- Ну и ждала! Ну и пусть ждала! - крикнула Александра, подняв голос почти на Любкину высоту, так неожиданно и с такой болью, что Константин вздрогнул. - Так что мне теперь, кукушкой было весь век вековать?
Константин распахнул с шумом дверь и вошел. Вошел вовремя, оборвав ссору, которая вскипала все сильнее. Александра и Любка примолкли. Не глядя на них, он собрал себе на стол сам. Стал есть.
Он сидел и ел. Александра стояла у кухонной переборки и смотрела на пол. А Любка села на лавку, отвернув лицо к окну.
Он доел ужин, поднялся, подошел к Любке и односложно приказал:
- Собирайся.
Она помедлила, встала, начала собираться. Затем они пошли к дверям - впереди Константин, сзади Любка - и вышли.
Солнце сплюснуло свой край о дальний лесной увал и светило им в спину. И ветер, играя по речке верхушками и листвой ольховника, дул им в спину.
Когда поднялись к трем березам, Константин мельком обернулся. Увидел Любку за собой, а у дома фигуру Александры. Любка шла не оборачиваясь.
Зашли за три березы. Теперь их не было видно от дома. Константин пропустил Любку вперед себя и остановился.
Когда-то здесь была березовая роща, но теперь только пни да эти три березы. Хорошо просматривалось отсюда и верхнее поле, и отдельные дома деревни через ельник.
Константин вынул из кармана сверток в газете и, глядя мимо Любки, повернувшейся к нему, сунул сверток ей.
- Деньги тут, - сказал он. - Ступай.
- Гонишь, значит? - полувопросительно, полуутвердительно заметила Любка.
Константин промолчал.
Любка вдруг порывисто придвинулась к нему, не касаясь, но так близко, что он ощутил запах волос и кожи ее, затерявшийся где-то в прошлом, но не забытый.
Не гони, Костя, - сказала она совсем тем, прежним голосом и зашептала горячо и быстро: - Жить будем. Хорошо. Ее прогони. Не любишь ты ее… Я теперь о-ой как в этом разбираюсь. Пожила - вижу. Да ведь и законная я тебе к тому же. А она что… Как пришла, так и уйдет.
Она прервалась и ждала. Константин глухо сказал:
- Нет, не сделаю этого. Она ведь человек. Это тебе на человека плюнуть пустяки.
Помолчал и прибавил:
- Иди.
- А если не пойду? - вызывающе спросила Любка, щуря красивые свои глаза. - Если не пойду? Что делать будешь?
- А тогда я тебя убью, - как-то равнодушно сказал Константин.
Он хотел добавить "и себя", но не добавил.
Любка взглянула ему в глаза, которые он не отвел. Были они серые, очень знакомые, но какие-то отдаленные. Любка поглядела в них и поняла, что он сказал правду.
- Ну и черт с тобой! - как-то нелепо махнула она сеткой, в которой поместился весь ее невеликий багаж. - Оставайся тут, в своей берлоге, с этой кикиморой.
Она повернулась и пошла прочь ровным и легким шагом. Ветер подталкивал ее, а закатное солнце расцветило синее ситцевое платье в яркий невылинявший шелк.
Константин сел на пень и опустил голову, но исподлобья следил за Любкой. Вдруг ему подумалось, что должна же она оглянуться, когда дойдет до ельника. Но она не оглянулась.
Вот она скрылась за редким ельником. В просветах между елками и раз, и другой мелькнуло синее пятно платья.
Тогда Константин поднял вверх голову и, глядя в высокое небо, негромко завыл. Плакать он не умел и не плакал с позабытого далекого детства. И теперь он выл так, как воют в холодных полях февральской ночью иззябшие и голодные волки.
Затем он встал и поглядел на ельник. Просветов в стенке его было много, но синее пятно не мелькало больше нигде.
Он повернулся и зашагал. Плотная и высокая фигура его легко справлялась с ветром. Он шагал широко, раздвигая крепким корпусом ветер, оставляя на тропке вмятины от каблуков сапог.
И хорошо, что не попался ему медведь, который бродит тут, на хмелевских овсах, потому что медведю лучше было сейчас с ним не встречаться.
На Брантовском ставеже
Из городской гмызи Чанов уезжал радостно: очень он устал до этого отпуска. И цех у него был шумный, и на городских улицах нынче все рыли да копали. Так уж хотелось тишины и покоя.
Поезд шел перелесками, над которыми стоял молодой рог месяца, гремел по-над речками, прикрытыми первым пухом тумана. Зеленел июнь, и так хорошо было думать, что едешь в тихий уголок, где есть большое плесо на реке, да и лес к тому же, да и озеро в лесу. Да мало ли какие грезились прелести.
Об этом уголке сообщил ему товарищ. И так расписал, разрисовал, что Чанов словно своими глазами все увидел. Область была порядком захожена туристами, глухих мест оставалось мало. А тут приятель открыл и только с ним одним поделился.
