Ахмед ел огромный помидор, макая его в соль, и читал измирскую газету. Измаил перестилал на полках шкафа старые газеты.
- Измаил!
- Что?
- Смотри, в газете пишут, что в округе бродят бешеные собаки.
- Бродят. Говорят, пару детей покусали. А позавчера вахтера у нас на заводе.
- Так, и что теперь будет, Измаил?
- Как - что будет? Укушенных отправляют в Стамбул. Только там есть больница, где лечат бешенство.
- А кто-то уже заболел?
- Конечно!
- Надо наказать владельцев бешеных собак…
- Какие такие владельцы могут быть у бешеных собак, а, братец?
- Вот черт побери… Давай завтра проведем собрание, Измаил.
И я рассказал ему, что случилось.
- Вот так, Измаил…
Измаил повторил: "Вот так", - а затем сказал:
- Это пес тех табачников. Мы с Зией много раз пили кофе под тем платаном. Я завтра схожу туда.
Пес, должно быть, там. Если пес бешеный, то он бы до тебя покусал кого-то из них. И табачники бы давно его прикончили.
- А почему он не мог первым укусить меня, а не кого-то до меня? Почему он не может с меня начать кусаться?
- Может. Но зачем думать о самом плохом из возможного, а, братец?
Собрание вновь провели в доме у Хюсню. Дом на каменном фундаменте, некрашеный, деревянный, наверху две крохотные комнаты. На окнах - решетчатые ставни. Как всегда, гости, сняв обувь в вымощенном камнем внутреннем дворике, при свете маленькой керосиновой лампы проходят в комнату слева от входа. Я всякий раз поражаюсь чистоте этих седиров, покрытых батистовыми чехлами! Сосновые доски пола, побелевшие, как смола, оттого что их неустанно моют, трут и скоблят, еще не просохли. Пахнет мокрым полом, туалетным мылом - кажется, такое мыло с запахом лаванды производят в Эдирне. В соседней комнате плачет шестимесячная дочь Хюсню. Собрание открыл Хюсню. Я рассказал о случившемся. Слово взял Измаил:
- Я ходил к табачникам, они говорят, пса задавил автобус.
Хюсню, как всегда, небрежно выбритый, но, как всегда, в чистой фланелевой рубахе, спросил:
- Когда задавил?
- Этим утром.
- Откуда известно, что задавил? Может, мерзавцы просто боятся, что их заставят платить штраф, боятся неприятностей. Может, они просто врут.
- Ты хочешь сказать, что собака была бешеной?
Хюсню, сделав вид, что не замечает глаз сидевшего напротив него Ахмеда, повернулся к Измаилу:
- Может быть… Ты, когда говорил с ними, сказал, что их собака укусила Ахмеда?
- Ты спятил, братец?
Молодка в белом платке, как всегда, внесла кофе. Когда она наклонялась, ее полные молока груди туго натягивали ткань свободного платья. Все присутствующие с восторженным уважением смотрели на нее.
Ахмед, громко прихлебывая кофе, пытался говорить, будто к нему все происходящее не имеет отношения:
- Значит, собака умерла от бешенства, а ее хозяева боятся, что их заставят платить штраф, и говорят, что ее задавил автобус? Может быть… Как говорит Хюсню, все может быть… Но может, собака и не была бешеной, может, на самом деле ее автобус раздавил. А меня она укусила просто так, а не потому, что бешеная, такое тоже может быть. Верно, Измаил?
- Может быть… Послушай, я только что вспомнил, что однажды она и Зию за руку укусить пыталась.
Хюсню спросил:
- С чего?
- Зия принес ей кость и играл с ней - то бросал кость, то отнимал.
