- Расскажи мне, Аня, откуда ты?
- Из Омска.
- А твои родные?
- Они все умерли.
Печаль отразилась на ее лице.
- Мне очень жаль, война унесла немало славных людей. Мой муж, погиб при осаде, я осталась одна с тремя детьми. Вот и приходится заниматься… этим… ну ты понимаешь…. А как иначе мне прокормить своих малышей. А эти, они же не все плохие, мне кажется в некоторых даже есть что-то человеческое. Хотя попадаются такие твари. Аж мерзко. А Генрих, он другой… но как закрытая книга, я никогда не знаю о чем он думает.
- Возможно. - Спокойно ответила я.
- Он очень образован, и умеет владеть собой.
На этот раз усмехнулась я, вспоминая те редкие минуты, когда его гнев выходил из-под контроля. Наверно эта красивая и пышущая здоровьем женщина, знала другого Генриха. Генриха без маски, того каким он представал перед людьми. Мне же довелось увидеть его настоящего, не только ранимого и чувствительного, но и беспощадного.
- Он преступник. - Констатировала я.
Она не удивилась.
- Идет война. Он всего лишь элемент системы. Не убийца и не герой. Твои слова слишком жестоки.
- Я знала людей из гетто. Их морили голодом, истязали изнурительными работами. Регулярно избивали и унижали. Их держали группами, по несколько семей в крохотных домах. Евреи, цыгане, русские. Все те, кто неугоден немецким идеалам и взглядам на жизнь.
- Но Генрих…
- Генрих командовал этим адским местом. Я видела его там. Генрих - преступник.
По коридорам прогремел недовольный голос Генриха. Он звал Ирину.
Гостья неожиданно вспыхнула, вспомнила о цели своего прихода, подскочила со стула, едва не опрокинув его, и забрала у меня из рук поднос.
- Надеюсь еще увидимся, - ласково бросила она мне на прощание и исчезла.
Она ушла. Я достала из-под стола старую корзину, ту самую, что носила в разрушенный дом напротив, и собрала в нее все самое свежее, оставшееся от нетронутого Генрихом ужина. В последнее время, его ужин часто оставался нетронутым, и по утрам я относила его своим знакомым, переживающим как я и дни немецкой оккупации.
Я сидела в прихожей, и ждала Ирину. Она спустилась через некоторое время, поправляя прическу, и оттягивая платье. Я заметила у нее на ногах чулки, это была такая редкость в военное время. Она не сразу заметила меня, и вздрогнула, когда я поднялась ей навстречу.
- Господи, дитя! - перекрестившись воскликнула она. - Ты напугала меня.
Я протянула ей корзину.
- Это для ваших детишек.
Ирина удивленно посмотрела на меня, и неожиданно обняла меня, ласково погладив по спине.
- Ты славная девочка. - Расчувствовалась она. - Жаль, что мы встретились в такое время… Жаль…
Она чмокнула меня на прощание в щеку и подхватив на руку корзину, исчезла за дверью, в темноте ночи. Больше я ее не видела. Я начинала привыкать, что в моей жизни стали появляться люди, которые после бесследно исчезали. Война была жестока с теми, кто умел чувствовать.
Утром Генрих впервые, после долгого молчания, вызвал меня к себе. Я вошла, и не скрывая своего презрения посмотрела ему прямо в глаза. Он не вздрогнул, и не подал вида, что это как-то стесняет его или раздражает. Он поднялся мне на встречу, сложил руки за спиной, медленно приблизился и остановился в двух шагах. В привычном для себя повелительном тоне он произнес:
- Завтра мы уезжаем в Варшаву.
Я опешила.
- Что значит мы?
- Я не могу оставить тебя здесь. Ты едешь со мной.
- Я никуда не поеду. - Решительно заявила я, четко выделяя каждое слово.
Он даже не воспринял мои слова в серьез.
- Я даю время до завтра, собрать свои вещи. Завтра утром, мы выезжаем. Можешь идти.
Как мне хотелось в тот момент, наброситься на него, и исцарапать его нахальное лицо. Кровь закипала у меня в жилах, к сердцу подкралась ярость и злость, мне хотелось растерзать этого холенного и напыщенного изверга, и всадить нож в его черное сердце. Но понимая всю бессмысленность моих желаний, я собралась с силами, развернулась и вышла.
"Бежать… Бежать, в лес, к партизанам… Они спасут… они помогут… укроют и после дотянуть до конца войны. Ведь когда-нибудь этот кошмар закончится… Почему я бежала раньше?" - так я думала, собираясь в дорогу.
Я уже уложила свои скромные пожитки: три платья, одни чулки, две пары летней обуви, и несколько косынок, и собиралась незаметно выскользнуть из комнаты. Но едва я открыла дверь, как столкнулась нос к носу, с ухмыляющимся от удовольствия Рихардом. Он быстро выхватил у меня из рук чемодан.
- Выезжаем завтра утром. Пока отдохни, - бросил он, и быстро захлопнул дверь прямо у меня перед носом.
