- Да что ты, мама, просто он хочет, чтобы ты встала и пошла с ним погулять.
- Не–е–ет, - говорила мама. – Он знает, он чувствует!
А потом умерла и мама. Когда в большой комнате поставили на две табуретки гроб, Дружок лёг под него, между табуретками и лежал там всё время, пока гроб не вынесли из дому. Все поехали на кладбище, а он остался один, и вспомнили о нём только поздно вечером, когда после поминок, устроенных в кафе, потому что было много народу, мы уже одни, без чужих, сидели у Нелли и плакали. Вдруг кто‑то спохватился:
- А где Дружок? Там остался?
Мы ужаснулись, представив эту картину, - собака одна в пустой квартире сидит у двери и воет. Решили послать туда старших мальчиков – моего Алёшу и Неллиного Антона. Мы ошиблись. Дружок не выл, они вообще не сразу нашли его в большой маминой квартире. Оказалось, он лежит под столом в кухне, это было любимое его место. (Мама, бывало, готовила, а он лежал под столом и ждал, когда она ему что‑нибудь вкусненькое подкинет). Мальчики стали его звать – он не шёл. Стали вытаскивать – он упирался. Тогда нашли поводок, надели на шею и силой вытащили из‑под стола, но из квартиры его пришлось выносить на руках и на руках же заносить в подъезд Неллиного дома.
Увидев Дружка, все мы четверо зарыдали с новой силой. Наревевшись, стали думать, что с ним делать. Проблема была в том, что у всех моих сестёр уже были в доме собаки. У Нелли – миттель–шнауцер по имени Рокки, у Жени – бассет Партос, даже у Аллы на Камчатке подрастал сынок этого бассета, Атос, подаренный ей Женей в прошлый приезд. Одна я не держала дома собаки, и три мои сестры стали смотреть на меня выразительно и жалобно.
- Придётся, Светка, тебе его забирать.
- Ага, сейчас. Вы с ума сошли, что ли?
- Ну, не на улицу же его выгонять.
- Хочешь, мы тебе миллион дадим. (Дело было в начале 1994 года, счёт денег шёл тогда на миллионы).
- Идите вы, знаете куда!..
Как я ни отбояривалась от этого "наследства", а уже и сама понимала, что выхода нет. Мама как‑то незадолго до смерти сказала нам:
- Вы только моего Дружочка на улицу не выгоняйте, когда я умру…
Можно сказать, что это было её единственное пожелание, больше она ни о чём нас не просила.
- Ну что делать? Может, возьмём его действительно к себе на первое время, а там посмотрим? – сказала я мужу.
- Возьмём, - сказал муж. – Куда ж его девать?
Но мы не сразу его взяли, сначала один из зятьёв, Сергей, попробовал пристроить осиротевшего вместе с нами пса к своему сослуживцу. Дружок провёл в квартире у этого человека всего одну ночь, но всю ночь просидел у двери, выл и не давал людям спать. А наутро, стоило хозяину только открыть дверь, как он выскочил и рванул в неизвестном направлении. Впрочем, догадаться, в каком, было нетрудно. Изловили его на девятом этаже маминого дома, где он залёг под дверью и не подпускал к себе даже хорошо знакомых ему соседей. Они‑то и позвонили:
- Вы там Дружка не ищете? Он здесь, в подъезде.
Тут уж ничего не оставалось делать, и мы с мужем забрали его к себе. Первое время я ухаживала за ним так осторожно, с таким страхом, какой бывает у молодой мамы, когда ей в руки отдают новорождённого первенца. Боишься кормить, боишься купать – всего боишься, а вдруг что‑то сделаешь не так и повредишь этому беспомощному и бессловесному существу, которое не может само за себя постоять. Постепенно я всему научилась, стала привыкать к постоянному присутствию рядом со мной собаки и в общении с ней даже открыла для себя некую прежде мне неведомую сторону жизни.
- Дружок – это новая реальность моего бытия, - говорила я теперь.
Особенно нравилось мне гулять с ним по дворам и улицам нашего микрорайона. Дружок бежал впереди, совал свой нос под каждый куст и в каждую дырку, его белый, фонтанчиком хвостик мерно колыхался перед моими глазами, вызывая у меня умиление, сравнимое разве что с тем, которое я испытывала когда‑то, выводя на прогулку своего только начавшего ходить ребёнка.
Между тем, Дружок с первых же дней развил бешеную активность в отношении собак противоположного пола, то есть, проще говоря, сучек. Когда я в первый раз увидела, как он с разбегу врезался в целую свору псов, водивших "свадьбу" вокруг какой‑то загулявшей в свой срок дворняжки, я в ужасе зажмурила глаза, потому что предотвратить ничего уже не могла и была уверена, что псы его сейчас разорвут на части. Но через минуту, не услышав никакого визга и рыка, я глаза открыла и обнаружила, что все собаки, включая двух здоровенных бродяг, разбежались, а Дружок загнал эту жучку под самую стену дома и уже делает своё дело.
- Ну, Дружбан, ты силён! – зауважал его мой муж, которому я рассказала вечером эту историю.
