После супа Сьюки все перечитывала и перечитывала документы, час за часом, и чувствовала себя как в "Сумеречной зоне". Все казалось нереальным. Она понимала, что ребенок со странным именем, указанный в свидетельстве о рождении, – вроде бы она, но ей никак не удавалось в это поверить. Эрл ужасно маялся и все заглядывал к ней, спрашивал, не помочь ли чем, но чем тут поможешь.
Примерно в половине четвертого Эрл настоял, чтобы она легла спать. Но даже после того, как Эрл выключил свет, ее мысли продолжали мчаться со скоростью миля в минуту. Говорят, когда умираешь, вся жизнь проносится перед глазами. Видимо, что-то подобное происходило и с ней. Каждый раз, когда она пыталась успокоиться и уснуть, какой-нибудь случай из детства вспыхивал перед глазами, и она вспоминала, как старалась угодить матери, сделаться той Симмонз, какой хотела Ленор. Волосы у нее всегда были темно-рыжие и прямые, и она помнила, как Ленор по утрам пыталась причесать ее и как смотрела разочарованно и приговаривала: "И унции кудрей не наберется". Она думала, сколько часов проторчала в парикмахерских, делая эти вонючие перманенты, превращая волосы в сплошную кучерявую копну, лишь бы матери понравилось, иначе та плюнет да и обстрижет ее до короткого боба с челкой. Всю свою жизнь Сьюки смотрелась либо как Сиротка Энни, либо как голландский мальчонка, каких рисуют на банках с краской.
Не нравилось Ленор и то, что у Сьюки темные волосы, и хотя бы раз в неделю она глядела на них и молвила с эдаким сожалением: "Ну конечно, в твоем возрасте я была пшеничной блондинкой. И с чего у тебя волосы так потемнели? Светлые были у тебя маленькой…"
Сьюки даже попыталась как-то раз перекраситься в пшеничную блондинку, но вышел очень неприятный розовый оттенок. Почти весь первый класс в старшей школе ей пришлось пережить с ярко-розовыми волосами – задолго до моды на ярко-розовые волосы. А толку?
Конечно, это все ей снится в кошмарном сне, а назавтра она проснется и все встанет на свои места. Ну не может это быть правдой.
Жизнь продолжается
Пуласки, Висконсин
1928 год
После Первой мировой войны сонный буколический мир провинциальной Америки начал меняться, а виной тому стал человек по имени Генри Форд. Изобретя первую "модель Т", он поставил Америку на колеса; дороги строились, автомобили совершенствовались, а люди, никогда прежде не выбиравшиеся дальше предместий своих городов, вдруг тысячами ринулись путешествовать. Не успевали прокладывать трассы, а тут вдруг семейные автомобильные поездки стали последним писком моды. Американцы тех времен – первопроходцы и врожденные любители приключений, а потому вскоре они начали кататься по всей стране. Если б можно было выстроить дорогу через океан, они бы добрались и до Европы, и до Южной Америки.
Новые предприятия – кемпинги, турбазы, гостиницы, мотели и рестораны – расплодились по всей стране, всё для удобства туристов в пути.
В 1920 году в Штатах было всего 15 000 заправочных станций, но уже к 1933-му – 170 000.
Было ясно: за автомобилями будущее, а значит, что может быть лучше заправочной станции? Бензинщики продавали франшизы направо и налево. А у Станислава Юрдабралински был идеальный участок для заправки – пустырь за домом. И вот он, вложив сбереженное, взял еще одну ссуду в банке, закончил двухнедельные курсы по управлению станцией техобслуживания и получил униформу "Филлипса-66", с фуражкой и черным кожаным галстуком-бабочкой; вскоре в Пуласки открылась новехонькая круглосуточная станция техобслуживания и автозаправки.
Станислав очень гордился наконец открывшимся семейным делом, но когда решал, как назвать станцию, постановил, что "Филлипс-66 семейства Юрдабралински" – длинновато, и потому назвал ее "Филлипс-66 Винка" – в честь сына, который когда-нибудь ее унаследует.
В ночь открытия, когда над колонкой загорелся большой круглый подсвеченный шар, вся семья часы напролет смотрела, как он светится в темноте. Папуля, перебравшийся ночевать на кушетку внутри станции, желая им спокойной ночи, включил и выключил неоновую надпись "Открыты всю ночь" в витрине.
С тех пор вся их жизнь сосредоточилась вокруг автозаправки. Бодрый шум легковых и грузовиков, круглосуточно подкатывавших к станции, означал, что папуля занят, и это хорошо. Винк и девчонки все детство играли с колесными колпаками, шлангами, старыми свечами зажигания и покрышками, вдыхали запахи бензина. Было весело. Когда Фрици было одиннадцать, а Винку – девять, они уже умели менять колеса, заливать бензин и давать сдачу на кассе. Вскоре Юрдабралински стали известны просто как Семья с Автозаправки. В каждом городе была такая… ну или вскоре появилась.
