Директор не сказал, а только подумал, что министерство, прислав на завод эту девушку, задало ему трудную задачу. Обычная история: девчоночья романтика, неумение соразмерить свои силы, правильно выбрать профессию. Технолог-корпусник! Разве такие, круглоглазые, с черными бантиками в косах, должны работать на стапеле? Перед мысленным взором директора один за другим возникали бывалые корабельщики: Басманов, Журбины - деды, сыновья и внуки - с лицами, опаленными ветром, с загрубелыми красными руками, с ледяными сосульками в усах и обметанными инеем бровями. Никак невозможно было поставить с ними в ряд "товарища Иванову"; не хватало решимости отправить ее на леса, где осенью непрерывно свищут ветры, в холодные корабельные отсеки, где зимой даже сталь скрипит от мороза. Директор Иван Степанович Сергеев сам был отцом двух таких же вот худеньких девчушек с бантиками в косах.
- Да, помню, - повторил он. - Но как быть с вами, честное слово, не знаю.
- В путевке министерства это написано!
- Написано? - Иван Степанович снова раскуривал трубку. - А скажите: тот, кто подписывал вашу путевку, он с вами разговаривал, он видел вас?
- Не понимаю! - Зина встала. Сидя она такой разговор продолжать не могла.
Иван Степанович тоже встал из-за стола. Большой, массивный, он прошелся по ковру до двери, повернул обратно.
- Кто вы для работника отдела кадров министерства, который выдал вам путевку? - заговорил он серьезно. - Как он вас себе представляет? Да никак. Не сомневаюсь, он очень внимательно просмотрел ваш диплом. Диплом инженера-технолога. А мы, пожилые люди, которые корабельную премудрость начали познавать с клепальщиков и слесарей, видим в вас не только дипломированную абстракцию, но еще и нечто иное. Перед нами юная девушка, с косичкой, с бантиком…
Лицо и шея Зины мгновенно покраснели. Она торопливо развязала бант и сняла его с косы:
- Если это мешает…
- Да не бант мешает. И не в укор я вам о нем говорю. Совсем напротив. Мне только кажется, что вы еще очень плохо знаете жизнь, еще хуже знаете ту профессию, которую себе избрали, вернее - условия труда, связанные с этой профессией. Допустим, вы бывали на практике, но практика всегда летом, в самое благоприятное время года. Ни за что, собственно говоря, вы еще не отвечали. И вот, думаю, прежде чем будет подписан приказ о вашем назначении, вам следует очень внимательно, очень серьезно и трезво продумать свое будущее.
- Я много думала!
- Еще подумайте. И походите по заводу, ознакомьтесь со всем процессом постройки кораблей. Может быть, не стапель, а какой-либо иной участок…
- За время практики походила по очень многим заводам, - перебила его Зина. - Хочу работать только на стапеле. И пожалуйста, не вздумайте отправлять меня обратно! Никуда отсюда я не уеду!
Она комкала в руках черную шелковую ленту. Иван Степанович добродушно посмеивался, снова нажимая кнопку звонка, а у Зины дрожали губы. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не броситься на диван с деревянными львами, которые держали в зубах медные кольца, и не зареветь от обиды и злости. Еще никогда-никогда в жизни никто не устраивал над ней такого издевательства. Ладно, порой не очень легко было жить без родителей в детском доме, пусть и трудности институтских лет не всегда проходили бесследно; но теперь, теперь, когда она инженер, когда у нее диплом, самые лучшие отзывы и характеристики, когда она самостоятельный человек, кто имеет право мешать ей на жизненном пути, посмеиваться над ней, называть девчонкой!
Вошедшей секретарше Иван Степанович сказал, чтобы она вызвала инженера Скобелева из бюро технической информации.
- Дальше дело будет обстоять так, Зинаида Павловна… - сказал он. - Инженер Скобелев познакомит вас с заводом, покажет все цехи, все участки, мастерские, склады, отделы. А вы, как я уже вам советовал, еще разик подумайте, где бы вам хотелось работать.
- Я уже вам объяснила где. На стапелях!
В кабинете появился человек лет тридцати-тридцати пяти, тщательно выбритый, надушенный, в модном костюме, с пестрым галстуком, и сощурил на Зину холодные глаза фаталиста, который всецело и полностью вверил себя судьбе.
- Зинаида Павловна Иванова… Евсей Константинович Скобелев… - познакомил их Иван Степанович. - Инженеры.
Инженеры переглянулись и не понравились друг другу. Зине не поправился весь вид Скобелева, его прищуренные безразличные глаза, замедленные, вялые движения. А Скобелев обозлился на Зину за то, что она, сама обозленная и расстроенная разговором с директором, не приняла его протянутой руки. Чтобы выйти из глупого положения, ему пришлось проделать этой рукой еще более глупые жесты в воздухе и сложными путями отправить ее в карманчик пиджака за карандашом, нужды в котором никакой не было.
