Вся "Шаня" терзалась за отряд и команду "Марса"; командир в бешенстве кричал на капитана, комиссар тоже ему помогал, а капитан никак не мог подойти к "Марсу".
Когда "Шаню" подшвырнуло к "Марсу", то оттуда закричали, что вода уже в машинном отделении.
Еще послышалась с "Марса" гармоника - кто-то там наигрывал перед смертью, пугая все законы человеческого естества.
Пухов это как раз явственно услышал и чему-то обрадовался в такой неурочный час.
В затихшую секунду, когда "Марс" подскочил к "Шане", чистый голос, поверх криков, вторил чьей-то тамошней гармонике:
Мое яблочко
Несоленое,
В море Черное
Уроненное…
- Вот сволочь! - с удовольствием сказал Пухов про веселого человека на "Марсе" и плюнул от бессильного сочувствия.
- Спускай лодку! - крикнул капитан, потому что "Марс" торчал одной палубой, а корпус его уже утонул.
Лодка, еле опущенная на воду, сейчас же трижды перевернулась, и два матроса на ней исчезли невидимо куда.
Вдруг крутой взмах шквала схватил "Марс" и швырнул его так, что он очутился над "Шаней".
- Сигай вниз! - заорал усердней всех Пухов.
Люди на "Марсе" вздрогнули, помертвели до черноты лица и бросились как попало вниз - на палубу "Шани". Падая на "Шаню", они валились, как дохлые тела, и ломали руки ловившим их, а Пухова совсем сшибли с ног. Это ему не понравилось.
- Легче! - шумел он. - На Врангеля шли, черти, а чистой воды боятся!
Через несколько секунд весь "Марс" сгрузился на "Шаню", только двое пролетели мимо, промахнувшись, в морскую прорву.
На "Марсе" что-то гулко заныло, и он разлетелся от внутреннего взрыва в щепки и железки.
Пухов ходил среди спасенных людей и каждого спрашивал:
- Это не ты пел там?
- Нет, куды там петь! - отвечал красноармеец или матрос с "Марса".
- Да ты и не похож на того! - говорил недовольно Пухов и шел дальше.
Так ни одного и не нашлось - никто, оказывается, не пел и на гармонике не играл. А ведь слышался звук - и даже слова песни Пухов запомнил.
Вечерело уже, а шторм лютовал и не собирался отдыхать.
- И откуда он, дьявол, выходит, - посмотрел бы я то место! - говорил себе Пухов, качаясь вместе с машиной в трюме.
Вечером начальство на "Шане" долго совещалось. "Шаня" имела большую перегрузку и к крымскому берегу близко подойти не могла. К тому же норд-ост все время отжимал судно в открытое море, и десант высадить все равно нельзя. А долго задерживаться в море очень опасно - первый сторожевой крейсер белых пустит "Шаню" на дно.
Совещались долго. Матросы не сдавались и советовали переждать шторм, а там видно будет.
- Ну, вернемся в Новороссийск, - говорил командир разведки матрос Шариков, - а там что? Во-первых, жары нагонят, что самовольно вернулись, а во-вторых, что же, - все по-дурному пойдет: ведь Врангель цел останется!
- Ты, Шариков, забыл, - сказал ему военный комиссар, - что от "Марса" твоего одни щепки плавают, истребитель пропал, - тоже, должно, купается, - а "Шаня" кирпичом ворочается от нагрузки! Что ж, по-твоему, обязательно ему и "Шаню" на дно пустить?
- Ну, как хочешь! - сказал Шариков. - Только и ворочаться дюже срамно!
Однако к ночи порешили, что надо уходить обратно на Новороссийск.
К полуночи норд-ост начал слабеть, но море носилось по-прежнему. "Шаня" кое-как влекла себя домой.
В Керченском проливе ее нащупали береговые прожектора, но стрельбы из крепостных орудий белые не открыли. Может быть, потому, что на "Шане" еще болтался обрывок врангелевского флага.
Под утро "Шаня" выгружалась в Новороссийске.
- Срамота чертова! - обижались красноармейцы, собирая вещи.
- Чего ж срамота-то? - урезонивал их Пухов. - Природа, брат, погуще человека! Крейсера и то в береговых загогулинах стояли!
- Ничего, - говорил недовольный матрос Шариков, - вот Перекоп прошибут, тогда без нас, без сопливых, обойдутся!
Так оно и случилось: Шариков как в озеро глядел.
В тот же вечер Реввоенсовет приказал повторить десант.
Отряд в ночь снова погрузился, и "Шаня" подняла пары.
Шариков радостно метался по судну и каждому что-нибудь говорил. А военный комиссар чувствовал свою дурость, хотя в Реввоенсовете ему ничего плохого не сказали.
- Ты - рабочий? - спрашивал Шариков у Пухова.
- Был рабочий, а буду водолаз! - отвечал Пухов.
- Тогда почему ж ты не в авангарде революции? - совестил его Шариков. - Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?..
- Да не верилось как-то, товарищ Шариков, - объяснил Пухов, - да и партком у нас в дореволюционном доме губернатора помещался!
- Чего там дореволюционный дом! - еще пуще убеждал Шариков. - Я вот родился до революции - и то терплю!