Очень скоро наш Дружок был знаком со всеми окрестными собаками, а я – с их хозяйками, и у меня образовался совершенно новый круг неизбежного ежедневного общения. Хочешь – не хочешь, а два раза в день, утром и вечером, выйти с этим барбосом надо.
- Ничего, тебе полезно больше двигаться и больше бывать на воздухе, - говорил муж. – Не все же за письменным столом сидеть.
Как‑то раз, рано–рано утром, часов в шесть (мы ещё спали), раздался телефонный звонок, муж снял трубку и услышал женский голос, который произнёс два совершенно непонятных для него слова:
- Рамона родила.
- Что? – переспросил муж.
- Рамона только что родила, - сообщил женский голос.
- А я при чём? – спросил муж и положил трубку.
- Кто это? – поинтересовалась я.
- Понятия не имею, сказали, что какая‑то Рамона родила.
Я так и подскочила.
- Да это же! Да это ж нашего Дружка… В общем, я тебя поздравляю, наш Дружок стал папой!
Сама я к этому событию отнеслась со всей ответственностью, как если бы у меня лично родились внуки. Взяла бутылку шампанского и коробку конфет для хозяйки, палочку колбаски для собачки–мамы и банку сгущёнки для новорождённых щенят и вместе с Дружком, которым я в этот момент чрезвычайно гордилась, отправилась в гости. Хозяйка Наташа, женщина одного со мной возраста, живущая в общежитии и одна воспитывающая дочь, встретила нас радушно (это она звонила нам чуть свет), а вот Рамона – довольно агрессивно, к щенкам не подпускала, скалила зубы и рычала. Дружок повёл себя и вовсе странно – постарался побыстрее улизнуть в оставшуюся открытой дверь. Пришлось передать гостинцы из рук в руки и ретироваться.
Потом были ещё щенки и еще… Кому‑то я даже помогала их пристраивать, нескольких подарила нашим близким друзьям, и каждый раз подсчитывала, сколько всего их народилось. Но дойдя через пару лет до тридцати, сбилась со счета и бросила это занятие. А если кто‑нибудь предъявлял (в шутку или всерьёз) претензии, я только плечами пожимала: надо, мол, следить за своими собаками. Дружка окрестили "кавалером всей горбольницы" и, случалось, специально приходили с заявками:
- Пусть ваш Дружок с нашей Долли погуляет, а то с другими у неё ничего не получается.
На улице он успевает за двадцать минуть обежать всю округу, все везде обнюхать и везде отметиться. Дома же целыми днями лежит под дверью или под моим письменным столом, или под столом в кухне. Дома его не видно и не слышно. Ему хорошо у нас. И нам хорошо с ним. Я его люблю, как ребёнка. И даже перестала бояться других собак. Случись на улице какая‑нибудь псина оскалится на моего Дружочка, я тут же бесстрашно бросаюсь на неё:
- Фу! – кричу. – Фу! Пошла вон!
- Она за Дружочка сама кого хочешь покусает, - смеётся Алёшка.
Моя сестра Нелля качает головой и вздыхает. Она уже сто раз пожалела, что Дружок достался мне, а не ей. Лучше бы, говорит, я своего Рокки кому‑то отдала, а его взяла.
- Нетушки! - говорю я. – Он мой, я его никому не отдам.
Софья и Дарья
Бабушкины истории
Знаете, за что мы будем любить наших внуков?
За то, что они отомстят за нас нашим детям.
(Тост)
Ночью мне приснилась бабушка Софья. Она сидела в тёмном углу кухни и перебирала фасоль. Я подошла, уткнулась ей в колени, почувствовала знакомый, забытый запах её фартука – запах жареного лука и рыбы – и сказала:
- Как тяжело жить, бабушка!
- А ты думала! – усмехнулась бабушка Софья и погладила меня по голове.
Проснувшись, я сама себе удивилась: с чего это я жалуюсь во сне, да ещё и бабушке, которой давным–давно нет на свете? Потом стала думать о ней, как давно уже не думала, не вспоминала… И среди прочих пришла мне в голову мысль о том, что вот и сама я почти уже в том возрасте, в каком была бабушка Софья, когда расчёсывала мне по утрам волосы, заплетала их в длинную косу и ласково приговаривала:
- Ты ж моя унучечка, ты ж моя рыбонька золотая…
Воспоминание было приятным, и я поймала себя на том, что блаженно улыбаюсь. Но вместе с тем и другая, тревожная мысль царапала, что‑то было не так, и я не сразу сообразила, что именно. Вдруг поняла: в отличие от меня, никакой своей жизни в этом возрасте у бабушки Софьи уже не было, вся её жизнь после сорока лет подчинена была без остатка нам – маме, мне, моим сёстрам.
Я представила себя и своих сестёр в роли кухарок и нянек при наших тоже уже взрослых детях, и даже хмыкнула от обиды. Черта с два!
А как же бабушка? Что‑то я не припомню, чтобы когда‑нибудь она жаловалась на свою судьбу, была недовольна. Просто жила и жила, будто так и надо.