Пошептались трое пацанов, огляделись и увидели за будочкой деревянную лопату тети Фариды. Большой кусок пятимиллиметровой фанеры, укрепленный на древке от дворницкой метлы. Тетя Фарида этой лопатой всегда снег от дверей будки отгребала.
Взяли пацаны тихонько лопату, зашли за будку с той стороны, где окошечка нету. Чтобы хозяйка их не увидела.
Один вынул из кармана какой-то баллончик, потряс его, что-то взболтал в нем, нажал на кнопку сверху и давай аккуратно выводить какие-то буквы струей этого баллончика на белой фанерной лопате…
Еще один, тот, который был повыше остальных, вытащил из-под куртки бутылку с фитилем, торчащим из горлышка. Третий поджег этот фитиль.
А первый, с лопатой, ну совсем пацанчик… резко распахнул дверцу будочки, второй бросил туда бутылку с горящим фитилем и так громко-громко на всю улицу крикнул:
- С Новым годом, сука старая!!!
Дверцу будки захлопнули, снаружи лопатой подперли, чтобы изнутри было не открыть, и побежали по Восьмой линии в сторону Малого проспекта…
А внутри будки что-то рвануло, вспыхнуло, заполыхало!
Кричит, рвется оттуда тетя Фарида, а дверь не открывается… Очень крепкую лопату сделал ей дядя Федя.
Нюрка, старая знакомая тети Фариды, уличная продавщица полугорячих пирожков, жаренных в прогорклом масле, постоянно занимавшая для своей коммерции угол дома напротив, через дорогу, бросила укутанный ящик с теплым товаром, побежала в своем зипуне и валенках к полыхающей изнутри будке, закричала на всю улицу истошно:
- Убили!!! Убили!.. Спасите!..
Народ собрался моментально. Тут тебе и метро, и трамваи один за другим останавливаются, и троллейбусы за углом!
Вырвали лопату, которой дверца будки была заклинена, а оттуда как полыхнет пламенем с каким-то странным сладковатым химическим запахом! И тетя Фарида, черная, обгорелая с ног до головы, прямо в снег выпала… Только ноги там еще в огне были.
Взялись ее из огня оттаскивать, да поздно - уже мертвая.
А на белой деревянной лопате красной краской из того баллончика было написано:
"Россия только для русских!"
…Пьяненький дядя Федя положил тяжелые заскорузлые руки на кухонный стол, уронил на них голову и тихо плакал.
Рафик встал из-за стола, взял ключи от своей собственной квартиры, которые хранились здесь, на Васильевском, и просто висели в кухне на гвоздике. Оделся, перекинул рюкзак через одно плечо. Нагнулся и поцеловал дядю Федю в лысину. Тот, не поднимая головы, заплакал еще горше.
Освобожденный из мест заключения гражданин Алимханов Р. Ш. вышел в коридор, прижался лицом к опечатанной двери комнаты тети Фариды, постоял так несколько секунд, надел роскошную пыжиковую шапку - один из ярчайших символов возросшего благосостояния советского человека, и уехал к себе домой - на Обводный…
Долго ехал в промерзшем трамвае, два раза пришлось пересаживаться. Один раз, как потом сообразил, - был лишний. Забыл за эти пять лет - куда идет, какой номер… Рафик и раньше-то на трамваях редко ездил. "Харлей" под задницей - чего еще нужно?
От Лиговки дошел пешком по набережной Обводного канала до своего дома. Сошел с тротуара на пустынную проезжую часть, посмотрел на свое окно во втором этаже. А там свет горит!
Поднялся по лестнице. На всякий случай посмотрел на номер квартиры - не ошибся ли? Да, нет… Его это номер. Здесь он жил, отсюда его брали, сюда же привозили на следственный эксперимент… И вот, на тебе!
Постеснялся совать свои ключи в скважину - вдруг кого-нибудь напугает… Нажал на кнопку звонка. А в квартире хорошо слышный детский голос: "Мама! К нам пришли!" И легкий топот бегущего ребенка.
Незнакомо залязгали чужие замки. Дверь приоткрылась сантиметров на тридцать. На длину толстой цепочки.
За цепочкой стояла молоденькая женщина в старом перекошенном байковом халате. Из-за нее выглядывали две совершенно одинаковые девочки лет пяти. Близнецы с большими синими глазами. Одеты они были тоже одинаково - бедно, нечисто и неряшливо.
"Господи… Как она их различает?.." - растерянно подумал Рафик и сказал:
- Извините… Это моя квартира…
- Что вы! - удивленно сказала женщина и улыбнулась. - Вы, наверное, что-то перепутали. Мы здесь уже три года живем. Муж эту квартиру еще в шестьдесят пятом от Балтийского морского пароходства получил…
Рафик помолчал, глядя в синие глаза близнецов. Потом решился:
- А с мужем вашим я не мог бы поговорить?
- Он в море, - привычно и быстро ответила женщина и наклонилась к близнецам: - А ну, марш отсюда! Стоят на сквозняке!..
