Пыжиков объяснил Чугуеву, что речь шла о спорной роще, которую "Зоркий глаз", он же председатель Лазоревского колхоза, хотел использовать для выпаса свиней, а землеустроители по своим планам намеревались вырубить…
Школа, где планировалась стоянка, оказалась запертой. Чугуев с Обросовым пошли искать директрису. По пути им пришлось пересечь машинный двор РТС. У самоходного комбайна возился с ног до головы перемазанный соляркой парень и средних лет чисто выбритый интеллигент в синем комбинезоне, - видимо, механик.
- Здравствуйте-пожалуйста! - развел руками Обросов. - А рапортовали, что все комбайны на ходу!
- Он и был на ходу, - отозвался механик. - И вдруг забарахлил.
- Вечно у вас так, Романыч. Принимаете мечту за действительность.
- Уж вы скажете!
- Точно! Более грубо это называется очковтирательством.
Одним длинным прыжком Обросов очутился на хедере рядом с механиком и комбайнером. Чугуева пронизала зависть - и к этому легкому, длинному прыжку, и к тому, что Обросов вот так, непосредственно, может вмешаться в какое-то дело. Заполняя однажды литературную анкету, Чугуев на вопрос: кем бы вы хотели стать, если бы не были писателем? - без малейшего кокетства ответил: если б я не был писателем, то хотел бы им стать. И все же не раз во время своих странствий он испытывал такую вот жгучую, до перебоя дыхания зависть к тем, кому дано впрямую погружать руки в жизнь.
Обросов соскочил на землю.
- Видишь, Борисыч, какой народ, - за каждым глаз да глаз нужен, - подмигнул он Чугуеву. - Ну, что бы они без меня делали? А ведь с каким трудом я сюда вырвался! - Он словно боялся, как бы Чугуев не заподозрил его в показухе, и нарочно обшучивал свой поступок. - Романыч! - заорал он вдруг. - Видишь, кто со мной? Сам Чугуев - он тебя пропишет!..
Чугуев страшно смутился, но механик снял с головы клетчатую кепку и с уважительным достоинством поклонился.
Директриса колола дрова на задах дома и была крайне расстроена, что ее застали за таким грубым занятием да еще в старых мужских брюках, заправленных в кирзовые сапоги. Ключ от школы она отдала племяннику, которому было приказано ждать приезда гостей. Наверное, он притомился и отдыхает в школьном саду.
- Найдем, - сказал Обросов. - А это вот, познакомьтесь, Алексей Борисович Чугуев, - произнес он таким тоном, будто заранее знал, что доставит директрисе великое удовольствие.
И, к радостному смущению Чугуева, так и оказалось.
- Очень, очень приятно!.. - Директриса долго трясла руку Чугуеву. - А чего же вы о нас писать перестали? Нехорошо, Алексей Борисович!..
Неужели, пока он болел, к нему пришла пусть не слава, но хотя бы известность? Оказывается, его имя что-то говорит здесь людям. Но даже не это самое удивительное. Обросов представляет его с таким видом, будто пряник медовый дарит, и конфуза до сих пор не случилось. Надо же, непробиваемые мшарцы наконец-то обратили на него благосклонное внимание. Так работает время. Капля камень точит, то же случилось и с его словом, оно проточило камень читательских душ. Не надо обольщаться своей популярностью, но что есть, то есть. И это незнакомо, странно и радостно. И обязывает… Чугуев улыбнулся неистребимой своей привычке немедленно делать добродетельные выводы…
С той полусерьезностью, что была характерна для его поведения, Обросов осведомился у директрисы, как идет подготовка к учебному году. И та, прекрасно понимая вежливую условность интереса Обросова, ибо до учебного года было еще далеко, ответила бодро, поигрывая топоришком:
- Пока не на что жаловаться, Евгений Никандрыч. А вот скоро начнем вас беспокоить.
- Беспокойте, беспокойте! - тоже бодро сказал Обросов, глядя на гуляющих по двору больших, раскормленных гусей. - Мы для того и поставлены! - вопреки бодрой интонации взгляд его притуманился, ибо он с необычайной отчетливостью вспомнил, как умеет "беспокоить" на редкость решительная и неотступная директриса школы.
Племянник спал в гамаке, висящем меж двух яблонь. Вместо того чтобы отдать ключи, он, вообразив себя егерем, стал требовать у прибывших путевки, угрожая в случае отсутствия таковых отобрать ружья. Обросов выслушал его с благожелательным вниманием.
- Молодец! - одобрил он. - Молодец, что проявляешь бдительность. Ладно, давай ключи, и спи дальше.
Парень заморгал глазами и безропотно повиновался.
До самого выхода на охоту Чугуев не переставал радоваться, что изменил привычному Могучему ради этой поездки. Интересно было слоняться по школьному зданию, наблюдая различные приметы недавней ребячьей жизни: рисунки на партах и таинственные инициалы, соединенные знаком плюс, полуоборванную газету с передовой - печатными буквами - в защиту природы: здесь тщательно перечислялась вся живность, подлежащая истреблению, дабы оставшаяся размножалась и процветала, прейскурант был огромен - от гусениц и совок до волков. Интересно, с помощью какого порошка могли дети избавиться от жестокого племени серых разбойников? Засохшие цветы на учительском столе в узком стаканчике грубого голубого стекла - увядший знак ребячьего внимания, карта Южной Америки с могучей синей веной - Амазонкой, следы мела на доске - руины алгебраической формулы - все умиляло Чугуева.