Ахмед терпеливо выслушал все, о чем говорили, а потом сказал:
- Я не забирал у собаки кость. Но она могла укусить меня, как любая другая собака. Если все так, то вы можете объявить мне строгий выговор - выйдя за дверь, я нарушил дисциплину. И вопрос будет исчерпан. (Я сделал глубокий вдох, сердце колотилось все быстрее, и было очень грустно.) А если же собака подохла от бешенства? Значит, меня укусила бешеная собака, и я тоже взбешусь. (На этих словах мне захотелось рассмеяться, было в них нечто комичное, черт побери.) А чтобы не взбеситься, я должен поехать в Стамбул и сделать прививку… Главврач больницы, где лечат бешенство, знает меня…
Заговорил Хюсню:
- Мы уже решили, что ты не поедешь в Стамбул. Но из-за произошедшего это решение придется изменить. Возможно, тебе удастся съездить в Стамбул, не попавшись полиции, возможно, и врач тебя не выдаст, раз уж он - твой приятель …
Молодка в белом платке вошла, собрала кофейные чашки и вышла. Заговорил я:
- Вкратце дело обстоит таким образом. (Все уже давно поняли суть дела, но я хочу еще раз разложить все по полкам. Назло самому себе.) Есть несколько вариантов. Первый: меня ловят либо по пути в Стамбул, либо в Стамбуле врач доносит в полицию. Он не решается втайне делать прививку человеку, которого разыскивает "Суд независимости". Я не заболел бешенством. Но я попал в "Суд независимости". Это - первый из возможных вариантов… Второй: собака бешеная. Меня не поймали по пути в Стамбул. Доктор тоже повел себя молодцом. Мне сделали прививку, я не заболел бешенством, отделался благополучно. Теперь третий вариант: собака не бешеная. Но по пути в Стамбул меня схватили или врач звонит в полицию. Я, как полный кретин, попадаю в "Суд независимости". Сдаюсь по глупости. А, есть еще один вариант: собака бешеная, но я в Стамбул не поехал и прививку не сделал. Болею здесь. Так нужно мне ехать или нет?
Решение не приняли. Мне сказали: "Как хочешь, так и поступай".
Ахмед, как всегда, вышел из дома первым, Измаил, как всегда, догнал его там, откуда был слышен шум водокачки. Они шагали молча.
Когда они зажгли лампу и уже раздевались, Ахмед сказал:
- Я не еду в Стамбул.
Измаил промолчал. Лег в кровать. Ахмед наклонился к своим брюкам, которые он бросил на табурет. Я вытащил из заднего кармана пистолет и положил его на одежду Измаила, брошенную на соседний табурет.
- Пистолет я передаю тебе, Измаил.
- Почему?
- Бешенство может проявиться с вероятностью пятьдесят процентов…
- А если тебе все же попробовать съездить в Стамбул?
- Нет. Вероятность того, что собака больна бешенством, - пятьдесят процентов из ста. А доктор меня сдаст, я уверен на все сто. А еще можно попасться по дороге. Я не еду в Стамбул… Если я взбешусь, ты меня застрелишь… бросишь в эту яму… засыплешь землей… запаха никто не почувствует… (Все эти слова - "застрелишь", "бросишь", "засыплешь" и даже "запаха никто не почувствует" - я говорю Измаилу словно назло.) И так ведь никто не знает, что я живу здесь. (Улыбаюсь.) На всякий случай я записку напишу, что наложил на себя руки от несчастной любви. (Впервые опускаюсь до таких пошлостей, черт побери.) Вот так, Измаил…
- Видит Аллах, ты сошел с ума…
- Почему сошел с ума? В чем сумасшествие? А если я брошусь на тебя и попытаюсь укусить? А?
Измаил не ответил.
- Ты умеешь стрелять из пистолета, Измаил?
- Умею.
- Ты метко стреляешь?
- Вроде бы да…
Я побродил по комнате, постоял перед шкафом, открыл и закрыл дверцу.
- Ну давай же ложись, братец.
- Завтра купи книгу по медицине и принеси сюда.
- Это еще зачем?
- Почитаем про симптомы бешенства. Насколько я знаю, за один день бешенство не проявляется… У этого дерьма есть всякие там кризисы и стадии… Прежде чем начинается бешенство и человек начнет на всех бросаться, прежде чем он завоет, брызгая слюной…
- Откуда ты взял, что человек воет, братец?
- В Стамбуле я видел один спектакль… Играл Мухсин. Как там пьеса называлась… "Смотрители маяка", что ли?.. На одном маяке, ночью во время бури, один из смотрителей, кажется сын, взбесившись, кинулся на другого смотрителя, на своего отца… И вот там он выл.
- Давай, все, ложись. И потуши лампу…
- Не забудь завтра книгу…
- Хорошо, если найду…
- Что значит "если"? Найди и принеси.
- Ладно, ладно…
Той ночью насос гудел словно посреди хижины.
- Измаил…
- Что?
- Ты спишь?
- Не спится.
Из дверных щелей в темноту комнаты сочился лунный свет.
- О чем ты думаешь, Измаил?
- Ни о чем… (Между тем он думал. Но сейчас Ахмеду хочется, чтобы весь мир, и особенно Измаил, думал только о его несчастье. И парень прав. Но у Измаила на уме только его мать…)