- А я не жалею. Чего жалеть? Я, слава богу, замужем уже два раза побывала. А третий раз для чего, для счета? Конечно, Мишка Дагоев хороший мужик, но связывать его не хочу. К тому же его где-то в Махачкале невеста ждет…
Просекова не сомневалась, что Сима говорит правду. Только от правды этой, от доверительных ее признаний дело нисколько не менялось. В полку давно уже судачат о ночных похождениях Глаголиной. И с намеками, будто Ефросинья покрывает свою капитаншу.
- Ты решай, Сима. Решай. Я сказала, а ты выводы делай.
- Ну и зануда! - рассмеялась Глаголина, - Ладно, решим после предстоящего полета. Ведь нам с тобой собираются подкинуть какое-то особо опасное задание. Сегодня вечером будет инструктаж.
- Ты серьезно?
- Какие могут быть шутки? У меня всегда данные высшего уровня. Из первых рук.
Вечером, как и предсказывала Глаголина, их действительно вызвали в штаб к начальству. В кабинете кроме Дагоева и штурмана полка присутствовал еще гость - моложавый полковник из какого-то фронтового управления.
Задание и впрямь оказалось необычным, хотя вряд ли особо опасным. Опасность для летчика заключается в возможности быть сбитым. Одиночный ночной полет, выход на цель, точный по времени и месту, и очень точная бомбежка - именно в этом заключалась главная сложность.
Что касается особой важности (цель в глубоком тылу, хорошо охраняемая и насыщенная огневыми зенитными средствами), то, во-первых, это не в диковинку. А во-вторых, все опять же зависит от мастерства и штурманского расчета: скрытое, бесшумное снижение при неработающем моторе, внезапность, сброс бомб на цель и при полном газе, на максимальной скорости уход на бреющем.
- Не забывай про маневр, душа моя, - назидательно сказал полковник Дагоев. - После сброса бомб, сразу же противозенитный маневр; уход змейкой или скольжением. Ну ты знаешь…
- Это само собой…
Дагоев раскурил свою черную кавказскую трубку, потоптался у стены, в который раз вглядываясь в оперативную карту, со вздохом поерошил шевелюру.
- Понимаете, девочки… Вы, конечно, большие мастера своего дела… Ты - как пилот, она - как штурман. Но… Тут одного мастерства мало, понимаете? Надо что-то еще… Разозлиться бы вам надо. Ведь эти паскудники эсэсовцы что придумали? Вокруг этого железнодорожного моста - очень важного моста! - они создали для нас, летчиков, неприкосновенную зону. Они разместили в ней прямо открыто лагерь советских военнопленных. Представляете, какие хитрые изуверы! Разозлитесь на этих гадов, девушки, утрите им, поганым, сопли! Врежьте по мозгам! Был мост и нет моста. И нет никаких пострадавших, понимаете? Ну постарайтесь!
Со следующего утра началась подготовка к полету. И хоть сама Просекова считала дотошность неизменным правилом в своей работе, бесконечные тренажи, контрольные перерасчеты, дополнительные инструктажи и ей надоели за двое суток. Откуда-то прислали даже инженера-мостовика, который битых два часа объяснял им на макете устройство и крепление ферм железнодорожного моста. Как будто они потом, прицеливаясь для бомбежки, станут искать эти "самые уязвимые места"!
Еще полдня отрабатывали взаимодействие с парой истребителей-охотников, назначенных для встречи и сопровождения на обратном участке маршрута. Парни эти вертелись вокруг летчиц, как гончие вокруг ежей, швыряли умопомрачительные комплименты и клялись, что в случае необходимости подхватят сестричек и донесут на собственном горбу. Пусть они не боятся.
Ничего они не боялись, только вся эта сверхсерьезная шумиха отвлекала от главного - от спокойной и деловой предполетной подготовки.
Наконец настала ночь вылета.
Взлетали после полуночи, в самую темень, и до линии фронта шли с набором высоты. Мотор тянул хорошо, однако машина была перегружена (две полусотки под крыльями!), и потому на предельный потолок вылезти все-таки не удалось. Перед тем как нырнуть в облака, Ефросинья взглянула вниз на редкие вспышки осветительных ракет и всполохи фронтовых пожаров. Улыбнулась, вспомнив происшедшее здесь недавно, полмесяца назад: они с Симой прямо средь бела дня вывалились из самолета-разведчика. Повезло им тогда, сильный западный ветер отнес парашюты в тыл наших позиций.
Они приземлились на холме - и надо было такому случиться! - прямо у стен женского монастыря!
Монашки пришли в неописуемый ужас, увидав падавших с неба парашютистов. Зато потом, когда разобрались, чуть ли не на руках внесли "пани летчиц" в монастырское подворье, и устроили в их честь нечто вроде торжественной мессы.
Ефросинья тогда, глядя на пожилых монашек, пожалуй, впервые за многие годы вспомнила о своей юности, о таежном кержацком ските. Даже взгрустнула - до того явственно и больно напомнил ей монастырский дух ладана полузабытые скитские дни…
Просто не верилось, что когда-то и она отбивала в моленной истовые поклоны, по складам читала "священные книги", водя пальцем по засаленным страницам. Искала истину… А истина оказалась вовсе не там, не в ветхих непонятных книгах, а в другом, огромном, считавшемся запретным мире.
