В книгу вошли лучшие произведения новгородского писателя Леонида Воробьева, прожившего недолгую жизнь. Его герои - люди самых различных профессий. Но истинную красоту и поэзию автор видит в делах простых тружеников, чья жизнь неразрывно связана с родной землей, окружающей их природой.
Содержание:
Деревянные винтовки 1
Давно прошла война 2
У реки у Ломенги 3
Капитан "Звездолета" 5
В знойный полдень 8
Ночная молитва 9
Конец нового дома 10
Баламут 13
Два часа детства 14
Один раз живем 16
Недометанный стог 17
Мать своего сына 20
Наследник Елисеева 22
Ночь на перевозе 23
У трех берез 26
На Брантовском ставеже 27
Замерзнет река… 29
Соколиха с Mарса 31
Не родись красивой 33
Человек еще будет 35
Парася 37
Знакомое лицо 39
Земной закон 40
Ветка ивы 41
И поднимется бык… 43
Главный закон дороги 44
Бельгийское ружье 45
Это начиналась юность 47
На большой дороге 48
Вот и ходи в монастырь 50
В Россохинском волоке 51
Куртмала опаздывает на сессию 55
Счастливый день Терехи Румянцева 56
Долгая жизнь 60
После заката 61
Росток 62
По древним заветам 63
Новое платье 64
Через поле и сквозь большой лес 65
Зарницы 68
Тридцать девятый медведь 69
Хорошая жена 70
Коммутатор 72
Родной городок 73
Встреча с юностью 74
Ровная жизнь 76
Четыре любви 76
Много воды в колодце 78
Отдых в июле 79
Двадцать четыре плюс четыре 80
Весенний рассказ 82
Фирменное блюдо 84
Сердце - сердцу 86
Шестой ребенок 88
Рождение Колькиной славы 89
Это было недавно, это было давно (маленькая повесть) 90
В Песково за библией (маленькая повесть) 96
Леонид Воробьев
НЕДОМЕТАННЫЙ СТОГ
Рассказы и повести
Деревянные винтовки
Сначала мы невзлюбили его. Первые уроки военного дела за неимением преподавателя вела у нас пионервожатая. Очевидно, и программ-то еще не было, а поэтому мы занимались играми да физкультурой. Играли в "красные и белые", отнимали "вражеское" знамя. Но все это было веселым развлечением. А пришел он и все поставил на взрослую, деловую основу.
Со стыдом должен признаться, что так и не запомнил полного его имени-отчества. А вот прозвище запомнил. Звали его у нас Вася Гнутый. Говорили, что сам он когда-то, под хмельком, заявил о себе, что он "гнутый и ломаный". Вот к нему и прицепилось прозвище.
А держался он, наоборот, прямо. По народному выражению, как стопочка. Гимнастерка, галифе, сапоги - все было на нем аккуратно подогнано, все всегда начищенное, наглаженное. Был он не стар, но лицо уже покрылось морщинами. Всегда сурово, даже чуть жестоко смотрели серые глаза. На правой руке у него не хватало двух пальцев, на левой трех.
Ребята обычно больше знают об учителях, чем те предполагают. Мы, например, знали о нем многое. Знали, что у него тринадцать ранений. Знали, что плохо спится ему по ночам, что донимают его боли. Что он часто ходит в баню и крепко там парится. И тогда боли отпускают.
Я и сам видел однажды, как его вела из бани жена. С мокрыми спутанными волосами, в расстегнутом кителе, из-под которого выглядывала белая нижняя рубашка, а в треугольнике ворота кирпичной красноты тело, он шел, опираясь, чуть не навалясь на жену. А она осторожно вела его к дому, счастливым кивком отвечая на приветствие встречных "с легким паром". Счастливая была она: у ней вернулся, а у других все еще были "там", на войне.
Он с самого начала потребовал жесточайшей дисциплины, и это, разумеется, не понравилось нам. Мы невзлюбили его, но боялись. Однако постепенно мы стали проникаться к нему уважением. А потом взяли да и полюбили.
