Сегодня утром меня это утомило до предела, так что я вылезла из-под одеяла пораньше, вместе с папой, хоть и было морозно. (Эта зима холоднее прошлой. Такая холодная, что даже снег на карнизах не леденеет. Помнишь, как в декабре мы ели сосульки в сахарной пудре? И ты мне рассказывала, что снежные эльфы ужинают ими каждый вечер, и я верила, потому что мне было приятно верить, хотя я знала, что эльфов не бывает.) Я стояла внизу с подносом горячих булок, а тут фрау – ковыляет по улице к нашей двери в своем длинном пальто и шапке.
Я распахнула дверь, не дожидаясь, пока старуха вдарит по ней клюкой. Говорю: "Доброе утро, фрау Раттельмюллер! – и улыбочку ей размером с озеро Айбзее. – Ваши булки уже вас ждут. Ах-ах, надеюсь, вы не замерзли. Как же это вы проспали? Вас, наверное, сонные гномики посетили. – И гляжу на часы с кукушкой: – Надо же, опоздали на целую минуту!"
У папы чуть припадок не случился. Он так хохотал, что все кастрюли грохотали, а фрау от злости аж позеленела. Купила вместо обычных двенадцати булок два батона с луком. Мама сказала, что папа просолил слезами целую партию пряников, но оно того стоило. Эх, жаль, тебя не было! Ты бы смеялась до слез, как в тот раз, помнишь, когда папа на Масленицу напялил шутовской колпак. Но мама нас не одобрила, сказала мне: нечего смеяться над старой женщиной. Она, говорит, висит на волоске. А я ей на это: между прочим, она первая начала. Ну и потом, война ведь. Мы все тут висим на волосках. Но мама, будучи мамой, тут же достала сушеную смородину и напекла для фрау булочек святого Фомы, чтоб та не обижалась. Вот сейчас как раз понесла ей эти булочки.
Что ты там делаешь, в этом Штайнхёринге? Я ужасно по тебе скучаю. Подумать только, тебя нет уже шестое Рождество подряд! Целая вечность, а война как будто еще дольше. Здесь ничего нового. На Цугшпитце скучно. Этой зимой никто не катается. Вот бы поехать снова к морю. Помнишь, как мы летом ездили в Югославию в детстве? Бродили по каменистому пляжу и грызли холодные огурцы. Такое было счастье! А кажется, что сто лет прошло. Туда уже не вернешься. Война, война, война. Она везде, меня от нее тошнит.
Теперь хорошие новости. Слыхала – нашего друга Йозефа Хуба повысили до подполковника и перевели в СС Гармиша. Ходят слухи, что он передает информацию от Горных войск рейхсфюреру Гиммлеру. Представляешь? Но он не такой, как все. Должность нисколько его не изменила. Он все так же приходит в пекарню и каждую субботу вместе с папой ест булочки с изюмом. Мама клянется, что у него самые голубые глаза в стране, но я сказала ей, что голубые глаза – не редкость. Просто он ей нравится – он ведь столько для нас сделал.
Как поживает Юлиус? Ты писала, его направили в специальный детский сад для будущих офицеров. Папа, когда я ему это прочитала, от гордости чуть не лопнул. Мы все гордимся вами обоими.
Не беспокойся о нас и о пекарне. Конечно, пайки СС маленькие и качество не очень, но у нас больше запасов, чем у других пекарей. Спасибо Йозефу, у них с папой договор: по воскресеньям днем гестапо привозит муку, сахар, масло и соль на заднее крыльцо, а в понедельник папа отвозит в их штаб тележку с хлебом. Очень выгодно. Знаю, я не должна жаловаться, что много работы, ведь многие граждане живут гораздо труднее.
Мама тебе говорила, что я иду в партийный штаб на рождественский бал? Йозеф сказал, что пора мне там появиться. Подарил красивейшее кремовое платье. Бирка срезана, но Йозеф говорит, оно из Парижа. Сначала я не хотела принимать такой подарок, но потом он подарил маме перламутровую пудреницу, а папе – трубку из палисандра. В общем, пусть это будут наши рождественские дары. Вообще-то все это очень необычно. У Йозефа нет своей семьи, вот он и балует маму и папу как собственных родителей, упокой Господь их души. Его общество для нас – большая удача, и я надеюсь, будут еще мешки с сахаром и подарками! Судя по платью, у него хороший вкус.
Попрошу папу сфотографировать меня перед вечеринкой. Хочу показать тебе платье. Напишу на Рождество. Надеюсь, письмо дойдет быстро. Почта сейчас ходит очень плохо.
Хайль Гитлер.
Твоя любящая сестра
Элси
Три
Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
24 декабря 1944 года
– Элси, живей! – крикнула мама с первого этажа. – А то герру Хубу придется тебя ждать.
