- Тут их не густо, перевалов-то. Приходилось. Зимой тоже боевыми стреляли, - неохотно ответил Савельев. И Антоненко понял, что нечаянно задел его больное место. Говорил же комдив, что зимой стрельба неудачная вышла. - Крепкий орешек. Разведку тяжеловато вести. Посмотрите, - подполковник очертил пальцем район на карте, - какая тут ловушка. Но ничего, организуем наблюдение с нескольких НП, и все обойдется.
- Не скажите, - не удержался от возражения Антоненко, разглядывая карту через плечо Савельева, - вон каким амфитеатром сопочки расположились. Да на них такую оборону можно отгрохать, что наших сил не хватит, чтобы "противника" выкурить.
- Эта не наша с вами забота, - резковато ответил Савельев и сердито сунул карту в сумку. - Не хватит наших сил, подбросят еще. У мотострелков огневых средств достаточно. Пусть у них голова и болит. А мы получим задачу, дадим свое решение. Подойдет - хорошо, нет - будем вместе кумекать, что к чему.
И, сев прямо, Савельев снова замолчал. Антоненко выругал себя за невыдержанность: "Дернуло же за язык - Савельеву экзамен устраивать! Предупреждал ведь генерал, так нет же - прямо тянет эрудицией щегольнуть. Савельев десятки раз стрелял здесь, что там одна промашка! Может, и его вина, да не переучивать же подполковника. Установка была другая - самому учиться. Вот и помалкивай".
Но внутренне Антоненко все же не мог согласиться со взглядом Савельева: как это - ждать, что скажут мотострелки? А сам он что, не способен разобраться в их замысле, заранее определить в нем свой маневр? Ну что сам к себе привязался? Не может Алфей Афанасьевич, не может, раз так говорит! Чего здесь неясного?
Дорога тем временем повернула влево, выскочила на асфальт и пошла параллельно с широкой водяной полосой, одетой в бетон и обсаженной с двух сторон какими-то мелколистными деревьями. Барханы неожиданно пропали, а на противоположной стороне канала потянулись темно-зеленые, с желтыми цветами, поля хлопчатника. После серого пустынного однообразия это буйное зеленое море, расстилавшееся до самого горизонта, показалось майору Антоненко райским уголком. Он сам себе поразился: никогда раньше внимания не обращал на всякую там флору, а здесь залюбовался! Было бы хоть от чего в восторг приходить! Так, на контрастах, глядишь, и научишься природу любить.
Колонна нырнула в прохладный и сырой тоннель под каналом, проехала еще немного и оказалась в роще. Газик остановился. Савельев молча вышел из машины, устало опустился на бугорок под раскидистым деревом, прислонился спиной к стволу и закрыл глаза. Антоненко выбрался следом, отошел в сторону, стряхнул с гимнастерки и галифе беловатый налет пыли, протер сапоги бархатной тряпочкой. И лишь потом, бросив украдкой взгляд на Савельева, заметил, какое болезненно бледное лицо у командира дивизиона. "Нытик ты, майор! - решил Антоненко. - Ни стыда у тебя нет, ни совести! Вот кому следовало бы дома остаться, а он поехал, не жалуется. А ты еще со своей эрудицией к нему липнешь как банный лист…"
- Алфей Афанасьевич, как вы себя чувствуете? - спросил он с участием.
- Спасибо, полегчало немного, - отозвался, не открывая глаз, Савельев и попросил: - Климов, сбегайте-ка на канал, холодненькой водички принесите, угостите товарища майора.
- Это мы мигом! - с готовностью ответил связист, но сразу же поправился, глянув на Антоненко: - Есть! - И, захватив две фляги, убежал.
Хвост колонны втянулся в рощу, машины рассредоточились по ее краю. Гул двигателей оборвался, и наступила необычная тишина. Майор Антоненко снова удивился себе - несколько часов в пустыне, а взгляд стал острее и слух чутче. Вон даже шелест листьев слышен, пичужка приятно щебечет. Хорошо! Вике бы сейчас эту тишину послушать…
Спрыгнули на землю артиллеристы с серыми от пыли касками и лицами - одни глаза блестят. Первым делом принялись осматривать орудия, помогли водителям обслужить тягачи и только после этого стали чиститься, побежали за водой к каналу. И майору Антоненко понравилось, что все в дивизионе делается споро, без лишних напоминаний. Видно, что в батареях хорошо отработан порядок привала, каждый знает свои обязанности. Всего каких-то несколько минут прошло, а ветровые стекла машин протерты, тягачи заправлены. И вот уже все расселись на взгорке - майор Трошин о чем-то беседует с ними.
Такого у него в батарее не было: сам бегал вдоль колонны, проверял. Приметившийся ему еще в районе сбора чернявый комбат так и делал. И майор Антоненко его одобрил: за эту батарею можно быть спокойным. А за другие трудно сказать - доверять надо, но контроль не помешает, чтобы совесть была чиста. Ничего, остальные обожгутся разок - тоже будут перепроверять.
Командиры батарей подошли к подполковнику Савельеву, доложили о готовности продолжать марш, с любопытством посматривая на незнакомого майора. Савельев представил им Антоненко:
- Ваш новый командир майор Антоненко Василий Тихонович. Прошу любить и жаловать.
