Все знали о чувствах Чудова к Тане, их однокурснице. Это был редкий случай, когда он получил от ворот поворот, быстро, без сантиментов. Не привыкший к отказам, он долго не мог оправиться от удара, поверить в случившееся. Он попробовал еще раз, и результат был не лучше. С тех пор (дело было полгода назад) он при всякой возможности пренебрежительно высказывался о Тане и крайне сухо здоровался с ней в коридоре. Многим, впрочем, казалось, что это был панцирь, под которым спрятался уязвленный и все еще неравнодушный к ней молодой человек. Что самое страшное – Таня нанесла ущерб его имиджу сердцееда, местного Казановы.
Мент ничего не заметил. Он задал несколько вопросов об отношениях Спицыной и Никитина, сделал пометки в блокноте и напоследок спросил, были ли у Жени враги. Услышав, что врагов не было, опер кивнул и, предупредив, что при необходимости их вызовут, ушел.
Закрыв за ним дверь, Чудов как зомби сел на кровать.
– Да, Жека сделал… – выдавил он.
Саша встал и прошелся по комнате. Он посмотрел на Чудова. Карие глаза, которые полгода назад не помогли ему завоевать сердце Тани, уперлись в фанерную стену. Потрепанные обои в коричневую полоску, девушки в купальниках и без, масляные качки, рокеры, – вот что он видел. Или не видел.
– Он сам прыгнул, без вариантов, – сказал Чудов через минуту.
– Да, – Саша согласился с ним и пошел чистить зубы. Спать расхотелось. Через полчаса все равно вставать – сегодня экзамен.
В блоке он встретил опера. Тот вышел из туалета (там не было света – стырили лампочку) и, ополоснув руки под краном, продолжил обход общаги.
Из комнаты вышла Ната. По ней было видно, что спала она плохо и мало: учила билеты или писала шпоры в ночь перед экзаменом.
Как выяснилось, мент был у нее и задавал те же вопросы.
– Ужас… – Она подошла к раковине. – Зачем он так?
Саша пожал плечами:
– Кто знает?
– Страшно… Я его вчера видела, представляешь? "Привет" – "Привет".
Ему хотелось успокоить ее, защитить, приласкать, но все, что он сделал – снова пожал плечами:
– Может, и нет. Не страшно. Раз – и все.
– В голове не укладывается… Это он из-за Таньки. А она плакать не будет.
– Думаешь?
– Сомневаешься? – Ната сделала паузу. – Не сомневайся.
– Ты слишком легко судишь о человеке.
Перекинув полотенце через натянутую в блоке веревку, он выдавил пасту на щетку.
Ната задумалась.
– Нет. Таня плакать не будет. Увидишь.
В блок вошел Родя Клевцов: взлохмаченные светлые волосы, красные глаза с расширенными зрачками, общая вялость, – он был явно с похмелья. Все как обычно.
Саша понял, что Родя знает. Что-то было в его взгляде – удивление, осознание.
Он пришел сюда по нужде – воспользоваться туалетом. В санузле блока, где он жил, уже второй день стояла вода по щиколотку. Андреич пропал, его два дня не было дома. Люся сходила в ментовку, дабы очистить совесть, но было ясно: Андреич запил и скоро вернется – когда кончатся деньги и не у кого будет занять. Он исчезал регулярно и всякий раз возвращался.
– Здорово! – Клевцов кивнул Нате и протянул руку Саше. – Про Жеку слышали?
Саша молча кивнул. Он чистил зубы.
– Я с ним недавно курил на балконе, знаете, что он сказал? "Жизнь задолбала. Выпью и прыгну отсюда".
– И? – Напряглась Ната. От Роди всего можно ожидать. Скажи он: "Прыгай, правильно сделаешь" – она бы не удивилась.
– Я сказал, что нужно забить на всех и жить по своим правилам. Жизнь – это театр, а люди в нем – актеры. У всех свои роли. Если на всех обращать внимание и под каждого прогибаться, то не сделаешь главного. Надо жить проще, не парясь, по-своему.
– А он? – Ната во все глаза смотрела на Родю.
– Сказал, не получается жить. Что-то такое. Я был выпивши, плохо помню.
Взгляд голубых глаз был типичным взглядом Клевцова – словно он одновременно видел что-то здесь и за пределами этой реальности – что-то, что не видели остальные. Он жил в двух мирах, и еще неизвестно, где больше.
– Я Жеке завидую, – вдруг выдал он. – По-своему.
Щетка замерла во рту у Беспалова.
– Знаете почему? – Родя продолжил. – Он всех нас сделал. Мы будем жить и бояться смерти, а он уже ничего не боится. Он в нирване, вместе с Кобейном и Моррисоном. Это… своего рода счастье. Когда ничего не хочешь, ничего не боишься и не знаешь, что умер.
Саша и Ната молчали.
– А что? – продолжил Родя (он стоял, опершись плечом о стену и смотрел прежним взглядом в пространство). – Это поступок. Взять и прыгнуть. Инстинкт самосохранения сильная штука, не каждый с ним справится.
