отчаянно жалея себя.
Начинался вечер… Мягкий такой, прекрасный июньский вечер, и ветерок подул теплый, донося запах родного города. Себя стало еще жальче. Как прекрасна могла бы быть жизнь! Вот и ребенок на даче, они одни в квартире, как все могло бы быть хорошо. Опять пошли бы в гости, или пригласили бы гостей, или просто погуляли в веселой вечерней толпе.
- Очкарик! - сказала она с ненавистью. - Противный очкарик!
И тут зазвонил телефон. Она босиком промчалась по квартире и сняла трубку… Женский казенный голос ей сообщил, что ее муж (имя и фамилия совпадали), перебегая улицу в неположенном месте, попал под машину и скончался на месте, не приходя в сознание.
Ужас охватил ее, ужас не той, двадцатитрехлетней (двадцатитрехлетняя рыдала, конечно, рыдала неистово, но забыла о нем меньше, чем через год), не той, а этой, шестидесятилетней Крестовой дамы, ужас нестерпимый. Не зная, что делать с этим ужасом, как от него спасаться и куда девать себя, она бросилась из квартиры и побежала вниз по лестнице, но уже в подъезде поняла, что бежать-то ей некуда. И вернулась. Толкнула тяжелую дверь родительской квартиры, но вошла совсем в другое место…
Она вошла в свою собственную квартиру, в которой жила уже со своим вторым мужем, квартиру небольшую, но очень уютную. Из прихожей была видна гостиная с мягкой мебелью и стенкой Коперник - когда-то предметом зависти менее обеспеченных подруг. Мягко горел торшер…
Первым делом она подошла к зеркалу - все тому же старому зеркалу, которое забрала из родительской квартиры, - и увидела себя тридцатипятилетней, хорошенькой, чуть-чуть располневшей, с модной тогда стрижкой. Неплохо, неплохо, - повторяла она про себя и готова была стоять так долго, бесконечно долго, жадно впитывая свое отражение, если бы из спальни не позвал муж.
Они жили вдвоем, сын так и остался у бабки с дедом, которые вообще- то его и вырастили, заменив родителей. Но мать он любил тоже, как можно любить дорогую игрушку, с которой иногда дают поиграть.
- Соня, - позвал муж.
Еще несколько лет назад он считался самым импозантным мужчиной в их научно-исследовательском институте, высокий, с ранней благородной сединой на висках при вполне молодом лице. При том - перспективный молодой ученый. Она добивалась его три года и таки добилась, таки отбила у суховатой, строгой жены, заведующей лабораторией в том же заведении.