Элси сражалась с пуговицами на лайковых перчатках. Она надевала их лишь однажды, несколько лет назад, на первое святое причастие. В них все, что трогаешь, кажется мягким, как тесто. Во время причастия священник подал Элси потир, и она взяла гладкую чашу руками в перчатках. Чаша показалась ей поистине божественной, а вот вино – не совсем. Дар оказался таким терпким, что Элси инстинктивно поднесла руку ко рту – и на перчатке остался след. Мама сочла это святотатством и потом целый день вымачивала перчатки в растворе уксуса, но на указательном пальце все же не отошло пятнышко.
Элси еще немного помазала нижнюю губу помадой, сомкнула губы, проверила, не торчат ли в волосах шпильки, поморгала, чтобы блестели глаза. Готова. Первый раз она ехала на партийный праздник – ее первый выход в свет, – и выглядела она превосходно. Шелковое платье цвета слоновой кости, отделанное стеклярусом, сидело как влитое, бедра и грудь в нем казались пышнее. Элси надула губки перед зеркалом и подумала, что выглядит в точности как американская актриса Джин Харлоу в "Оклеветанной".
Однажды они с Гейзель целое лето ходили на утренние сеансы контрабандных голливудских фильмов. "Оклеветанная" особенно нравилась владельцу кинотеатра, и он крутил ее по два раза в неделю. Элси как раз прошла краткий курс английского в школе и с удовольствием выдергивала из речи актеров знакомые слова. К началу занятий в школе она уже разыгрывала в спальне перед Гейзель целые сцены. Нарядившись в мамины шляпы с перьями и фальшивые жемчуга, Элси выдавала английские фразы так натурально, так музыкально, что Гейзель божилась, будто сестра сойдет за двойника американской звезды-блондинки. Это было еще до того, как Джин Харлоу умерла, а наци закрыли кинотеатр за показ американских фильмов. Владелец, как и многие, тихо исчез.
Вскоре в Союз немецких девушек стали принимать в обязательном порядке, и Элси с Гейзель однажды пришлось заклеивать афиши с Джин Харлоу и Уильямом Пауэллом суровыми фотографиями фюрера. То была инициатива их местной ячейки СНД, Элси она была не по душе. Честно говоря, она терпеть не могла СНД. Ей не давался ни один навык "жены, матери, хозяйки", кроме выпечки; а пуще всего она ненавидела групповую ритмическую гимнастику по субботам. Сестра Гейзель преуспевала и всем нравилась, а Элси душили униформа и жесткие правила поведения. Так что, чуть ей исполнилось одиннадцать, Элси упросила маму взять ее в пекарню помощницей. Папа как-то при ней ворчал, что придется платить помощнику, чтоб стоял за прилавком. Элси предложила себя. Ей – свобода от СНД, семье – подспорье. Папа согласился, но во имя национальной идеи заставил Элси пообещать, что она будет учиться доктрине Веры и Красоты гитлерюгенда у Гейзель. Поначалу Элси училась, но потом Гейзель объявила о помолвке, а замужних в СНД не оставляли. Затем выяснилось, что Гейзель беременна, и она отправилась в Штайнхёринг: материнства СНД тоже не признавал. Так что когда Элси доросла до практического воплощения принципов Веры и Красоты, учить ее стало некому. Ну а с началом войны Элси была занята в пекарне весь день. Что толку в "гармоническом развитии разума, тела и духа", если семья едва сводит концы с концами?
Теперь, за несколько часов до начала официальной вечеринки наци, Элси жалела, что в детстве манкировала уроками СНД. Это вроде как воображать вкус фрукта, который ты видела на картинах, но никогда не ела. Вот Гейзель могла бы дать ей хороший совет. Сама Элси ничего не знала об искусстве очаровывать – ну разве что вспоминала кинозвезду, скользящую по экрану. Сегодня она впервые пойдет на бал с мужчиной. Ошибка недопустима.
– Ты божественно танцуешь, – прошептала она зеркалу по-английски и представила себе, как Уильям танцует с Джин на серебристом мерцающем экране. – Элси! – крикнул папа.
Элси быстро натянула на плечи бордовый плащ, бросила последний взгляд в зеркало, кивнув утонченной даме, которая там отразилась, и направилась вниз.
На первом этаже мама в своем лучшем платье с эдельвейсами мела пол. Жесткий веник так и ходил по вычищенным половицам.
– Вряд ли Йозеф станет разглядывать хлебные крошки. Оставь мышкам на подарочек.
Мама, увидев Элси, перестала мести и подбоченилась:
– Ach ja, ты сегодня будешь блистать не хуже самых нарядных девиц.
– А то! – Папа вышел из кухни. – Йозеф будет счастлив. – Папа положил руку маме на плечо, мама прильнула к нему.
– Я обещала Гейзель фотографию, – сообщила Элси.