А в бараке Рафика "бугры" заваривали эти три пачки чая и до одури чифирили во главе со "Смотрящим" паханом. Тот был "в законе" и на работы не выходил.
Слова "авторитет" в блатном мире тогда еще не существовало.
Помимо всего прочего, в транспортной ремонтной зоне, совместно со своим помощником - доктором технических наук, осужденным на пять лет по статье "Антисоветская агитация и пропаганда" (чего-то там, на воле, не то что нужно прочитал и дал почитать еще кому-то…), - Рафик организовал производство нательных крестиков из тонкой листовой меди. Методом примитивной штамповки.
Правда, для хорошего штампа нужно было сначала изготовить пуансон и матрицу. Но для человека, который делал "золотые" николаевские десятирублевики…
Об этом просто смешно было говорить!
Чтобы крестики не темнели и не зеленели от потных тел уповающих на Господа воров, бандитов, налетчиков и невинно заключенных, Рафик вместе с ученым любителем запрещенной литературы сварганили из каких-то химикатов, ацетона и растворенной в этой бурде плексигласовой крошки прочный потогрязеустойчивый лак, которым и покрывали эти крестики.
Кстати, очень многие служащие в колонии офицеры и их семьи носили православные крестики, изготовленные известным фальшивомонетчиком Рифкатом Шаяхметовичем Алимхановым и антисоветским доктором технических наук Борисом Моисеевичем Табачниковым. А это начисто исключало малейшие сомнения в древнедемократическом утверждении, что "Бог - един…" для всех живущих на этой земле!
Вот когда за Рафиком окончательно закрепилась кликуха Кулибин.
Но самым серьезным проявлением подлинного уважения благодарных соузников и их служивых пастырей для Рифката Алимханова-Кулибина было то, что с некоторых пор в зоне никто не имел права назвать его "не русским"! Или еще как-нибудь. Например - "чучмеком черножопым".
За это свои же могли и порезать…
…Все человечество давно
Хронически больно -
Со дня творения оно
Болеть обречено.
Сам первый человек хандрил -
Он только это скрыл, -
Да и Создатель болен был,
Когда наш мир творил…Из стихов Владимира Семеновича Высоцкого. 1976 год
Этот утренний обход резко отличался от всех предыдущих. Начался он только в четверть одиннадцатого. А до десяти в палату герров Теплова и Когана вообще никто не заглядывал. Кроме санитарки, притащившей геррам утренний завтрак.
Кирилла Петровича потряхивал нервный озноб, а Зоя, примчавшаяся в клинику еще в начале девятого, сидела рядом с кроватью Теплова, держала его за руку и тихо, чтобы не потревожить задремавшего Рафика, шепотом рассказывала Кириллу Петровичу обо всех вчерашних телефонных звонках, услышанных ею дома - на автоответчике.
Звонили из Москвы, из какого-то издательства. Предлагали издать книжку увлекательно-познавательных очерков, основанных на сценариях для научно-популярных фильмов, когда-то написанных Кириллом Петровичем. Звонила Петербургская студия документальных фильмов. Приглашали в жюри международного кинофестиваля. Билеты на самолет и гостиницу в Санкт-Петербурге студия оплачивает…
Бывший московский журналист божьей милостью Саша Борисов звонил из Лос-Анджелеса… Звонил Фимка Балон из Нью-Йорка… Друг-приятель еще по армейской службе. Из Парижа звонила Лиля Острова. Недавно была в Ленинграде и рассказала совершенно потрясающую…
Но в это самое время, в четверть одиннадцатого, когда должна была начаться самая увлекательная часть Лилькиного парижского рассказа…
…открылась дверь, и в палату очень по-хозяйски вошел высокий загорелый человек лет шестидесяти в расстегнутом коротком белом халатике-куртке, под которым была зеленая рубашка без воротника. Пожалуй, только эта хирургическая униформа и отличала его от нормального, совершенно русского мужика - прораба с какой-либо стройки, вынужденного все свое рабочее время находиться или под палящим солнцем, или быть исхлестанным снегом, дождями, резким колючим ветром.
За "прорабом" появились шеф отделения онкологни доктор медицины Вайс и молоденький доктор Кольб. Дежурная сестра вкатила в палату небольшой столик на колесах с историями болезни и результатами последних анализов.
"Прораб" галантно усадил вскочившую было Зойку, протянул ей руку и представился:
- Профессор Галленбергер. Пожалуйста, сидите. Я найду себе место.
Он просто уселся на кровать Кирилла Петровича и тоже пожал ему руку. И тут же спросил:
- Слушайте! Что вы там наделали у себя в России? Я недавно был в Москве на симпозиуме, так там бутылка настоящего добротного виски или хорошего французского коньяка стоит столько же, сколько у нас берут за годовалый "Мерседес" С-класса и небольшой домик с садом на окраине Мюнхена! Ну, может быть, чуть дешевле…
Кирилл Петрович слегка улыбнулся, развел руки в стороны, пытаясь подыграть профессору, и беспомощно посмотрел на Зою. Он отлично понимал, что профессор-"прораб" затеял привычный и немудрящий спектакль, в который он вовлекает каждого своего пациента, перед тем как открыто сказать, что тому предстоит в дальнейшем.
