При упоминании этого имени я пришел в еще большее смятение, но теперь по крайней мере знал, что Амани вернулась в семью. Меня даже удивило, с какой симпатией говорит о ней Гадд Абуль Аля.
- Она в восторге от этой идеи, - ответил Абдо, - и воображает, что сможет ездить в Америку, когда ей вздумается.
Наш хозяин засмеялся и, обращаясь к юноше, сказал:
- Помни, только на родине тебя ждет блестящее будущее.
- Я должен работать среди настоящих ученых, - возразил Биляль.
- Билялю вскружил голову отъезд его друга, некоего доктора Юсри, - сказал его отец. - Но мне он кажется странной и недостойной подражания личностью. Преуспевающий врач, работал в клинике и имел частную практику, но вечно всем был недоволен, постоянно брюзжал и был просто одержим ненавистью к своей стране и соотечественникам. Поехал в США для повышения квалификации, воспользовался случаем да так Там и остался…
- И добился потрясающих успехов и в работе, и в научных исследованиях, - перебил его Биляль.
- Но он и здесь преуспевал. Зачем же было эмигрировать?!
- Ты понимаешь, отец, что значит научная среда? Возьми, например, помощника заведующего отделением в больнице, где я работаю. Он блестяще защитил докторскую диссертацию и ждал, что это оценят, но так и не дождался. То и дело устраивали всякие каверзы, чтобы помешать ему занять в науке достойное его место. Ему ничего другого не оставалось, как эмигрировать. А когда он опубликовал результаты своих научных исследований в США, то получил уйму приглашений на работу из университетов и клиник…
Резкость в его словах граничила с гневом. Я счел нужным вмешаться:
- Конечно, не все у нас обстоит благополучно, но это не оправдывает эмиграцию специалистов.
- У нас все обстоит из рук вон скверно! - заявил он с той же резкостью.
- Хорошо, что вас это так трогает, но кто, кроме вас, молодых, может помочь исправить положение?
- Меня подобные перспективы не вдохновляют.
- Однако родину нельзя отвергнуть или игнорировать.
- Моя родина - наука! - спокойно ответил молодой человек. Он помолчал, как бы взвешивая свои слова, потом с расстановкой проговорил: - Родина… социализм… арабская нация… что сказать на это? Не думайте, что мне все безразлично, нет. Но что осталось у нас после 5 июня?!
- Опыт прошедших лет, - заметил я, - уже позволяет воспринимать поражение не как трагедию, а как урок.
- Все твои слова впустую, - сказал, обращаясь ко мне, Абдо Басьюни, - эта молодежь верит только в собственные идеи.
- Пусть себе верит, - вмешался Абуль Аля, - но нельзя забывать родину.
Нас ничто не спасет, кроме науки, - возразил доктор Биляль. - Не национализм и не социализм, а одна лишь наука в состоянии решить насущные проблемы человечества. Что же до национализма, социализма, капитализма, то присущие им ограниченность и уверенность в собственном превосходстве только порождают каждый день все новые проблемы, а предлагаемые ими рецепты в конечном счете лишь увеличивают число неразрешимых проблем.
- Но что мешает вам заниматься наукой и научными исследованиями на родине? - спросил я.
- Препятствий не счесть. Здесь и примитивность научно-исследовательской базы, и атмосфера, которая душит творческую мысль, и отсутствие справедливости и надлежащей оценки научного труда. Вот почему я собираюсь эмигрировать. В Америке я принесу неизмеримо больше пользы родине, чем если бы остался здесь. Наука служит всему человечеству, за исключением, конечно, той, что служит войне и разрушению…
- А что думает его сестра? - спросил Абдо аль-Басьюни Абуль Аля.
- В этом году она оканчивает фармацевтический факультет и мечтает тоже уехать, как только получит диплом.
- Она ни по ком не вздыхает? - рассмеялся Абуль Аля. - Или эта проблема ее еще не волнует?
- То, что для нас проблема, для них - игра.
- Да, - вздохнул Абуль Аля, - жаль, что наше искусство еще не отобразило этот новый тип молодежи. Как бы мне хотелось быть первым, кто сделает это!
- Этот новый тип уже облекся в плоть и кровь и вышел на авансцену нашей неустроенной жизни, - сказал я.
Взглянув на сына, Абдо Басьюни заметил:
- Они мечтают о просторах, кораблях и бурях.
Я понимал, что в глубине души Абдо не осуждает сына. Он не мог скрыть своего восхищения им. Доктор Биляль пренебрежительно пожал плечами, а я подумал, что он олицетворяет собой тип нового человека с его новым пониманием патриотизма, этой старой ценности, которая тяжким грузом давила на плечи нашего поколения. Со смехом, напомнившим мне смех его матери, Биляль сказал:
- Я и впрямь мечтаю, чтобы миром для его же блага управляла организация ученых.
- А как быть с духовными ценностями? Разве наука не имеет с ними дела, а человек не нуждается в них не меньше, чем в научных истинах? - спросил я.
Он взглянул на меня с некоторой растерянностью.
- Прискорбно, если это отчаянное и бесполезное цепляние за устаревшие ценности означает лишь страх перед поисками новых, - ответил он. - Наука не имеет дела с духовными ценностями, но она дает прекрасный пример мужества: когда классический детерминизм рухнул, наука смело ступила на почву теории относительности и, не оглядываясь, двинулась вперед…
- Бесполезно спорить с людьми, с которыми у тебя нет общего языка, - вмешался Абуль Аля.
Но я уже распалился.
- Вы предпочитаете искать культуру за океаном вместо того, чтобы создавать ее здесь, на своей земле, - резко сказал я Билялю.
- Человек по природе своей - скиталец, - запальчиво возразил он, - и родина там, где ты счастлив и процветаешь. Поэтому эмигрируют лучшие люди, а отсталые… - и замолчал, не решаясь закончить фразу.
- А от отсталых лучше избавиться, - подсказал я.
Доктор Биляль засмеялся и уже без прежней резкости продолжал:
- Если население будет и дальше расти сегодняшними темпами и продовольственная проблема встанет во весь рост, то, быть может, интересы всего человечества потребуют ликвидации целых народов!
- Что ты болтаешь? - воскликнул его отец.
- То-то вы окажете услугу Израилю! - заметил Абуль Аля.
Голос юноши снова зазвучал резко:
- Израиль не принес нам столько вреда, сколько принесли мы себе сами!
И ночью мне не давал покоя происшедший у нас разговор с доктором Билялем. На ум приходили сказанные им слова, я размышлял над ними и в конце концов пришел к выводу, что единственный путь к спасению людей - это уничтожение эксплуатации, использующей высшие достижения мысли человека для его порабощения, с одной стороны, и искусственного разжигания серьезных конфликтов, несущих гибель лучшему, что есть на земле, - с другой. Это было бы первым шагом к объединению человечества во имя всеобщего блага на основе разума и науки. Человека станут тогда воспитывать как члена единого мирового сообщества. Ему самому будет обеспечена безопасность, а его творческим силам - безграничное развитие, возможность создавать новые ценности и смело продвигаться вперед к подлинному познанию нашего прекрасного и полного тайн мира. От этих мыслей о будущем во мне пробудилось чувство признательности судьбе за то, что я принадлежу к поколению, путь которого - уже близящийся к концу - пролегает через удивительную, исполненную борением добра со злом, грозную, как кратер вулкана, эпоху.
Через несколько месяцев я встретил Абдо Басьюни в салоне доктора Махера Абд аль-Керима и спросил его о сыне. Абдо сказал, что сын уехал и что вскоре дочь тоже отправится в США.
- Сердце за них болит, - понизив голос, признался он мне, - хотя годы научили меня покорности судьбе. Не скрою, я понимаю их, жаль, что мы с тобой не получили специальности, с которой можно было бы эмигрировать.
- Наука интернациональна, а люди нашей профессии занимаются домашними проблемами, - заметил я.
Я поделился с Абдо теми мыслями, на которые навел меня разговор с его сыном, и это его рассмешило.
- Мы старики, нам немного надо, - сказал он. - Мне для личного счастья достаточно по утрам стакана кофе с молоком да пары бисквитов…
Сурая Раафат
Я увидел ее в 1935 году, когда поступил на службу. Она заходила в министерство к своему дяде. Он представил меня ей, и мы познакомились. Сурая училась в педагогическом институте и по окончании должна была стать учительницей. Лицо у нее было довольно обыкновенное, но фигура прекрасная, а глаза светились умом. Аббас Фавзи, начальник секретариата, заметил мой интерес к девушке. Однажды после ее ухода он, подписывая принесенные мной бумаги, сказал:
- Пора тебе обзавестись домом и семьей.
Я понял, что он раскусил меня.
- Вы так думаете? - спросил я.
- Твой чистый заработок составляет восемь фунтов. Этого достаточно, чтобы взять двух жен сразу!
Я засмеялся и сказал с сомнением, свойственным нашему поколению:
- Хорошо ли это, брать в жены служащую?
В своей обычной насмешливой манере Аббас Фавзи ответил:
- Непутевая может попасться и среди тех, кто сидит дома, а одна из служащих, глядишь, и окажется порядочной.
Я воспринял эти слова как косвенное предостережение, но обаяние девушки было столь велико, что я пренебрег всякими советами и как мог старался упрочить наше знакомство. Как студентка, она пользовалась некоторой свободой, и это могло заставить усомниться в ее нравственности. К тому же черные глаза Сураи смотрели весьма смело, и, встречаясь с нею взглядом, я испытывал сильное смущение. Этого было, казалось, достаточно, чтобы насторожить меня, но это же меня к ней и притягивало. Однажды, не имея в виду ничего худого, но вместе с тем втайне рассчитывая на приключение, я дождался Сураю у выхода из министерства и пошел ее провожать.