Легко миновал тот неловкий момент, которого он больше всего боялся: когда грудой мятых, промасленных газет легли на стол охотничьи харчи и Обросов, небрежно-уверенным движением расплескав по граненым стаканам местную "особую", сказал: "Ну, поехали!" - Чугуев поднял стакан, чокнулся со всеми, пригубил и поставил на стол.
- Я свою бочку выпил, - сказал он с улыбкой в ответ на разочарованные и негодующие возгласы. - Нельзя! - И многозначительно ткнул себя пальцем не то в сердце, не то в желудок.
Все же вскоре Чугуев почувствовал некое отличие этого трепа от обычного судаченья перед зорькой. Да, голоса звучали громко и задиристо, по пустякам возникали пустые и страстные споры, да, собеседники не стеснялись в выражениях, но то была лишь пена на серьезном и дельном разговоре, имевшем цели, весьма лестные для него, Чугуева. Районным руководящим людям хотелось снова привлечь его к делам, заботам и нуждам своего края. Они считали, что он может быть полезен Мшаре.
В разгар беседы с шумом и треском ввалилась компания охотников, предводительствуемая высоким, костлявым человеком лет сорока, в охотничьем костюме и меховой шапке. Радость, недоумение, громкие речи, объятия, ругань, смех - и вот уже высокий человек пожимает руку Чугуева, называет по имени-отчеству и спрашивает, почему он перестал писать о Мшаре. Знаменитый в свое время комсомольский секретарь области, ныне директор крупнейшего, союзного значения завода, Харламов зашел поприветствовать Чугуева и своих районных дружков. А сам он с товарищами остановился неподалеку в доме егеря Данилыча.
"Ну и ну! - думал Чугуев. - Похоже, сегодня мой бенефис". Но он не мог относиться насмешливо к тому, что касалось главного в его жизни. Пока тебя не знают и не читают, ты можешь утешаться тем, что пишешь для себя, а так называемая слава - "яркая заплата на ветхом рубище певца". Но когда вдруг обнаруживаешь, что тебя читают и написанное тобой что-то значит для людей, имеет смысл вне твоего личного существования, то перестаешь валять дурака и говоришь себе: писать надо для того, чтобы тебя читали.
Вновь прибывшие принесли свой харч: сало, свежие огурчики и что-то продолговатое, в черно-шершавой шкуре - не то колбаса, не то рыба бельдюга. Харламов отрезал кончик с веревочным хвостиком и кинул собаке егеря, чудному пойнтеру, серому с шоколадными пятнами. На разрезе загадочная снедь оказалась сине-желто-бурой и маслянистой. Пойнтер нюхнул и с рычанием отполз прочь.
- Прошу, - сказал Харламов, - акулья колбаса.
- Отведай лучше котлеток домашних, - сказал Обросов, - пожалей молодую жизнь.
Харламов взял большую, тяжелую котлету, понюхал.
- Ого, с чесночком! Небось, супруга Алексея Борисыча готовила!
Чугуева удивила такая осведомленность бывшего комсомольского секретаря. Оказывается, лет шесть назад они встречались на Могучем и тоже закусывали Чугуевскими котлетами с чесноком. Память у Харламова была что надо! Он помнил, как они заспорили об одном Чугуевском рассказе, где он приложил заведующего сельэлектро. "Зря приложили, - заметил Харламов, - мужик старательный, хоть и смуряга".
Чугуев лишний раз убедился, что вопреки модной литературной традиции руководящие на местах люди занимают свои посты вовсе не в награду за ограниченность, косность и тому подобные грехи, а за качества, прямо противоположные: крепкий ум, отличную память, ясный взгляд, хорошее знание дела и любовь к своему краю. И вообще, здесь человек ценный и нестандартный скорее правило, а не исключение..
…На вечерку им пришлось разбиться на пары: больше не было лодок.
- А где же озеро? - спросил Чугуев, когда они спустились к бухте.
На темном влажном песке лежали на берегу две неуклюжие плоскодонки, за узенькой полоской воды начиналась густая, без просвета, заросль осоки, дикого риса и тростника.
- Да вот оно самое. - Тютчев кивнул на зеленую чашу.
- Нет, вода где?
- Вон чего захотели! Да не пугайтесь, увидите воду, немного, но увидите.
- Предупреждаю, - сказал Обросов, - если налетят утки, я стреляю.
- Охота начинается в шесть, - напомнил Тютчев.
- А мне плевать! - Охотничья страсть, как нечистый, завладела душой Обросова, даже голос его дрожал.
Он принялся ворочать тяжелую плоскодонку, чтобы столкнуть ее в воду, а Тютчев что-то шепнул на ухо Пыжикову.
- Будь сделано! - шутливо козырнул тот.
- Насчет маршрута сговорились, чтоб Никандрычу не опозориться, - пояснил Тютчев Чугуеву, но тот не понял.