2
У крыльца одноэтажного дома против комбината стояла грузовая машина с мебелью.
Матрена Дементьевна, повязав голову платком, в фартуке, помогала Власову расставлять в комнатах мебель и не переставая ворчала:
- Скажи, пожалуйста, ну к чему нам такие хоромы? Чем мы будем обставлять четыре комнаты?
- Что поделаешь, мама! Строители не думали, что в директорской квартире будем жить только мы вдвоем!
- Конечно, не думали! Кому придет в голову, что бывают холостые директора!
- Опять ты за свое!
- Что, не нравится? Другой на твоем месте давно завел бы жену, детишек, а ты в тридцать два года ходишь бобылем. Холостяки на старости делаются злыми.
- Хватит, мама!
Матрена Дементьевна укоризненно посмотрела на него, покачала головой и ничего не ответила.
Ей недавно исполнилось пятьдесят шесть лет; маленькая, кругленькая, она осталась такой же подвижной, какой была в молодости. Волосы хотя и поседели, но по-прежнему были шелковистыми и слегка отливали синевой. Смугловатое, круглое лицо, почти без бровей, бороздили глубокие морщинки. Голубые глаза смотрели строго.
Разместились лишь поздно вечером. Матрена Дементьевна заняла угловую комнату. Там поставили ее никелированную кровать, старомодный комод, зеркало и большой, обитый жестью сундук. Напротив, в комнате побольше, поместился Власов. Он расставил на этажерке книги, на письменный стол поставил два телефонных аппарата, один - от коммутатора, другой - диспетчерский, провел свет к изголовью кровати. Третью, проходную, комнату сделали столовой. Туда поставили буфет, стол, диван, радиоприемник, пианино, купленное еще до войны, и все-таки оставалось еще много свободного места. Четвертая комната пустовала - для нее не хватило мебели.
Матрена Дементьевна вымыла полы, завесила окна, постелила на стол свежую скатерть и, оглядев квартиру, сказала:
- А знаешь, Алеша, получается неплохо, уютно!
В особенный восторг привела ее газовая плита.
- Вот благодать-то! - воскликнула она, зажигая газ. - Дай бог здоровья тому, кто додумался до этого!
За чаем мать вспоминала:
- Я на этой фабрике не раз бывала. Хозяином тут немец был. Порядки завел похуже, чем в крепостное время. В будний день из казармы не выходи, замуж вышла - получай расчет. За каждый пустяк штраф. Харчи покупай у него же в лавке, да еще втридорога. И мастера тоже все были немцы. Как началась война с германцем, рабочие вывезли хозяина на тачке да и вывалили в канаву.
- И ничего им за это не было? - спросил Власов.
- Тогда немцев всюду гнали, громили их магазины на Кузнецком мосту и на Немецком рынке. Городовые на это сквозь пальцы смотрели… Вот не гадала, что придется мне здесь работать!
- С чего ты взяла, что тебе придется работать?
- А что же, по-твоему, я должна делать? День-деньской сидеть сложа руки в четырех стенах и дом сторожить? Были бы у тебя дети - ну, тогда другое дело, я бы их нянчила…
- Ты свое отработала, хватит.
- Ничего! Старый конь борозды не портит. Еще поработаю. Работает же здесь моя подружка, покойного Трофима Назаровича жена, Аграфена. Она всего года на четыре моложе меня. Ты дай там распоряжение, чтобы оформили меня в ткацкий цех. Не бойся, норму выполню!
- Не буду я этого делать, и не проси! И вообще, - что подумают люди: директор не заботится о матери, и она на старости лет вынуждена работать за станком!
- Труд не позорит человека, ничего плохого рабочий народ не подумает. Не распорядишься - сама пойду в отдел кадров и наймусь.
- А я скажу, чтобы тебя не принимали.
- Не имеешь права!..
Позвонили. Власов пошел открывать дверь. На крыльце стояла пожилая работница в платке. Она заглянула через его плечо в комнату и, увидев Матрену Дементьевну, смело вошла.
- Уже устроились? Здравствуйте, Матрена Дементьевна, здравствуйте, товарищ директор! С новосельем!
- Аграфенушка! Заходи, заходи! Легка на помине, мы с Алексеем только про тебя говорили. Раздевайся, садись. Познакомься, Алексей, - обратилась она к сыну. - Вот она, Аграфена Ивановна. Она здесь в ткацком работает.
- Спасибо, некогда мне рассиживаться-то! Узнала я, что Матрена Дементьевна приехала, вот и забежала на минутку поглядеть, как устроились, не нужно ли чего?
- Да ты раздевайся, выпей чайку с нами, закуси.
- Сынок у меня дома один, спать не ляжет, пока я не приду.
Все же Аграфена Ивановна сняла пальто, набросила платок на плечи и села за стол.
- Небось вырос твой Серега, большой стал?
Матрена Дементьевна налила гостье стакан крепкого чая.
- Еще бы! Он с войны на фабрике красильщиком работает, успел помощником мастера стать, - сказала Аграфена Ивановна с гордостью и вздохнула. - Жаль, отец погиб, - мечтал выучить сына на инженера. Не пришлось. Сейчас парень учится в заочном техникуме.