Я даже опомниться не успела и понять, что произошло, когда услышала как в замке щелкнул ключ. Меня заперли. Тогда я бросилась к окну и начала с отчаянием биться в деревянные доски, приколоченные перед зимой, в целях защиты от сквозняков. Вскоре руки мои были в заусеницах, ногти стерты в кровь, но я продолжала. Я не кричала, не плакала, я билась словно птица в закрытое окно. Однажды в детстве, мы с сестрой наблюдали картину: маленькая птичка залетела в подъезд нашего дома, кто-то ради шутки закрыл окно, и несчастное создание, с отчаянием и упорством, раз за разом влетало в намытое до прозрачности стекло. Помню я кричала, и плакала. Соня побежала за стремянкой. Мы хотели открыть окно. Птица в это время продолжала свои отчаянные попытки. Она уже сбила в кровь клюв, удары становились менее напористыми, силы покадили ее, и вдруг она в последний раз ударившись в стекло, замерла, и с расправленными крыльями упала к моим ногам. Я подняла несчастное создание на руки, завернула в свой шелковый, носовой платочек, и мы с сестрой похоронили ее за домом, в тихом парке, под старым кленом. Сейчас я напоминала себе эту птицу. Но если я убьюсь, кто похоронит меня? Кто заставит весь мир вспомнить имена безвинно погубленных людей. Моей сестры, Измайлова, Сары и ее матери. Той забавной девочки из гетто, что несмотря на тяжелые времена, каждое утро упорно причесывала и заплетала свои волосы в косы, той семьи, из дома напротив. Кто расскажет миру, что несла в себе настоящая война с Германией. Я остановилась. Села на пол и спрятав голову в колени, заплакала. Меня ждала Варшава…
8. Варшава.
Жизнь ничего не дает бесплатно,
и всему что преподносится судьбой,
тайно определена своя цена.
(С.Цвейг)
На следующее утро, мы покинули Смоленск. На машине доехали до берега Днепра, пересели на паром и отправились в Киев. Во время путешествия, Рихард не спускал с меня глаз. Не смотря на то, что жила я в отдельной каюте, мой сторож всегда знал о каждом моем шаге. Он следил за мной словно хищник следит за своей жертвой. С того дня, я перестала быть прислугой Генриха, я стала его гостей. Многое изменилось, едва мы покинули Смоленск. Теперь ужинали мы за одним столом. Вечерами он позволял мне проводить время в его компании. Он читал книги и курил сигареты, а я молча наслаждалась прохладой свежего воздуха.
Когда паром причалил в порту Киева, я с ужасом обнаружила, что вместо великого города, красовавшегося на почтовых открытках - сейчас лежат серые развалины, над которыми витают облака ядовитого дыма. Киев был мертв.
Проезжая по городу, я увидела уже знакомую мне картину. Сотни нечастных, затравленных и сломленных людей, с отличительными нашивками на одеждах, безропотно собирали оставшийся после бомбежки мусор. На них нельзя было смотреть без боли, и я отвернулась.
Генрих заметил это, и усмехнулся.
- Что же ты, Анни, отворачиваешься? Разве они не такие же несчастные, как те которым ты всегда помогала? Или может они другие? Пахнут иначе?
Он намеренно провоцировал меня, но я сдержала слезы. Повернулась к Генриху и с улыбкой, словно пророчество, ответила:
- Однажды вы все ответите за свои преступления. А я обязательно приду, чтобы плюнуть на твой труп!
За моими словами, последовал легкий удар в лицо, вновь губа лопнула и появилась кровь. Но вместо того, чтобы испугаться, я, продолжая смотреть ему прямо в глаза, облизнула раненную губу, и демонстративно проглотила капли собственной крови. Он замер, с удивлением взирая на меня.
- Когда-нибудь ты поймешь, что я не желаю тебе зла, Анни. Это не наша война, ни твоя и ни моя… Я всего лишь выполняю приказ. - Сухо ответил он, и отвернулся.
Позже он часто произносил эту фразу: "Я выполняю приказ". Словно она оправдывала все его преступления.
В Киеве мы пробыли ровно один день. К вечеру холенный офицер СС доставил в наш дом пакет, в котором оказались красивые платья, осенних тонов, сшитые по последней моде. Я таких прекрасных платьев прежде не видела. Несколько пар чулок, теплых и ажурных, красивое шелковое нижнее белье, пара туфель и шляпка. Все было моего размера. Я знала, что это подарок Генриха, но даже не подумала благодарить его за великодушие. Я не собиралась носить эти вещи, но тем же вечером, предупреждая мой протест, Рихард забрал все мои платья и унес. Он даже не погнушался сорвать с меня хлопковое белье. У меня оставался выбор либо носить подачки Генриха, либо ходить нагишом. Проявив благоразумие, я выбрала первое.
Утром мы сели на поезд до Варшавы. На станции было многолюдно, несмотря на трудное время переживаемое нашей страной, люди куда-то умудрялись уезжать.