Василий Тихонович пожимал руки, внимательно вглядывался в лица офицеров, пытаясь угадать, что из себя представляют комбаты и как сложатся отношения с каждым из них.
- Гвардии капитан Викторов, комбат один, - сухо назвал себя первый. Этот тон не вязался с его добрым скуластым лицом, с открытым взглядом стального цвета глаз и невыносимо рыжей шевелюрой, выбивавшейся из-под каски. На вид ему было немного за тридцать.
"Пожалуй, засиделся в комбатах, - решил Антоненко. - Перехаживает очередное звание, по годам ему пора бы майора получить. Наверное, потому и обиду затаил. Но я-то здесь при чем?"
- Викторов, - сказал, не открывая глаз, Савельев, - лучший комбат дивизиона. Заканчивает заочно академию. Это его последняя баталия - переводят Александра Николаевича от нас на повышение. Документы уже затребовали в округ, вот-вот приказ придет. Замену себе неплохую подготовил - старшего офицера батареи.
- Гвардии старший лейтенант Авакян, комбат два, - широко улыбаясь, протянул узкую ладонь уже знакомый Антоненко чернявый офицер с маленькими тонкими усиками, которые придавали его смуглому лицу с красивыми, чуть навыкате, карими глазами немного хищноватое выражение. Ему можно было дать от силы лет двадцать пять, не больше.
"Надо же, какой гостеприимный, - подумал майор Антоненко, - и жизнерадостный. И энергичный к тому же - больше всех работает. Молодец, далеко пойдет".
- Дисциплина в батарее Авакяна хромает, - снова опроверг мысли майора Алфей Афанасьевич. Комбат от этого замечания помрачнел, опустил глаза. - Недавно назначен, опыта еще мало. Старается везде сам поспеть, не доверяет подчиненным, а они, понятно, на него полагаются. Отсюда казусы всякие. Но дело знает. Возьмите его под персональную опеку, Василий Тихонович.
- Командир третьей батареи гвардии старший лейтенант Мирошников, - щелкнул каблуками высокий плечистый офицер. Коротко сжал руку майора Антоненко, точно силомер сдавил. Василий Тихонович с трудом расклеил за спиной слипшиеся пальцы.
"Проверил, хитрец. Силен, брат, не спорю, - с уважением подумал он. - Ну уж насчет тебя, надеюсь, не ошибусь. Тебя никуда не переводят, батарея души не чает в своем командире. И опека персональная тебе не нужна. Так, что ли, Алфей Афанасьевич?"
- Обхаживают его, Василий Тихонович, - опять словно отвечая на вопрос своего преемника, ответил Савельев. - Мирошников - мастер спорта по борьбе, чемпион округа, перетягивают его поближе к столице. А вы не отдавайте. Смиритесь с поездками на сборы, на соревнования, но не отпускайте. У него талант артиллериста. И полдивизиона благодаря Максиму Викторовичу борьбой увлекается, разряды имеет.
- Поздняков, ну-ка подь сюда! Живо! - зычно позвали от колонны, и офицеры оглянулись.
- Гвардии прапорщик Песня, наш автотехник, - пояснил Авакян и засмеялся. - Тишина, сейчас спектакль будет. Ох и задаст же он кому-то!
- Не кому-то, а твоему Позднякову, Алик! - насмешливо поправил его Мирошников. - Что-то опять натворил. Ты бы ему няньку прикрепил, что ли. Вгонит он в гроб бедного Песню.
Левый ус посерьезневшего Авакяна нервно дернулся. Темные его глаза сузились. Весь вид его в это мгновение говорил, какого перцу задал бы он сам провинившемуся, который опозорил его перед командиром. А заодно, будь его воля, и прапорщику, чтобы не вылезал некстати.
- Вот так и бывает, Али Гасанович, когда пытаешься сам везде успеть, - без всякого злорадства, скорее, с сожалением подвел итог представлению подполковник Савельев. - Бегали, бегали, а Позднякова просмотрели.
А майор Антоненко лишь удивился про себя, с какой быстротой меняется настроение комбата-два. И еще тому, что все выходит не так, как думалось. По мелочам, правда, но все же…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пятилетним мальчиком бродил Николай по разоренным гитлеровцами украинским селам, держась за руку дряхлого деда Герасима, и просил милостыню "христа ради", выпевая слова высоким, тонким и печальным голоском. Родных он не помнил, дед Герасим рассказывал, что подобрал его возле дороги, на которой был разбросан взрывами бомб обоз беженцев. И с той поры они бродили вместе. Дед крутил на невесть где добытой, древней, как он сам, шарманке какие-то прыгающие и жалостливые мелодии, а мальчишка вторил им. Сердобольные люди делились последним: клали в протянутую грязную ручонку кто ломоть хлеба, горьковатого от примешанной лебеды, кто вареную картофелину, а кто и тонкий желтоватый кусочек сала.
А когда дед умер, мальчишку определили в детский дом. Никаких документов, разумеется, при нем не оказалось, и дали Николаю отчество по имени деда - Герасимович, а за голос его певучий придумали фамилию - Песня.