- Честное слово, Аграфена Ивановна, - сказал Власов, - это даже лучше: толковым специалистом будет! Я тоже окончил институт без отрыва от производства. Станки знаю не хуже любого инженера, потому что долго ткацким поммастера работал.
- Зря про себя расписываешь, Алеша! Она тебя хорошо знает! - вставила мать.
Власов удивленно взглянул на гостью.
- Что смотришь? Раньше мы с Груней в одной казарме жили, - на Носовской-то фабрике. Помнишь, Груня, как мы в разные смены попросились, чтобы по очереди нянчить Алешу?
- Как не помнить! Вспоминаю вот, как ты Алексея Федоровича от околоточного отбила.
- А я что-то забыла…
- Ну, как же! Когда Варвару похоронили, пришел к нам в казарму околоточный, хотел забрать сироту в приют. Ты - в слезы. Прижала малыша к груди: "Не дам! Он родной сестры сын, племянник мне. Сама его выхожу". А околоточный ругается: "Дикий народ, говорит, самим жрать нечего, а еще берут на себя обузу". Плюнул и ушел.
- Что же оставалось делать! У них в казенных приютах сиротки мерли, как мухи, - сказала Матрена Дементьевна.
- Ох, и горласты вы были, Алексей Федорович! Кричали, как одержимый, никому спать не давали. Приходилось брать вас на руки и во двор выходить - боялись мы, что выставят нас из казармы.
- Оказывается, вы тоже нянчили меня. А я и не знал! - Растроганный Власов улыбнулся.
- Разве я одна? Всей казармой заботились!.. Ой, заболталась я! Пора домой, Сергей беспокоиться будет. Спасибо вам! - Аграфена Ивановна встала.
- Заходи еще! - У дверей Матрена Дементьевна зашептала ей на ухо: - Только смотри, на фабрике не болтай про старое: он не хочет, чтобы люди знали, что я не родная мать ему.
Аграфена Ивановна понимающе кивнула головой.
3
На новом месте спалось плохо, от усталости ныли кости, а тут еще воспоминания нахлынули. Душу взбудоражил разговор с Аграфеной Ивановной. Матрена Дементьевна ворочалась с боку на бок, тихонько вздыхала. "Старое лучше не ворошить, что в том толку?" - внушала она себе. Но невольно в утомленном мозгу возникало давно минувшее, редел туман, заволакивавший былые события, и образы некогда дорогих сердцу людей воскресали в памяти.
…Вот она, худенькая десятилетняя девочка, с длинными русыми косами, живет с матерью в плохонькой, почерневшей от времени избушке на краю деревни. Ни земли, ни коровы, ничего-то у них нет, одна коза. Отца она помнит смутно. В памяти сохранились только его рыжая борода лопатой да голубые глаза. Отец уехал в город на заработки, когда ей было семь лет, да так и не вернулся. Говорили, будто под поезд попал. Мать не верила и три долгих года ждала мужа, глаза проплакала и наконец, потеряв всякую надежду, заказала панихиду за упокой души раба божьего Дементия…
Летом в деревне привольно, можно бегать по лугам, по лесам, рвать цветы, собирать ягоды, грибы, играть с подружками, благо тепло и ненужно обуви. Но мать все сердится, все повторяет: "Ты сиротка. Мы бедные". Будто бедным и поиграть нельзя! Она заставляет Матрену нянчить соседских ребятишек - за это осенью им дадут немного хлеба, картошки. Мать работает у чужих людей, возвращается домой усталая, разбитая.
С наступлением зимы жизнь становится нестерпимо унылой. Бесконечной вереницей тянутся однообразные, холодные, серые дни. Валит снег, завывает вьюга. Дров мало, печь топят редко - в избе всегда холодно. Зимой мать день и ночь сидит, за ручным станком - ткет. Ей некогда с дочерью и поговорить. Работы у Матрены нет, и она день-деньской старается занять себя хоть чем-нибудь - подметает пол, моет горшки. Потом садится возле матери и внимательно следит за ее проворными пальцами. Пройдет еще три года - и Матрена тоже начнет работать за ручным станком. О, эти долгие зимние вечера!.. Маленький челнок снует между нитками с одного конца станка на другой, Матрена ловит его, нажимая ногой на деревянную педаль. Зев меняет положение, нижние нитки поднимаются вверх, верхние опускаются. Снова летит челнок, и опять все повторяется. Станок однообразно скрипит - зик, зик… Матрену клонит ко сну. Она зевает и, чтобы не уснуть, тихонько запевает про: тяжкую песню. Глаза слипаются, голова клонится на грудь. Матрена карабкается на печку, укрывается овчиной, засыпает как убитая.
Когда она открывает глаза, на улице темно, по-прежнему злится вьюга. Мать уже работает при свете маленькой лампочки с закоптелым стеклом. Перед образами теплится лампада, освещая лица бородатых святых. На скамейке сидит кошка, лениво зевает…