Близнецы умчались с визгом и прыжками. Женщина отстегнула цепочку, открыла дверь шире и доверительно тихо сказала:
- Он ушел от нас. А девочкам я говорю - в море. Они ведь ждут…
- Та-а-ак… - Рафик показал на дверь соседки по лестничной площадке: - А Бронислава Казимировна вам про меня ничего не говорила? Моя фамилия - Алимханов.
- Так вы - Радик?! - испуганно спросила женщина.
- Рафик. Вообще-то я - Рифкат. Рифкат Алимханов.
- Но вы же… - она прикрыла рукой рот.
- Да. Но меня выпустили.
- Боже мой! Что же делать?.. У нас же ордер! Самый настоящий… Бронислава Казимировна рассказывала, что вас сразу после суда выписали и квартира два года просто так стояла… Бесхозная. Совершенно пустая. А потом ее нам в пароходстве дали. Можете спросить в домоуправлении…
Рафик снял рюкзак с плеча, порылся в нем и вытащил оттуда подарки для тети Фариды. Платок, расшитые меховые унты и жилетку из молодого олененка. Вложил их в руки молодой женщине:
- Вот. Возьмите. Сейчас зима. Холодно. Пригодится.
Молоденькая женщина в старом застиранном байковом халате протянула вещи обратно Рафику:
- Нет-нет! Что вы?.. Я не могу…
- Возьмите, пожалуйста, - твердо сказал Рафик.
На дальнейшие разговоры у него просто не было сил.
Он сам закрыл дверь своей бывшей квартиры, услышал, как щелкнул их замок, и стал спускаться по лестнице вниз…
"…Булонский лес, который мог бы исторгнуть у меня слезы радости, вызывает желание удрать в деревню и постараться больше не видеть Булонского леса…"
Жюль Ренар. Апрель 1908 года. "Дневник".
Рафик никогда не читал Жюля Ренара. Он даже не знал - кто это.
После мусульманского участка Ново-Волковского кладбища, после долгого и печального разговора с невидимой тетей Фаридой он купил самый дешевый билет до Котласа и улегся на верхнюю боковую полку душного плацкартного вагона.
О Ленинграде - о городе, где он родился и вырос, о городе, который чуть ли не еженощно счастливо снился ему в лагерных бараках, он подумал примерно так же, как и в начале прошлого столетия написал в своем "Дневнике" Жюль Ренар про Булонский лес. Наверное, с еще большей горечью…
Когда же он наконец устроился на своей полке и отвернулся лицом к пластмассовой стенке, из одного конца вагона раздался тоненький детский плач, а из другого кто-то пьяненько пропел "Что стоишь, качаясь, го-о-рькая рябина…", Рафик вдруг вспомнил чьи-то строчки:
…Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели…
Он хорошо помнил, что читал все это стихотворение! Целиком. И не только это. Что очень ему эти стихи тогда понравилось, тоже помнил. А вот кто это сочинил - совершенно из головы вылетело!
Сообразил только, что стихи были дореволюционные. Потому что при советской власти все пассажирские вагоны стали зелеными…
…Через сорок лет, в Мюнхене, в отделении онкологической хирургии университетской "Neuperlach Klinikum", в большой палате с огромным, во всю стену, окном, старик Теплов неожиданно и ненадолго утратил постоянно дребезжащее в нем чувство панического ужаса ухода из жизни и запоздало обидчиво спросил старого Рифката Алимханова - ныне "Herr Rifkat Kogan":
- Так какого же… черта ты нам не позвонил?! Мы же послали тогда тебе наши телефоны! И московские - Кости Степанова. Мудило старое!
- Тогда я еще был "молодое мудило", - поправил его старый Рафик. - Прости, Зоенька. Я звонил. Трубку подняла ты. Знаешь… сколько лет прошло, а голос у тебя не изменился… Ты сказала, что Кирилл Петрович улетел в Уссурийск снимать документальный фильм - как ловят тигров…
- Да… Наверное, - неуверенно проговорила Зоя. - Но это было, простите меня, ребята, сорок лет тому назад! Помню только - когда Кирилл улетел за этими тиграми на Дальний Восток, телефон звонил, не умолкая…
- Какой это был месяц? - придирчиво спросил Теплов.
- Сорок лет тому назад это был февраль, - усмехнулся Рафик.
Незаметно для Тепловых он нажал кнопку впрыска обезболивающего и подумал, что перерывы между нестерпимыми приступами боли во всем теле становятся все короче и короче…
- Все верно, - подтвердил Кирилл Петрович. - Я улетел в конце января, а вернулся только в середине марта. Ну, а Косте Степанову ты звонил?
- Константина Сергеича не было в Москве. Мне его помощник сказал, что он уехал на юридический симпозиум в Варшаву.
Рафик попытался взять с тумбочки бутылку с минеральной водой и вдруг почувствовал, что сегодня эта бутылка намного тяжелее вчерашней! Хотя воды там было ровно столько же…
- А в милицию… В милицию ты обращался? - спросила Зоя.
"Что же я с каждым днем так слабею?" - подучат Рафик и ответил Зое: