Когда в 1947 году в ходе денежной реформы немецкую рейхсмарку заменяли на австрийский шиллинг, то для новой монеты искали символ, отражающий суть ситуации, в которой находилась молодая республика. Остановились на фрагменте картины "Сеятель и черт" художника Альбина Эггер-Линца. На такой выбор повлияло многое: и то, что Эггер-Линц был австрийским художником, в известной мере "певцом родного края", и то, что его художественная манера - впрочем, скорее по недоразумению, - понравилась тем, кто был поклонником искусства "крови и почвы", и, главным образом, то, что выбранный фрагмент картины - крестьянин, размашисто разбрасывающий по пашне семена, - обладал символикой, которая даже далекому от искусствоведения чиновнику эмиссионного банка показалась связанной с австрийской экономической ситуацией 1947 года. Монету отчеканили и пустили в обращение. Искусствоведы и все мало-мальски образованные люди, рассматривая монету, умирали со смеху. Вскоре об австрийском казусе узнала и заграница. Через несколько лет даже до австрийских властей дошло: с картины Эггер-Линца на одношиллинговую монету по ошибке попала не фигура сеятеля, а фигура черта. Поистине роковая символика, в которой, несомненно, был смысл, если вспомнить новейшую историю Австрии. Однако так вышло непреднамеренно. Одношиллинговую монету изъяли из обращения и заменили на новую, имеющую хождение и по сей день. При выборе нового рисунка действовали наверняка: не будем связываться с искусством, все равно в нем никто толком не разбирается, так что возьмем какой-нибудь чисто австрийский символ. А так как на картине, которую поначалу попытались использовать, была изображена и окружающая природа, стали искать символ, который бы вполне безыскусно эту самую природу представлял. Поэтому новую монету в один шиллинг украшает эдельвейс. В эдельвейсе поистине нет ничего коварного, никаких скрытых ловушек, он не допускает никаких ошибочных толкований. Однако, по всей видимости, страх засел слишком глубоко: вскоре после появления новой монеты эдельвейс в Австрии был занесен в Красную книгу. Возможно, решение, по которому эдельвейс (символ на одношиллинговой монете) как редкое растение попал под действие закона об охране природы, означало следующее: Австрия объявляет себя (в области валютной политики) природным заповедником. Впрочем, решение о главном направлении экономического развития было принято задолго до этого. Мы намеревались жить за счет валюты, ввозимой теми, кто проводил свой отпуск в нашей стране, превратившейся в сплошной природный заповедник. А что при этом отчеканено на шиллинге, в конечном счете, не имеет значения. Шиллинг и без того уже не является суверенной валютой: он сразу же был поставлен в жесткую зависимость от немецкой марки, от валюты той страны, которая поставляет нам львиную долю туристов. Эдельвейс стал, таким образом, альпийским вариантом раковин каури или фишками в игре "Монополия", которые раздают развлекающимся гостям в обмен на настоящие деньги.
Государству положено иметь не только собственную валюту, символическую или украшенную разнообразными символами, но и свой гимн. 9 апреля 1946 года на заседании Совета министров было принято далеко не самое удачное решение о проведении открытого конкурса на лучший вариант австрийского гимна. Жюри под председательством министра образования Феликса Хурдеса предстояло рассмотреть все поступившие предложения и сделать окончательный выбор. "При ознакомлении с поступившими предложениями выяснилось, что, по мнению населения, даже самое лучшее новое решение будет всего лишь жалким суррогатом по сравнению с бессмертной и непревзойденной мелодией Йозефа Гайдна", - заявил министр Хурдес. На мелодию Гайдна, как известно, было положено три текста: слова старого, "императорского" гимна, гимна Первой республики (слова Оттокара Кернштока) и слова пресловутой "Песни о Германии" ("Германия, Германия превыше всего..".). Поскольку на музыку Гайдна были положены слова "Песни о Германии" и, следовательно, эта мелодия была "использована национал-социализмом в своих целях", жюри не отважилось открыто остановить на ней свой выбор, однако при этом не хотело отказываться от нее совсем (уже известный нам принцип "Или - или, а также"). Поэтому жюри остановилось на мелодии Моцарта и на тексте "Будь вечно благословенна" Оттокара Кернштока, написанном в период Первой республики для гимна на мелодию Гайдна. Это решение может показаться неразрешимым противоречием, но оно обладало внутренней логикой и самым нелепо-смешным образом попало в точку: всех устраивала прежняя, гайдновская мелодия к гимну, но, опасаясь малейшего подозрения в симпатиях к национал-социализму, с которым, как всякий знает, Австрия никогда не имела дела добровольно, никто не осмелился предложить эту мелодию, дискредитированную нацистами. Вот и выбрали текст, который был написан на эту мелодию, хотя в нем есть подозрительные строчки: "Немецкий труд, серьезный и честный, / Немецкая любовь, нежная и кроткая, / Отечество, как ты прекрасно, / Господь да пребудет с тобою, моя Австрия!" Однако в случае необходимости их легко было вычеркнуть, как это уже сделали один раз во времена Первой республики. Тогда сыр-бор разгорелся из-за строчек "Австрия, ты край восточный, / И грядет с востока свет". Социалистическая газета "Арбайтер Цайтунг" так прореагировала на это: "Вице-канцлеру Вогину "крайне неприятно" слышать, что с востока грядет свет, а вот на западе - без всяких перемен".
То, что Керншток был одновременно и почитаемым нацистами автором "Песни о свастике", не играло для жюри никакой роли, потому что в действительности дело было не в Кернштоке, а в том, чтобы подчеркнуть: мы хотим вернуть гимн Гайдна. Гайдн, ясное дело, не был нацистом. Нацисты просто использовали его в своих преступных целях. Как и Австрию. И по этой-то причине австрийское жюри недвусмысленно отмежевалось от Гайдна, чтобы подчеркнуть свой антифашизм, доказать наличие своей доброй антифашистской воли. Следовательно, жюри сделало выбор в пользу автора "Песни о свастике" по причинам явно антифашистского характера. Здесь отчетливо виден механизм попыток Австрии снять с себя все обвинения и подозрения, попыток по сути своей символических. Благие антифашистские намерения безнадежно запутались в фашистском прошлом.
Решение жюри под председательством консерватора Хурдеса нашло, впрочем, поддержку и у известных социалистических политиков, и прежде всего у доктора Реннера, первого австрийского президента, известного сторонника присоединения к Германии, который через свою пресс-службу сделал следующее заявление: "Германский рейх совершенно недопустимым образом использовал мелодию Гайдна в своих целях, и было бы, разумеется, весьма уместно на официальной основе вернуть чрезвычайно высокохудожественную мелодию Гайдна в качестве австрийского государственного гимна".
С "возвращением", как известно, ничего не вышло, а раз так, то остановились на "вынужденном решении": все сошлись на тексте Паулы фон Прерадович "Наши долы, наши горы" и на мелодии, которая в то время считалась творением Моцарта, однако впоследствии выяснилось, что это - мелодия масонской песни "Братья, скрепите свой союз рукопожатием". При этом, как было признано, речь шла не только о "вынужденном решении", но и о "решении вопреки обстоятельствам": текст и мелодия так же мало соответствовали друг другу, как и при первом решении жюри, отчего некоему Виктору Кельдорферу пришлось изрядно помучиться над приведением мелодии, якобы написанной Моцартом, в соответствие с текстом Прерадович. Не удивительно, что вскоре после этого, а именно в 1951 году, дело дошло до повторной попытки сделать гимн Гайдна австрийским национальным гимном. "Все более широкие слои австрийского народонаселения требуют возврата гимна Гайдна в качестве австрийского национального гимна. Поэтому нижеподписавшиеся депутаты (Горбах, Людвиг, Гайслингер и др.) направляют господину федеральному министру образования запрос: намеревается ли господин федеральный министр принять надлежащие меры для того, чтобы мелодия Гайдна вновь была введена в качестве австрийского государственного гимна?".
Министр Хурдес вроде бы намеревался. В своем ответе на депутатский запрос он признал тот факт, что "новый австрийский государственный гимн за последние пять лет своего существования так и не стал общим достоянием широких масс. И этого следовало ожидать". Повторные усилия Хурдеса не имели, однако, результата из-за невозможности добиться единогласия в Совете министров.
Последствия принятого решения продолжают сказываться, проявляясь порой незаметно и неосознанно в самых невероятных ситуациях. Вернемся в наши дни и включим телевизор. Не прошло и недели с начала зимней Олимпиады в Альбервилле, а "на Австрию уже обрушился ливень из медалей", сообщает спортивный комментатор Бергман, "из медалей самого разного достоинства", причем "мы" особенно гордимся "медалями золотыми". "Если вы еще поднажмете, - обращается господин Бергман к спортсменам, собравшимся в олимпийской студии австрийского телевидения, - наш гимн зауважают и не будут к нему относиться, как к уличному мотивчику". Какой из наших гимнов имел в виду комментатор? В этот день австрийский саночник завоевал серебряную медаль и, как он сам рассказал в студии, был особенно растроган, когда, "стоя на тумбочке пьедестала, слушал гимн". "Давайте еще раз посмотрим", - говорит господин Бергман. На экране мы вновь видим австрийского саночника "на тумбочке". С взволнованным и растроганным выражением лица он слушает… немецкий гимн (золотую-то медаль завоевал саночник из Германии). Экран гаснет.