1936 год, после того как на страну обрушилась Великая депрессия, оказался чудовищным, однако семейству Юрдабралински все удалось лучше многих: у них были молоко и сыр с близлежащих ферм и яйца из-под кур, которых мамуля держала на заднем дворе. А еще у них был Винк – он вырос в здоровенного сильного парня, любил охоту и рыбалку, и потому еда с их стола никогда не пропадала.
Станислав добыл себе окружной контракт и заправлял теперь муниципальный транспорт – пожарные и полицейские машины, снегоуборщики и все школьные автобусы, – а также обслуживал его, и потому, когда многие автозаправки по стране позакрывались, станция "Филлипс-66 Винка" сумела выжить.
Летом 1937 года в доме Юрдабралински унынием и не пахло. По четвергам мамуля играла в ансамбле аккордеонисток Пуласки, и четыре вечера в неделю они репетировали в гостиной. Младшие девочки участвовали в школьном аккордеонном ансамбле и тоже подыгрывали, а после школы старшеклассники собирались у них на просторном чердаке над вторым этажом с громадным патефоном на столе в углу, танцевали и играли в настольный теннис.
Фрици и ее сестры уже вошли в возраст, и мальчишки либо постоянно болтались вокруг автозаправки, либо сидели на крыльце большущего двухэтажного кирпичного дома по соседству.
Даже у Винка, работавшего с отцом на станции после школы, имелись воздыхательницы, и они набивались в машины и прикатывали поглазеть да похихикать, покуда он устраивал их автомобилю полное техобслуживание: мыл стекла, проверял масло, воду, антифриз и аккумулятор, подкачивал шины. Денег им обычно хватало на галлон четырнадцатицентового бензина, а иногда и всего на полгаллона. Одна местная девчонка, Энджи Бруковски, помладше Винка, брала у своего отца машину, и они с подружками приезжали чаще обычного – даже когда денег на бензин не было никаких. Папуля говаривал, что шины у старика Бруковски проверяются чаще, чем у любой другой машины в штате Висконсин.
Но в доме Юрдабралински главным магнитом была Фрици – и для мальчиков, и для девочек. Она только что окончила школу, и в выпускном классе ее признали самой популярной ученицей, лучшей танцоршей, главной спортсменкой и заводилой; к тому же она подавала самые большие надежды. В старшей школе Пуласки Фрици и впрямь тянула на знаменитость. Папуля гордился ею, а вот мамуля переживала: если Фрици не сбавит обороты хоть на пять минут – никогда не найдет мужа. Когда не плавала, то играла в кегельбане, или всю ночь каталась на коньках на "Радужном катке", или гоняла бегом по дорогам – проверить, какую скорость могут набирать автомобили, или неслась в кино, а когда ничем подобным не занималась – курила сигареты. Мамуля нашла полпачки "Честерфилда", припрятанные в верхнем ящике шкафа. И, как обычно, когда папуля узнал о дочкиных проделках, он лишь пожал плечами:
– Она девушка современная, мамуля. Они все курят.
Мамуля надеялась, что осенью, когда Фрици пойдет работать на консервную фабрику, то осядет с кем-нибудь из местных мальчиков и уже не нужно будет так волноваться за дочь. Мамуля уже прочитала новену и помолилась об этом святому Фаддею.
Ну что еще?
Пойнт-Клиэр, Алабама
Четверг, 9 июня 2005 года
Наутро Эрл принес Сьюки завтрак в постель, сел рядом и спросил:
– Милая, хочешь, я отменю прием и останусь с тобой на весь день? Я готов. Мне кажется, тебе не стоит быть одной.
– Нет, иди на работу. Мне надо все обдумать и решить, как быть дальше.
– Хорошо, дело твое… но позвонишь мне и скажешь, как себя чувствуешь.
Эрл уехал, и Сьюки задремала на часок, но потом, проснувшись, все еще чувствовала себя совершенно разбитой и встать не смогла. Позвонила Нетте, сказалась простуженной и попросила ее покормить птиц. Все утро она пролежала в постели и проревела. Надо бы с кем-нибудь все это обсудить – с кем-нибудь, кто наверняка не проболтается Ленор, – и потому она перекатилась на кровати и позвонила старой соседке по колледжу Дене Нордстром в Миссури. Дена тут же сняла трубку.
– Дена, это Сьюки.
– Сьюки! Привет…
– Слава богу, ты дома. Ох, Дена, стряслось ужасное.
– Ой, что-то с Эрлом?
– Нет.
– С детьми?
– Нет.
– С матерью?
– Нет… со мной!
– Милая, что такое? Ты болеешь?
– Нет, – всхлипнула Сьюки. – Я – полячка!
– Что?