Дело в том, что он относился к нам как к совершенно взрослым людям. А как это нравится мальчишкам! И не было тут никакой педагогической хитрости. К педагогике Вася Гнутый вообще никакого отношения не имел. Он был фронтовик. И шла война. И раз ему доверили это дело - он готовил бойцов. Как мог и как разумел. Поэтому он преподавал одно и то же и малышам, и семиклассникам: школа была семилеткой.
Мы занимались разборкой и сборкой винтовки, чисткой и смазкой ее. Изучали ручную гранату. Изучали уставы. А на улице ходили строем с деревянными макетами винтовок. Было и наказание за нарушение дисциплины: ползание по-пластунски.
Но если семиклассники с макетами, - а среди учеников были и переростки, и второгодники, - выглядели более-менее солидно, то мы, вероятно, выглядели уморительно.
Вася Гнутый четко шагал сбоку от нашей колонны, то забегал вперед, то шел рядом и не спускал с нас глаз. И в тихом парке, где мы маршировали, звонко разносилась его команда:
- А раз! А раз! А раз, два, три!
Ходили мы и по селу. И тут Вася Гнутый заставлял нас ходить с песней.
Недавно я отыскал фотографию тех лет. Боже мой, до чего мы были смешны. Какие-то лопоухие, стриженные под нуль, в самой разнообразной и, прямо скажем, плохонькой одежонке. Некоторые в лаптишках. Сейчас вот идет так называемая акселерация. И когда я гляжу на своих детей или вообще на школьников младших классов, чистеньких, крепеньких, в форме, и вспоминаю ту фотографию - не знаю, смеяться или плакать. И в голову лезет совершенно дурацкий вопрос: неужели нас, таких замызганных, тощих, и прямо-таки некрасивых от частого недоедания и плохой одежонки, кто-нибудь мог любить - наши матери, наши учителя?
До чего же, наверное, смешны были мы, когда вышагивали по селу, отбивая "левой, левой", поднимая пыль, неся на плечах макеты вдвое больше нас самих. А рядом печатал шаг стройный, небольшого роста человечек в военном, упрямо и зло скрывающий свое недомогание, и оглушительно выкрикивал:
- А раз… А раз…
Видимо, мы были дьявольски потешны. Но никто из встреченных нами женщин не улыбался. Не улыбались и старухи, сидевшие на завалинках. Никто не улыбался. Неулыбчивое было время.
А я у Васи Гнутого оказался в чести. Он просто полюбил меня, поставил в голову колонны и не раз говорил мне на полном серьезе:
- Расти быстрей. В армии такие ох как нужны.
Дело в том, что я пел. Точнее будет сказать, не пел, а орал. Голос у меня такой, что и доныне могу перекричать целую компанию. Моя мать, учительница музыки и пения, когда пробовала заниматься со мной, вскоре зажимала уши и страдальчески говорила:
- Боже мой! Хоть бы дочку бог послал вместо тебя - было бы утешение. Слуху совсем немного, а орешь… Ну, пой ты потише, поточней. Вкладывай ты души побольше, а не ори так, что уши ломит.
Но то, что не нравилось матери, пришлось Васе Гнутому по душе. Когда мы вымаршировывали на середину села, Вася Гнутый забегал вперед колонны, пятился задом, проверяя, в ногу ли идем, и, глядя своими стальными глазами на меня, победно выкрикивал:
- За-певай!
Тут-то я и старался. Около школы, и в парке, и в других местах мы пели разные песни. А в селе всегда одну. Любимую Васину.
Во все горло, наполненный силой и гордостью от ходьбы в ногу, от того что запеваю, что на нас смотрят односельчане, я начинал:
Мать умрет, жена изменит,
А винто-овка никогда…
И разноголосый ребячий хор, похожий, право же, на ораву беспризорников из старых немых фильмов, все эти мальчишки, да и девчонки в заплатанной одежонке, мелконькие, щуплые, радостно подхватывали:
Эй, комроты, даешь пулеметы,
Даешь батарей,
Чтобы было веселей!
- А раз! А раз, два, три! - даже багровел Вася Гнутый, перекрикивая нас.
А старушки и женщины провожали нас печальными взглядами. И некоторые, совсем невпопад нашему настроению, почему-то утирали привычным жестом слезы и даже крестились.