– Может попробуешь? – Нате явно не нравились мысли Клевцова. Он во всем был слишком оригинальным, не все понимали его и принимали.
– Может. А пока я в сортир, если не возражаете.
Он оттолкнулся плечом от стены.
– Скинемся на похороны? – предложил Саша. – У Жеки батя пьет, а больше никого нет.
– Саня, я за. Славка Брагин знает Женькиного отца. Они с Жекой из Купино, вместе учились в школе.
Ната кивнула:
– Скинемся. Передадим через Славу.
Родя открыл дверь туалета.
– Блин, света нет! Руки бы вывернуть с лампочкой!
В блок вышли Чудов и Слава Дерягин.
– Здорово! – Задержавшись у входа в санузел, Родя поднял руку.
– Здорово! – ответили те.
Родя вошел в туалет.
– Сейчас сделаю дело! – сказал он оттуда. – Стреляю вслепую!
Больше он ничего не сказал.
Зимняя сессия была в самом разгаре. Это такое время, когда жизнь медом не кажется. Напрягаешься и перенапрягаешься, зубришь то, что невозможно осмыслить, пишешь шпоры, доводишь мозг до точки кипения, а разум – до помутнения, спишь мало, ешь плохо, ходишь на бредовые консультации, свято веришь в то, что на экзамене не вытянешь ни один из тех немногих билетов, которые ты не знаешь и к которым нет шпоры; выходишь на улицу раз в день, загруженный, зомбированный, – одним словом, СЕССИЯ. Ее не пропустишь, не обойдешь, она неизбежна, а спустя годы вспоминается как нечто забавное – когда смотришь в прошлое сквозь розовое ностальгическое стекло.
Сегодня у Чудова и Беспалова был экзамен по страхованию, а Слава шел на консультацию по банковскому делу. Они сдали по два экзамена. Осталось сдать три.
Вернувшись в комнату, Саша включил чайник и поставил разогревать жареную картошку в черной от жира сковороде: то, что осталось с ужина. Ночью картошка покрылась трупными пятнами, выглядела неаппетитно, но это никого не смущало. Никого, кроме Сашиной мамы. Как-то раз (дело было на первом курсе) мама приехала к сыну в гости. Сели завтракать. Сын вынес картошку. Увидев ее, мама расплакалась и долго не могла успокоиться. "Ах, ты мой бедненький! Что же ты кушаешь?" – причитала она, хватаясь за сердце. С тех пор при всяком удобном случае она вспоминала тот случай и свой материнский шок. К счастью, она не знала, что ели здесь кое-что и похуже черной картошки.
У Славы было собственное меню. Он готовил отдельно. Вчера он сварил сосиски и макароны с заделом на утро. Эти сосиски, пользовавшиеся популярностью у студентов, были сделаны, согласно надписи на этикетке, из курицы и свинины, стоили дешево и обладали свойством не портиться при комнатной температуре в течение трех-четырех дней. Не чудо ли?
Разогревая картошку, Саша думал о Жене. Как свыкнуться с мыслью о том, что его больше нет? Это невозможно осмыслить. Логика здесь бессильна. Не укладывается в голове мгновенный прокол из есть в нет. Без переходного состояния. Без процесса. Без времени. Мертв – слово, суть которого непостижима. Ты не можешь представить ничто, как ни старайся. Сон без сновидений – самая близкая аналогия. Неважно, сколько ты спишь, час или тысячу лет, – для тебя это отсутствие нисколько не длится, ты не знаешь, что спишь.
Завтракали быстро. На часах было восемь. Экзамены начинались в девять. Все хотели быть в числе первых. Нет смысла растягивать удовольствие, не тот это случай. Перенервничаешь в коридоре, перегоришь. Не стоит рассчитывать на то, что препод устанет и станет менее требовательным. Кто знает, как на нем отразится усталость? Вдруг он станет нервным и раздражительным и будет цепляться? Вдруг решит, что был слишком мягок и ставил слишком много хороших оценок? В конце концов, сдав экзамен, ты расслабляешься – согласись, это лучше, чем ждать своей участи в коридоре.
Чудов сутками писал шпоры на четвертинках тетрадных листов. Он писал их всегда, не полагаясь на память, но почти никогда не использовал. Он разработал уникальную, практически безотказную схему. Сначала он складывал шпоры в стопку, одну к одной, соединял их скрепкой и пронумеровывал. Далее, составив опись с указанием порядковых номеров, он прятал ее в левый карман брюк, а шпоры – в правый. В случае форс-мажора он перво-наперво отыскивал в описи номер шпоры. После этого он на ощупь отсчитывал шпоры в кармане, стараясь не сбиться, и вытаскивал нужную. Он так наловчился, что ошибался лишь в одном случае из двадцати, что доказывал на спор в общаге. Его шпоры пользовались спросом у одногруппников. Сдав экзамен, он раздавал их товарищам по несчастью. Берите, пользуйтесь на здоровье.