Мария вздрогнула как от удара. Оглянулась, отыскала глазами юркую фигурку девочки, прятавшейся за каким-то громоздким коробом.
- Шлюха! - раздалось на другом конце двора. И возглас этот повторился несколько раз. У Марии запылали от негодования и обиды уши. Закипела боль на сердце. Она пустилась бежать бегом по двору и быстро скрылась в своей комнате. Но прежде чем она успела захлопнуть за собою дверь, квартирная хозяйка высунулась со своей половины и ехидно пропела:
- Детенчик-то ваш совсем изошелся! Зачем одного оставляете? Упаси бог, как бы несчастье какое не приключилось!
В другое время Мария кинулась бы сразу к кроватке Вовки и стала бы успокаивать и ласкать сына. Но на этот раз она была так ошарашена тем, что встретило ее во дворе, что к Вовке подошла не сразу. И его громкий плач дошел до нее только много времени спустя.
Враждебное и настороженное настроение двора с некоторых пор перестало тревожить и задевать ее. О ней было забыли. Ею не интересовались во дворе. И вот снова ожило проникновение в ее жизнь чужих глаз. Снова стала она в центре внимания досужих тетушек, плетущих сплетни на ее счет, судачащих по поводу каждого ее движения, каждого ее шага. Снова почувствовала она себя заброшенной, одинокой, затравленной.
И неожиданная горечь, почти острая какая-то враждебность против Николая, Валентины, даже против Солодуха охватила ее.
"Им что, - подумала она, - их это все не касается, не трогает. Они все толкуют о своем. А я... мне тяжело..."
С этой горечью, с этой почти враждебностью встретила она Александра Евгеньевича, который пришел к ней, неся с собою веселую и радостную уверенность близкого человека.
- Вот и я! По горло был занят я, Маруся! Ни минутки свободной не было. Еле сегодня вырвался. Здравствуйте! Почему такая бледная? Нездорова?
- Нет, я здорова, - прячась от него, ответила Мария.
- Значит, настроение плохое или что-нибудь случилось? - настаивал Солодух.
- Ничего не случилось.
Солодух покачал головой.
- Не скрывайте от меня, Мария. Не надо. Я вижу, что с вами что-то случилось. В чем дело?
Накипевшая на сердце Марии горечь вдруг прорвалась.
- В чем дело? - вскинула она глаза на Солодуха, и в них не было обычной мягкости. - В том, что мне тяжело жить. Тяжело!.. Я не знаю, что со мною сейчас, не знаю, что будет дальше. Ну, я занимаюсь, тороплюсь учиться, чтобы кончить вуз, а жить я не живу. Мне душно. Кругом чужие, враждебные люди. Кого я вижу, кого знаю? Валентину, вас, еще двух-трех человек. Меня во дворе здесь мучают. Я всем как бельмо на глазу... Мне тяжело!
Александр Евгеньевич, не скрывая своего изумления и беспокойства, слушал Марию и не прерывал ее. И она говорила. Она говорила о том, что еще ничего не знает, ничего в жизни не видела, что почти всегда она чувствует себя одинокой и никому ненужной. И больше всего говорила она о том, что ее окружало в этом дворе. О липком и неотвязном, что кружилось вокруг нее и отравляло каждую ее мысль.
Порыв Марии был не долог. Так же внезапно, как прорвались в ней ее горькие и холодные жалобы, так же они внезапно и прекратились. Она замолчала почти на полуслове, будто кто-то остановил ее и о чем-то напомнил. Она смущенно и обиженно замолчала.
Солодух встал, подошел к ней поближе и покачал головою.
- Девочка вы, маленькая девочка! - ласково обратился он к ней. - Что же вы обо всем этом молчали? Ведь, в сущности, все это так поправимо. И одиночество ваше не такое уж полное. Разве у вас нет друзей... друга? А то, что творится на вашем дворе, так это ведь чорт знает, что такое! На девятом году революции да такая дичь! Уезжать отсюда надо. Немедленно. У вас тут собрались, наверное, всякие отбросы, торговки, бывшие какие-нибудь люди, шушера. Если бы здесь жило хоть несколько рабочих, разве могло бы быть такое? Да ни в коем случае! Конечно, такой сброд может любого человека затравить. Вы настоящих людей, Маруся, еще не видывали. Вот выберитесь отсюда к настоящим людям и поймете, что это значит. Я вас устрою на другой квартире. К приятелям. У меня товарищ есть, слесарь, у него лишняя комната была, я узнаю, свободна ли она, и перевезу вас туда... Все это пустяки! Честное слово, пустяки!
- Не надо... - сделала Мария робкую попытку отказаться от предложения Александра Евгеньевича, но он почти резко остановил ее.
- Как, не надо? Нет, вы уж не противоречьте! С вами надо действовать напролом. Вы еще маленькая, - смягчил он шуткой свою резкость, - вы должны старших слушать. Особенно, когда старшие желают вам добра и... любят вас...
17.
Двор жадно, десятками глаз следил за тем, как Солодух через несколько дней после разговора с Марией выносил и бережно укладывал на подводу ее скарб. Двор вглядывался в каждую вещь и по-своему расценивал.
- Кроватки-то у дитенка нету! Корзина!
- Чемоданчик желтенький. Форсистый.