Жаль ей было этих усохших, заживо похоронивших себя женщин. Они прожили жизнь, не прожив ее. И не спасли их от мирских бед толстые монастырские стены, война вошла и сюда - голодом, страданиями, кровью.
А как их потом провожали! Монашки ни за что не хотели отпускать, не открывали ворота военному "доджу", который вскоре прислали на розыски парни-летчики с воздушного разведчика, который они все-таки сумели посадить на ближний аэродром.
…Ефросинья огляделась, оценила погоду: метеорологи не ошиблись, предсказывая облачность средних баллов. Слева, уже видимая тускло, закатывалась луна, пряталась за дальние горы, чуть оплавив черную каемку хребтов. Это хорошо. Значит, основную часть маршрута Ефросиньина машина-"тридцатка" пройдет в полной темноте. Теперь все решат выверенное время и точный курс.
Это забота штурмана. Что-то Сима молчит, в переговорном устройстве целый час ни звука. А ведь обычно она мурлычет "Уралочку", перевирая и переделывая по-своему куплеты. Знать, взгрустнула. Странное у них с Дагоевым прощание получилось… Он вроде бы поцеловать ее намерился, но Сима отшатнулась, даже кулаком погрозила.
- Что это ты Дагоева отшила давеча? Слышь, Сима, тебя спрашиваю?
Та ответила не сразу. Буркнула недовольно:
- Так надо… Я перед полетом не целуюсь… Плохая примета.
Ефросинья вспомнила вечно озабоченного полковника Дагоева, залысины над лбом, путаный вихор на его макушке. Сравнила с Николаем Вахромеевым, усмехнулась: при внешней несхожести оба никудышные ухажеры. Оба мямлят, деликатничают, ничего твердо вслух не высказывают. Будто подсказки ждут… А чего гадать-то тому же Дагоеву? Взял бы эту Симу за руку, вызвал начштаба (кабинет рядом!), да и приказал прихлопнуть печать - вся недолга. Она, Глаголина, дамочка балованная, с капризом - сама не знает, чего хочет. Вот сейчас сидит букой, молчит. Поди, ругает себя, укоряет за горячность: зря отказала человеку…
Справа прошли последний контрольный ориентир - небольшой город при слиянии двух рек. Отсюда курс менялся: Сима выдала плюс одиннадцать градусов, а потом начиналась последняя прямая - завершающий отрезок маршрута.
Цель была уже близко.
На стеклах приборов отражался медленно светлеющий сзади восток. Теперь - астрономически точный отсчет времени, ибо на конечную точку "тридцатка" должна выйти на гребне ночи и дня, чтобы более или менее отчетливо разглядеть под собой цель.
Пора было снижаться. Ефросинья уменьшила обороты мотора, самолет стал терять высоту, проваливаясь и резко вздрагивая на молочно-белых ухабах облачности. В чернильном овале леса, прямо по носу самолета, несколько раз мигнули три красных огонька в створе. Ефросинья мысленно поблагодарила отважных ребят, зябнувших сейчас в сыром дубняке, и полностью убрала сектор газа.
- Боевой курс! - резко бросила в раструб Сима Глаголина.
Теперь надо забыть о моторе - только бесшумное планирование, только парение на крыльях под заунывный свист стальных расчалок. Она должна дотянуть до моста, варьируя скорость и полагаясь лишь на сделанные раньше расчеты, на свое пилотное чутье.
Земля виделась смутно, серой лентой проскочило сбоку шоссе, мелькнули кубики каких-то строений, потом сильно и остро, до рези в глазах, пахнуло ночным лесом. Ефросинья цепко держала светящуюся стрелку высотомера, которая плавно заваливалась вправо к цифре "100". Дальше - критические скорости планирования, зазеваешься - и машина может свалиться в штопор…
- Дотянем, Фрося? - тревожно спросила Глаголина.
- Дотянем…
Им надо было дотянуть во что бы то ни стало! Хоть еле-еле ковыляя с крыла на крыло, хоть опасно парашютируя и зависая, но дотянуть бесшумно до этого проклятого моста…
А между тем Ефросинья чувствовала: что-то не ладится… Высота стремительно падала, а внизу по-прежнему зловеще-черно и, казалось, бесконечно тянулся лес. По карте, по расчетам, уже должна начаться приречная пойма, но ее не было!
Сильный встречный ветер, неожиданный в рассветном безмолвии, - вот что путало сейчас карты…
Ефросинья представила, что произойдет, если придется включать мотор на "дотяжку": обманчивая тишина сразу взорвется в грохоте и пламени, вспоротая в клочья трассами зенитных "эрликонов"…
На плечо ее цепко, жестко легла рука Симы Глаголиной - Ефросинья понимала этот отчаянный жест: "Тяни еще маленько! Только не мотор!"
Как опытный пилот, она чувствовала: перегруженная "тридцатка" уже виснет над лесом, буквально цепляется за воздух.