Перед самым отходом комиссар десанта отлучился: пошел депешу дать о благополучном отплытии.
Через полчаса он вернулся, но на судно не пошел, а остался на пристани, смеялся и кричал:
- Слазь!
- Что ты, голова, очумел, что ли? Чего - слазь? - допрашивал его с борта Шариков.
- Слазь, говорю! - шумел комиссар. - Перекоп взят, Врангель бежит! Вот приказ - десант отменяется!
Шариков и прочие поникли.
- Вот тебе раз! - сказал один красноармеец. - Тут бы Врангеля и крыть в зад - ведь он на корабли бежит, а тут - отменяется!..
- Я ж говорил, что в Крыму без сопливых обойдутся!.. - начал Шариков, а кончил по-своему.
- Будя тебе ерепениться! - увещал Шарикова Пухов. - Пускай Врангель плывет, - другого кого-нибудь избузуешь!
- Эх!.. - крикнул Шариков и треснул кулаком по стойке, добавив кой-какой словесный материал.
- Дуй вплавь через пролив! - посоветовал ему Пухов. - Ты вещь маленькая, тебя прожектор не ухватит! Высадишь себя - десант получится!
- И то, - сказал было Шариков, но потом одумался:
- Вода только холодна, да и волна большая - сразу захлебнешься!
- А ты обожди погодку! - рассказывал Пухов. - А воздух в подштанники надуешь, станешь захлебываться, пробей дырочку и вздохнешь!
- Нет, то чушь, то не морское дело! - отказывался Шариков.
Через два дня стало известным, что пропавший истребитель добрался до крымских берегов и высадил сто человек матросов.
- Я ж так и знал! - горевал Шариков. - На истребителе Кныш командовал, а я связался с сухопутной курицей!
3
- Пухов! Война кончается! - сказал однажды комиссар.
- Давно пора, - одними идеями одеваемся, а порток нету!
- Врангель ликвидируется! Красная Армия Симферополь взяла! - говорил комиссар.
- Чего не брать? - не удивлялся Пухов. - Там воздух хороший, солнцепек крутой, а советскую власть в спину вошь жжет, она и прет на белых!
- При чем тут вошь? - сердечно обижался комиссар. - Там сознательное геройство! Ты, Пухов, полный контр!
- А ты теории-практики не знаешь, товарищ комиссар! - сердито отвечал Пухов. - Привык лупить из винтовки, а по науке-технике контргайка необходима, иначе болт слетит на полном ходу! Понимаешь эту чушь?
- А ты знаешь приказ о трудовых армиях? - спросил комиссар.
- Это чтобы жлобы слесарями сразу стали и заводы пустили? Знаю! А давно ты их ноги вкрутую ставить научил?
- В Реввоенсовете не дураки сидят! - серьезно выразился комиссар. - Там взвесили "за" и "против"!
- Это я понимаю, - согласился Пухов. - Там - задумчивые люди, только жлоб механики враз не поймет!
- Ну, а кто ж тогда все чудеса науки и ценности международного империализма произвел? - заспорил комиссар.
- А ты думал, паровоз жлоб сгондобил?
- А то кто ж?
- Машина - строгая вещь. Для нее ум и ученье нужны, а чернорабочий - одна сырая сила!
- Но ведь воевать-то мы научились? - сбивал Пухова комиссар.
- Шуровать мы горазды! - не сдавался Пухов. - А мастерство - нежное свойство!
По улице шла в баню рота красноармейцев и пела для бодрости:
Как родная меня мать
Провожа-ала,
На дорогу сухих корок
Собира-ала!
- Вот дьяволы! - заявил Пухов. - В приличном городе нищету проповедуют! Пели бы, что с пирогами провожала!
Время шло без тормозов. Пушки работали с постоянно уменьшающимся напряжением. Красноармейские резервы изучали от безделья природу и общество, готовясь прочно и долго жить.
Пухов посвежел лицом и лодырничал, называя отдых свойством рабочего человека.
- Пухов, ты бы хоть в кружок записался, ведь тебе скучно! - говорил ему кто-нибудь.
- Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить! - иносказательно отговаривался Пухов, не то в самом деле, не то шутя.
- Оковалок ты, Пухов, а еще рабочий! - совестил его тот.
- Да что ты мне тень на плетень наводишь: я сам - квалифицированный человек! - заводил ссору Пухов, и она продолжалась вплоть до оскорбления революции и всех героев и угодников ее. Конечно, оскорблял Пухов, а собеседник, разыгранный вдрызг, в удручении оставлял Пухова.
В глупом городе, с неровным, порочным климатом, каким тогда был Новороссийск, Пухов прожил четыре месяца, считая с ночного десанта.
Числился он старшим монтером береговой базы Азово-Черноморского пароходства. Пароходство это учредила новороссийская власть, чтобы Северный Кавказ поскорей на мирную страну походил. Но пароходы не могли тронуться, по случаю разлаженных машин, - и Северный Кавказ совершенно напрасно считал себя мирной морской державой.
Одна аульская стенная газета даже назвала Северный Кавказ "восточной советской Англией", вследствие наличия одного морского берега и четырех пароходов, которые пока не плавали.