- Боюсь, что пока мой муж лежит здесь, ему не удастся повлиять на снижение стоимости хорошего алкоголя в России, - сказала Зоя профессору.
Профессор Галленбергер взял толстыми пальцами своей огромной лапы запястье Кирилла Петровича и, слушая пульс Теплова, сказал ему:
- Но после операции вы обещаете мне навести порядок в русской ценовой политике? Хотя бы на виски…
Кириллу Петровичу вдруг показалось унизительным участие в этом профессиональном и излишне прямолинейном действе. Может быть, с точки зрения какой-то особой врачебной этики оно и имело некий определенный щадящий смысл, но он решительно прервал заданный тон бодренькой легковесности и спросил, без малейшего желания понравиться этому профессору:
- А я выживу? - и закашлялся.
- Я этого не слышал. Договорились? - строго сказал "прораб"-профессор. - Вы курите?
- Нет. Бросил пятнадцать лет тому назад.
- Потом расскажете мне, как вам это удалось. Полторы пачки в день, и ничего не могу с собой поделать. Пытался много раз. Аспирин давно перестали принимать?
- Уже неделю, - подсказала Зоя.
- Отлично. Вы превосходно говорите по-немецки, фрау Теплов!
- Иногда у меня это получается, а иногда я вдруг впадаю в ступор и…
- У меня аналогичная картина с английским, - признался профессор Зое и, как бы между прочим, спросил у Кирилла Петровича: - Аллергии есть какие-нибудь, герр Теплов?
- Нет, кажется…
- Прекрасно! Остальное я все знаю по вашим бумагам. Сегодня у нас четверг… В понедельник с утра я вас возьму на операцию. Завтра с вами еще поговорит мой анестезиолог. И вы кое-что подпишете… Пока продолжим химиотерапию. Купируем ваш "тумор".
Все это было сказано уже не только Кириллу Петровичу, но в значительной степени всем остальным своим коллегам.
- Значит… Это все-таки "злокачественная"? - срывающимся голосом спросил Кирилл Петрович.
- Да. Но сейчас это уже не имеет никакого значения. Удаление верхней трети правого легкого - операция не сложная. Но длительная. По времени. Для нас это уже давно рутина. Эти операции мы делаем десятками.
Кирилл Петрович вдруг понял, что немецкий профессор-хирург, так похожий на русского прораба со стройки, попросту и впрямую сильно занизил опасный и удельный вес такой операции. Ему явно нужно было как-то успокоить герра Теплова, чтобы оставшиеся до операции дни тот просто не сошел бы с ума от мыслей о возможном уходе из жизни…
- Но через полторы недели мне - восемьдесят… - обреченно прошептал Кирилл Петрович и снова надрывно закашлялся. - Мне просто не выдержать.
Он чуть не заплакал от жалости к одинокой Зойке, остающейся на этом пустынном чужом берегу, и к самому себе - уже в понедельник навсегда уплывающему в черное небытие.
- Вчера я оперировал даму восьмидесяти шести лет. С аналогичным заболеванием. Сегодня мы ее уже ставили на ноги. Я не уверен, что она будет участвовать в следующих Олимпийских играх, но убежден, что она с удовольствием посмотрит их по телевизору. - Профессор Галленбергер встал с кровати Кирилла Петровича, пожал ему руку и почти серьезно сказал: - Значит, я могу рассчитывать на рюмку хорошего коньяка по случаю вашего юбилея? В Мюнхене он стоит намного дешевле, чем в Москве…
Рафик Коган очнулся от тяжкой дремоты, больше похожей на отключение сознания, нежели на кратковременный сон.
Это произошло в тот момент, когда все уже выходили из палаты. В том числе и Зоя Теплова. Она выскочила в коридор отделения за профессором Галленбергером, чтобы задать ему пару вопросов, о которых Кириллу Петровичу знать было совсем не обязательно.
Рафик стиснул зубы от боли, пронзившей все его тело, и быстро нажал свою чудодейственную обезболивающую кнопку. На пару секунд прикрыл глаза, затаил дыхание. А потом облегченно выдохнул и хрипло произнес:
- "Говно твои дела, Иван-царевич. Садись-ка ты на своего серого волка и скачи-ка ты отсюда к е…… матери! - посоветовала ему Баба-яга…"
Помолчал самую малость и грустно пояснил Теплову:
- Это я, Петрович, про себя.
- И про меня тоже. Злокачественная. В понедельник - операция.
- Я слышал. Про операцию - догадался. Остальное ни хрена не понял…
- Считай, что остального и не было.
Посмотрел на Рафика и вдруг увидел его мертвым!
Сдавленный крик ужаса застрял в горле у Кирилла Петровича…