От директорского поручения - "показать Зинаиде Павловне завод" - неприязнь Скобелева к растрепанной девчонке, как он мысленно окрестил Зину, усилилась. Таскайся теперь с ней день, два, а то и три по цехам, лазай черт знает куда…
Но Евсей Константинович Скобелев считал себя человеком в высшей степени культурным и воспитанным. Он не дал воли чувствам, с должностной вежливостью поклонился Зине и распахнул перед нею дверь:
- Итак, в вояж!
После них в кабинет вошел высоченный хмурый человек с черными усами.
- Здоро́во, директор! - сказал он и уселся в кресло. - Опять, понимаешь, тригонометрия.
Иван Степанович смотрел на Горбунова веселыми глазами. Он искренне любил этого усача, которого на заводе любили все; в этом отношении директор не был исключением. И так любили, что минувшей осенью в который уже раз опять избрали председателем завкома.
- С косинусами тригонометрия? - спросил Иван Степанович.
- Хуже, - с обычной для него мрачностью ответил Горбунов. - Дед Матвей-то плох.
- То есть как плох?
- Не может работать. Народ жалуется - путает в разметке.
- На пенсию надо отпускать, Петрович. На отдых.
- Уже и решение вынес! - Горбунов досадливо хлопнул себя по коленям. - Легко сказать - на пенсию, на отдых! Я не о том. Пенсию он и без нас получает. Я о другом. Заботы человек требует.
- О таких людях государство заботится.
- Государство? А мы с тобой что - не государство?
- Теоретический спор.
- Нет, практический! Шестьдесят пять лет человек работает, работает и работает. Вели ему идти домой, на печку, - срежет это его, как бритвой. Что тут государство может сделать? Оно на нас с тобой надеется, нам поручает найти правильное решение. Я с Василием Матвеевичем толковал сегодня в завкоме. Нельзя, говорит, оставлять деда без работы. И на разметке не оставишь. Внимательность потерял, устает, больше помех от него, чем пользы.
- Давай думать.
- Давай.
Оба сидели несколько минут молча. Иван Степанович курил, посапывала его прокуренная трубка; Горбунов хмурым взглядом рассматривал модель ледокола в стеклянном футляре, поставленном на подоконнике за спиной директора.
- В вахтеры, может быть? В сторожа? - не то себе, не то Горбунову сказал Иван Степанович.
- Обидим, - не меняя позы, ответил Горбунов. - Обернись, погляди на тот кораблик позади тебя… Кто гребные винты для него размечал?
- Вот, черт возьми! Действительно тригонометрия, Петрович. А сам-то он что говорит?
- Да ничего. И спрашивать боязно.
Так директор с председателем завкома и не смогли решить судьбу деда Матвея.
Горбунов ушел. Иван Степанович еще долго сидел в одиночестве. Он раздумывал о жизни, о старом разметчике, о себе.
Когда Матвей Журбин с сыновьями и снохами приехал из Петрограда на завод, он, Иван Степанович, двадцатилетний слесарь в сатиновой косоворотке, был секретарем только что созданной заводской ячейки комсомола. Проходили годы, менялись люди в цехах и на стапелях, сам Иван Степанович за эти годы успел окончить рабфак и институт, поработал в нескольких проектных организациях и даже в наркомате, женился, вырастил двух дочерей, поседел, вновь вернулся в годы войны на Ладу, уже директором, а старый Журбин все продолжал делать свое дело разметчика, - был он живой биографией родного для Ивана Степановича завода. Завод не мыслился без деда Матвея. Но что поделаешь, жизнь так устроена, таков ее закон: одно уходит, на смену ему приходит другое, новое, молодое. Пусть это случайно, что в тот же самый день, когда на завод приехала девушка с бантиком и с дипломом инженера, возник вдруг вопрос, как быть с дедом Матвеем, - случайно, но закономерно. И может быть, не так уж далек иной день, когда у кого-то возникнет вопрос - а как быть с ним самим, с Иваном Степановичем Сергеевым? Стар-де и тоже путает в работе.
Невольно вспомнились строчки из недавнего письма товарища по институту. Тот писал: "Умер Никита Седлецкий. Инфаркт. Снаряды, Ваня, ложатся все ближе и ближе…" Похоже, что это именно так. Года два назад не стало Карюкина, с которым Иван Степанович когда-то уезжал на рабфак, а вот ушел и Никита Седлецкий, тоже ровесник. Да, снаряды ложатся все ближе.
Боевой устав пехоты учит бойца: когда ты попадешь в полосу губительного огня, ты должен выходить из-под него только броском вперед. Именно вперед, и ни в каких иных направлениях. Значит, не надо думать о сужающейся "вилке", надо не останавливаться, надо идти и идти, и сто раз прав Горбунов - не так просто решить вопрос с дедом Матвеем. Бросить работу - для старого Журбина равносильно остановке под огневым шквалом. Снаряды тут же накроют его. И еще есть великая правда в том, что для человека бросок вперед - это воспитание нового поколения, которое продолжит начатое им дело. "Зинаида Павловна, - подумал Иван Степанович, - мы еще будем с вами друзьями. Не сомневаюсь".