- А в ящике, видать, наряды, модный причиндал!
- Для дитя нехватает, а себе, поди всякую шундру-мундру заводила!
Александр Евгеньевич уловил один из возгласов, оглянулся и крикнул кучке женщин, стоявшей вдали:
- Эй, гражданки любопытные, пошли бы вы да занялись делом, пока что!
- Новый хахаль! - насмешливо протянули одна из женщин. - Задается!
- Но-о! - шагнул в ее сторону Солодух, и двор сразу опустел.
Подвода выехала, наконец, со двора. Мария, прижимая к себе закутанного в одеяльце Вовку, оглянулась в последний раз на свою квартиру и перехватила острые и насмешливые взгляды женщин. Пискливый голосок какой-то девчонки крикнул ей вслед:
- Бесстыдница!
Солодух взял Марию под руку и решительно сказал:
- Наплевать! Пошли.
18.
Слесарь Сорокосабель гудел за перегородкой, с кем-то оживленно беседуя.
- Ты, Наталья, обрати внимание: разве это мысленно, чтобы рукава у платьев драть? Это ж несознательность твоя! Стопроцентная несознательность.
Мария изумленно прислушивалась к разговору за стеной и недоумевала. Она успела подметить за этот первый день своего жительства на новой квартире, что у слесаря было двое детей - мальчик лет десяти и шестилетняя девочка. С кем же Сорокосабель, новый ее квартирный хозяин, так беседует?
Недоумение Марии рассеялось сразу же, как только она услыхала тоненький голосок, задорно и независимо отвечавший:
- Дак я жа работала! Какой ты, папка! У меня от работы... А потом я изьму иголочку и шить буду!
- Шить будешь! Сказывай! Вернее всего, матери придется. Знаю я тебя, Наталья!
Детский веселый смех прозвенел за стеною и сладко отозвался в сердце Марии. Вслед за девочкой засмеялся отец.
Маленькая комнатка Марии залита была солнцем. Чисто выбеленные стены веселят глаза. Вовка спит в кроватке: у слесарши нашлась свободная кроватка.
- Пусть бутуз ваш пользуется, покуда! - приветливо сказала слесарша, уступая кроватку Марии. - Не жду я в скорости нужды в ей!
Белые стены сверкают празднично. И главное - за стенами нет враждебных, подслушивающих ехидных людей. И Марии дышится сразу здесь легче, свободнее.
Вчера Солодух перевез ее сюда, познакомил со слесарем и с его женою. И немедленно же сам ушел. Он не стал мешать ей, не стал надоедать. Вообще он проявил к ней хорошую простоту, не возвращаясь к прежним разговорам, не напоминая о своих отношениях к ней. У Марии вспыхнуло к нему теплое чувство благодарности. И вместе с тем на нее накатилась какая-то странная боязнь. Смутно, смутно ощущала она эту боязнь, сама не зная, сама не понимая ее причины.
Вчера, когда она очутилась одна в своей новой комнате, когда огляделась, когда услышала за стеною веселый сдержанный говор, у ней словно какая-то тяжесть свалилась с сердца. Она устроила Вовку в свежей постельке, подсела к нему и стала с ним играть. Она наклонилась над ним и, вдыхая теплый, детский, такой родной запах, тихо запела. Песня ее была без слов. Не песня даже, а ласковое мурлыканье, ласковый щебет. И Вовка потянулся к ней, высвободил из-под одеяльца кулачки и стал возить ими по ее лицу. Вовку заинтересовала новая песня матери. А, может быть, он каким-то ребячьим своим чутьем, чутьем здорового звереныша учуял в мурлыканье и в щебете этом что-то вполне и окончательно понятное. Понятнее слов.
Первую ночь на новом месте Мария провела в некоторой тревоге. Она проснулась еще до рассвета и прислушалась. И услыхала мирную, успокаивающую тишину и ровное дыхание Вовки. И ей стало по-небывалому покойно.
И утра принесло ей бодрость и хорошую умиротворенность.
Она вслушалась в звонкий смех девочки за стеной и вышла на кухню.
Маленькая Наталья сидела за столом и поглядывала на отца, который налаживал примус. Она оглянулась на вошедшую Марию и застенчиво наклонила головку. Мария увидела курносенькую рожицу с парой лукавых серых глаз. Мария увидела смешную косичку с вплетенной в нее ленточкой. Наталья тихо соскользнула со стула и побежала к отцу.
- Не привыкла еще - засмеялся слесарь. - Ну, ну, Наталья, не дичись! Поздоровкайся с товарищем!
- Вот мешает она мне тут хозяйство налаживать! - пояснил он, когда девочка сунула Марии руку и прошептала "здравствуй". - Мне в двенадцать на завод итти, я в дневной второй смене, а она путается.
- Я не путаюсь, папка! - возразила Наталья. - Что ты гаравишь! Я смотрю!
- Дружные вы с ней! - заметила Мария. - Я слушала, как вы разговаривали, думала, что вы с какой-нибудь взрослой.
- Наталья у меня деваха рассудительная, - засмеялся Сорокосабель.
- Я не деваха, - вступилась задорно Наталья, - я девочка маленькая. А у вас ребеночек спит? - повернулась она к Марии. - Можно мне посмотреть на него?
- Можно! - согласилась Мария. - Пойдем ко мне.