С сестрой Аркаша несколько раз ходил в совхоз, навестить работающую в мастерской маму. В совхозе, проходя по одной из аллей, всякий раз останавливались дети, чтобы рассмотреть бюст Ленину и бюст Сталину на высоких с человеческий рост постаментах.
Во время этих хождений в совхоз Аркашу больше привлекали утята. По соседству с Лениным и Сталиным находился небольшой пруд с близко посаженными деревьями вокруг него и яркой сочной травой, украшавшей берег. Из пруда выходила утка, неторопливо переваливаясь с боку на бок, а за ней в ряд цепочкой семенили маленькие жёлтые утятки. Они были такие пушистенькие, такие хорошенькие, что Аркаше всякий раз хотелось подержать их в руках, погладить эти живые комочки. Это желание поймать напоминало азарт, инстинкт охотника, с той разницей, что вовсе не собирался их убивать, делать своей добычей. Но всякий раз, когда приближался к утятам, мама-утка крякала, подавая команду, с плеском входила в воду, и послушная малышня, взмахнув покрытыми пушком крылышками, бросалась вслед в воду. Выводок отплывал на безопасное расстояние, и Аркаше ничего не оставалось, как любоваться издали красотой этого чуда природы, дружной утиной семьёй.
На фронт ушёл дядя Коля, о чем сообщил письмом. Письма читали вслух.
Сперва пришло письмо от жены дяди Коли. Сообщала, что 6-го июля сорок первого (в письме стояли цифры 6.07.41) в три часа дня проводила своего любимого мужа. От дяди Коли сначала пришло письмо без обратного адреса. Потом с адресом: "Действующая Армия. Полевая почтовая станция № 813 ЛАП-790 литер А взводуправление 1-го дивизиона".
В письме: "Здравствуйте дорогие родные! Папа, Шура с ребятками и Зина! Я жив и здоров. Про Андреевича не упоминаю, потому что он, наверное, тоже на фронте. Я нахожусь на фронте западного направления. Как получите моё письмо, пишите скорее мне ответ, как вы живёте, все ли живы и здоровы. Вот уже скоро будет два месяца, как я в армии, а писем ниоткуда не получал. Из дома от Веры тоже пока писем не было. Как чувствует себя Шура с ребятками? Аркаша, наверное, большой стал и научился писать, пусть мне на фронт пришлёт письмецо. Да и Люлеша пусть не забывает дядю Колю. Мне отрадно будет получить от всех вас весточки. Я ведь ещё ни от кого не получал писем. Пишите мне все. Крепко вас всех целую и желаю всего хорошего. Ваш сын, брат и дядя Коля. 18.08.41 г. 17 ч. 30 мин".
Аркаша хорошо запомнил, как дядя Коля в одном из писем написал, что война будет долгой, надо полагать, несколько лет. Уже позже, школьником, Аркаша удивлялся, как тогда в сорок первом дядя предугадал, что война растянется на много лет. Все взрослые были уверенны, что нападение немцев отобьют и война закончится в том же году.
Потом писем не было. Похоронки тоже. Так до конца войны и не знали, что стало с дядей Колей.
Война мало что изменила в жизни далёких от фронта сёл и деревень. Светомаскировку ввели. Мужчины небольшой группой делали обход. Однажды постучались, оказалось, что неплотно зашторено окно, с улицы увидели свет, строго предупредили. Светомаскировку соблюдали неукоснительно, хотя фронт был далеко, ни один вражеский самолёт сюда не залетал.
Дедушку обязали сдать ружьё. Было у него одноствольное шестнадцатого калибра. Аркаше калибр запомнился, дедушка часто вслух с гордостью говорил, что ружьё его шестнадцатого калибра. Были у него маленькие металлические кружечки-мерки для пороха. Аркаша иногда разглядывал их и даже держал в руках. Видел гильзы патронов, в банке порох, в коробочках капсюли и дробь. Но к таким вещам прикасаться запрещалось.
Пришли двое мужчин, показали документ и забрали ружьё под расписку. Дедушка пытался уговорить оставить, ружье охотничье, стреляет дробью, из него человека не убьёшь. Ответили, что "не положено!" Объяснили, после войны вернут. Только десятилетия спустя, в эпоху гласности узнает Аркадий Львович, что такими ружьями вооружали ополченцев, оборонявших Москву, Ленинград. Да и тех на всех не хватало. Такая была война поначалу.
В сорок первом оказавшись в глубоком тылу, каким являлась тогда Тамбовская область, никто не сомневался в нашей победе. Разве с такой громадной страной можно справиться, разгромить, поработить? Нет такой силы. Так думали и этой верой жили.
2. Самый страшный год – 1942
Сорок второй год оставил свои воспоминания. От военных зим ничего примечательного в памяти Аркаши не сохранилось. Было голодно. Правильнее сказать был голод. Не знаю, можно ли представить, что такое голод. Голод испытывает каждый, когда проголодается. Но при этом он знает, что может поесть, может насытиться, наесться от пуза. Он знает, что у него есть еда, много еды, во всяком случае, достаточно, чтобы не вспоминать, что совсем недавно испытывал голод. Он знает, что будет с удовольствием поглощать пищу, что за столом не только удовлетворит аппетит, но и побалует чем-нибудь вкусным.