Правда, добираться оказалось непросто. Сначала поездом, медленным, нерасторопным, стоявшим, как говорится, у каждого столба. Входили и выходили. Да все больше не с чемоданами, а с корзинами, рюкзаками, мешками. Пробирался поезд сосновыми борами, где и насыпи-то вроде не было, рельсы, казалось, лежали прямо на земле. Встречных здесь не предвиделось, но паровоз, однако, то и дело гудел и рявкал.
Потом был полет на знаменитом десятиместном межрайонном самолете. А дальше, от сплошь заросшего травой маленького аэродрома, пришлось добираться на чем бог пошлет. Посылал он Чанову и пятитонку, и телегу, и собственные ноги. И наконец он очутился на лесопункте, самом дальнем в районе, от которого до Брантовского ставежа было рукой подать - пятнадцать километров.
На лесопункте, шумном, наверное, для жителей этих мест, но непривычно тихом для Чанова, он закупался в местном магазине. Конечно, у него было взято кое-что из города, но он придумал добавить консервов, супу в пакетах, еще кое-чего.
Трое мужчин стояли у прилавка, дожидаясь урочного часа. Они узнали, куда направляется Чанов, и один из них, небольшой, с подбитым глазом, сказал:
- Да накормят тебя там. И спать уложат.
- А что, разве там живут? - живо поинтересовался Чанов.
- Еще как живут, - хохотнул подбитыш, а двое других поддержали его смешок. - Третьим мужиком на одну бабу явишься.
Высокий и чернявый широко зевнул, показав золотые коронки и прокуренные зубы, и добавил:
- Нюрка - она баба хоть куда. Ей што и третий!
Все трое захохотали. Продавщица цыкнула на них:
- Треплите больше! Что вы, с Нюркой спали, что ли? Всыпала бы она вам за хиханьки. Баба серьезная, не вам чета.
- Еще бы! - насмешливо подхватил третий, помоложе, весь в веснушках. - Это же надо, какую власть заимела! Для отводу глаз старика держит. Ионой крутит, командует, как хочет. Совсем одурел мужик. Попала бы на меня, я бы ей…
- Вот что! - вдруг разъярилась продавщица. - Вы стоите, так стойте. Знаем, чего ждете. А то живо вымету. Да вы не обращайте внимания, - льстиво обратилась она к Чанову, - треплются тут… И дом там есть. И корова. Женщина там живет, сторожем при штабелях. Ну, и мужчина. Он и объездчик, и браконьеров следит. Ну, и старик там же, - неохотно докончила она.
Чанов уложил покупки в рюкзак, поблагодарил, пошел. Дорогу ему показали.
Поначалу идти было одно удовольствие. Июньский день был хорош, а в лесу особенно. Но потом досталось. Тропок на став еж не было, шла лесовозная колея, а известно, каковы они в начале лета. Хватнул Чанов лиха, пока отмотал пятнадцать километров.
Но зато когда вышел на открытое, пообмыл сапоги, сплошь заляпанные грязью, взглянул и чуть не ахнул. Еще мало расписывал приятель. Ляндома вся струилась и уходила широченной лентой вниз, солнце сияло над ней. Плес, чуть пониже, был огромен и тих. На том берегу уже качался прогретый воздух над песком. Запахов было не счесть, и кругом птицы пели.
А на этом, высоченном берегу поднимались штабеля, все желтые да чистые под солнцем. Лес чуть не вплотную подходил к ним. А подальше штабелей стояла не избушка какая-нибудь, а рубленый домина со двором.
И река, и леса по ней, все сейчас почему-то голубые, и воздух над плесом, и птицы, поющие рядом, и июньский день - все это было так здорово, так долгожданно, что Чанов только похмыкивал от удовольствия. И мысленно благодарил приятеля.
Из дома вышла невысокая женщина, грудастая, крутобедрая. Чанов понял, что это Нюрка, и направился к ней. Женщина была моложавой, круглолицей, черноволосой, одетой в белую кофту и по-городски короткую юбку. Чанов сказал:
- Приостановиться у вас нельзя будет? Я заплачу. Рыбки половить приехал, - извиняющимся тоном (не любил Чанов просить) добавил он. - По лесу вот походить. Покупаться.
Нюрка смотрела на него спокойно, изучающе и очень внимательно. Затем скороговоркой решила:
- Живите, ходите, ловите.
Сколько ни устал Чанов, а перекусив, начал сразу же обследовать свои новые "владения". И места для рыбалки были отличными, и лес что надо, а в лесу озеро. Ничего не прибавил приятель. Чанов набегался вдоволь, накупался. А под вечер переехал на лодке на ту сторону - таскать подлещиков.
Он сидел, расставив донки по рогаткам, покуривал, смотрел на закат в полнеба и блаженствовал. Тишина стояла необычайная. Пение птиц не нарушало ее, а подчеркивало. Лес высился на другом берегу, река золотилась, а отдельные участки темнели и отдавали серебряной чернью. И даже комары не сильно докучали.
Чанов вытащил несколько крупных подлещиков, нарвал букет купальниц и, когда солнце совсем ушло, поехал обратно.