Настоящий голод, это когда есть хочется, а есть нечего. И это состояние длится изо дня в день, из месяца в месяц, раскинулось на годы. Семья Аркаши с голоду не умирала. Места в сельскохозяйственном отношении богатые. Чернозёмы. На отведённом под огород участке картошку растили, до следующего урожая хватало. Огурцы солили. Тоже стоящий продукт. Иногда удавалось купить муки простого помола. Хлеб печь мать не умела, стряпала лепешки. Шли за милую душу, когда есть хочется. Только мука не всегда была. Однажды раздобыла мать где-то немного зерна. Отварила, пропустила через мясорубку, эту дроблёную массу сложила пышечками, запекла на сковородке, тоже хлеб. За все годы войны не помнит Аркаша, чтобы хоть раз ели суп с мясом. Но про мясо никто и не вспоминал, ели что было, и за то надо благодарить Бога, приговаривала мать. Нарежет картошку ломтиками, закипит вода, бросит горсточку крупы. На сковородке обжарит мелко нарезанный лук в растительном масле. Сливочного масла не было, других жиров тоже. На таком питании всю войну прожили. Говорят, человек ко всему привыкает. Не знаю, но определённо сказать могу: к голоду не привыкнешь. А мать ещё рассказывает:
– Разве это голод? В гражданскую войну и после окончания, вот когда был настоящий голод. Нас у родителей – четверо. Отец – техник-строитель, специальность хорошая. Да только всю жизнь не везло ему с работой. Видимо хватка не та. Жульничать не умел. А зарплата или паёк в те годы такие, что ноги протянешь. Как выжили, не знаю. Самой до сих пор не верится. Замуж вышла, вроде полегче стало. Хлеба наелись перед самой войной, когда карточки отменили. Только вздохнули, думали, ну, вот жизнь, наконец, наладилась. Теперь бы жить да жить. И на тебе! Война. Сколько продлится, никому не ведомо. Дай, Бог! выживем. А как подумаешь, что с теми, кто в оккупации оказался. Кто под бомбёжки попал. Сколько людей война погубит.
Дедушка грядку табаку ежегодно закладывал. Своим самосадом обходился. Так что куревом был обеспечен.
Видел Аркаша, как курильщики из газеты "козью ножку" сворачивали. Привычным движением отрывали кусочек газеты, газета сверху вниз ровной лентой рвётся, вокруг указательного пальца конус сооружали, слюной склеивали, чтоб не расходился, под прямым углом сгибали нижнюю часть, сверху насыпали табак, поджигали. Нижнюю часть конуса в зубы и получай наслаждение от табачного дыма.
Дедушка курил трубку. Был у него и мундштук. Иной раз свернёт из полоски газеты самокрутку, в мундштук и курит. Мундштуком в основном будет пользоваться уже после войны, когда перейдёт на сигареты заводского изготовления.
Со спичками было плохо, редко удавалось купить. Летом прикуривал с помощью увеличительного стекла. Направит стекло на трут и прикуривает. Трут сам изготавливал. Сложит вату на полоску, отрезанную от бинта, прошьёт ниткой, конец просунет в металлическую трубочку, чтобы удобно было держать, и готово. Когда солнца нет, кресалом из куска кремня высекал искры и поджигал трут. Кресало – металлическая пластина овальной формы толщиной миллиметра в три.
Печку тоже приспособились без спичек растапливать. Доставал где-то дедушка нитроглицерин. Капнет из флакончика всего одну каплю на бумагу, сложит в несколько раз, завернет и ударит молотком. Бумага враз вспыхивает, бросают в заранее открытую дверцу, и пошла гудеть печь.
Деревня выстроилась в два ряда изб вдоль дороги с глубокими кюветами по обе стороны. Аркаша не знал и не считал, сколько дворов было в Никольском. По прикидке Аркадия Львовича не более тридцати. Посередине деревни на левой стороне был длинный пруд. К пруду выходил двор пасечника, с добротным вместительным домом, участок вместо ограды был обсажен кустами акации, живая изгородь получилась. По другую сторону улицы, против пасеки старый запущенный колхозный сад. Он также был обсажен акацией. Яблонь мало, все старые, за садом давно никто не ухаживал. По осени ребятишкам иногда случалось сорвать несколько яблок, не плодоносили состарившиеся деревья.
В сорок втором по другую сторону от пруда, через дорогу, сразу за садом появился противотанковый ров, глубокий, с ровными отвесными стенками. Когда и кто рыл ров, Аркаша не видел. Длинный, почти в полкилометра. Ребятишки иногда приходили посмотреть, заглядывали, спускаться никто не решался, такой глубокий – не вылезешь. Пятилетний Аркаша недоумевал, зачем в их деревне ров, танки с двух сторон могут объехать деревню, ров им никак не помешает. Тем более что дальше расположился райцентр Шульгино, никаким рвом не защищённое.
Десятилетия спустя Аркадий Львович прочитает у Симонова, вспоминающего первый военный год: "Меня до сих пор не оставляет ощущение, что вся Могилёвщина и вся Смоленщина изрыты окопами и рвами. Наверное, так оно и есть, потому что тогда рыли повсюду. Представляли себе войну ещё часто как нечто линейное, как какой-то сплошной фронт. А потом часто так и не защищали всех этих нарытых перед немцами препятствий. А там, где их защищали, немцы, как правило, в тот период обходили нас".