Отдыхал Тулеген недолго. Отыскал в вещмешке бритву, долго и старательно наводил ее на камне и на ремне, но из этого ничего не вышло. В сердцах сплюнул и стал скоблить лицо на ощупь, оставив бороду по краю.
- Ты почему не по-армейски бреешься? - с интересом наблюдая за ним, спросил Ярославцев. - А на горле что же?
- Тупой бритва. Порезать можна. Кирпич нада. Кожа нада. Где взять? У нас старики так броются.
- Старик нашелся. Ну, давай и меня, что ли…
Тулеген побрил тем же манером и командира, потом своих братьев. Разохотились Мезенцев и Лесняк. Лежали, растирали горевшие лица, непривычно голые после многодневной бороды, посмеивались - очень уж необычный вид стал у всех.
Вернулась Нина, увидела своих подопечных, изумленно ахнула:
- Да кто ж это вас так обкорнал, касатики вы мои?
- Вон тот, который самый худой, - сказал красноармеец Лесняк и кивнул в сторону Тулегена.
- Сам худой, - огрызнулся тот.
- Да вы тут все не больно толстые-то, - сокрушенно вздохнула Нина, но тут же снова засмеялась. - Туля, за что же ты их так?
Пулеметчик не счел нужным ответить, помня вчерашнее свое унижение.
- Ну и пожалуйста, молчи. Скорее вылечишься. А знаете, касатики, на кого вы сейчас похожи? Вылитые гномы! Семь гномов-доходяг, а я, выходит, Белоснежка при вас. Ну, театр с вами, мужички!
- Г-Гггномы к-к-кто? - спросил вдруг Свиридов. Это было настолько невероятно, что все повернули к нему головы. Свиридов был самым безнадежным из них - после тяжелой контузии он лежал пластом, ничего не слыша и не говоря ни слова.
- Коля заговорил! Ах ты мой милый, дай же я тебя расцелую! - бросилась к нему Нина.
- Г-г-гномы к-к-кто? - не слушая ее, досадливо морщась, упрямо переспросил Николай.
- Сказка есть такая, - поспешно объяснила Нина. - Не знаешь? Расскажу вечером.
- То страшная история, красноармеец Свиридов, - мрачно сказал Лесняк. - Нельзя ее на ночь. Мы и так травмированные. А тут кошмары пойдут, крик поднимется. Фрицы набегут, и нам полный капут. - Попросил вкрадчиво: - Ты, Нинок, лучше про царевну и семь богатырей расскажи. Хар-рошая сказка! Пусть будет: ты - царевна, мы - богатыри. У них ведь тоже бороды были.
В сторожке раздался дружный хохот красноармейцев. Смеялись охотно, постанывая от боли.
- Были богатыри, - вытерла выступившие слезы Нина, - были, да все вышли! Вон, самим смешно. Хлипкие вы очень. Вот гномы - куда ни шло. Сейчас я вам есть принесу. А потом будет сказка. Ты, Колюня, этого Лесняка больше слушай, он тут наговорит.
Когда они поели, Нина выполнила свое обещание. Рассказала, как невзлюбила мачеха свою падчерицу и выгнала ее в лес, как девочка нашла избушку, где стояли маленькие кроватки, а под каждой - пара крошечных туфелек. Там жили семь лесных веселых и добрых человечков - гномов. Они ходили на работу, а она готовила им еду, и гномы не могли нахвалиться ею:
- Славная и милая у нас хозяюшка! На всем свете такой не сыщешь! Ах как вкусно! Ай да мастерица наша Белоснежка!
- А про яблоко не надо, - перебил ее Лесняк. - Я боюсь. И Свиридову вредно.
- П-п-помолчи! - сказал Свиридов, и раненые его поддержали. Они слушали сказку тихо и серьезно, как дети, завороженные бесхитростным сюжетом и певучим, мягким голосом Нины.
- И вот прознала мачеха, - продолжала Нина, - что падчерице живется хорошо у гномов, и взяло ее черное зло. Изменила она свое обличье и пришла к избушке. Угостила румяным яблочком Белоснежку и исчезла. Девочка надкусила его и заснула глубоким сном - отравленное яблоко оказалось. Вернулись гномы с работы, видят: лежит их маленькая хозяюшка на траве и не дышит. Будили они ее, будили, а добудиться не смогли. Заплакали горько, положили Белоснежку в хрустальный гроб и каждый день приносили ей цветы. И вот однажды проезжал по лесу молодой принц, увидел на лужайке хрустальный гроб, а в нем - неописуемой красоты девушку. Снял он крышку, поцеловал ее в губы, и девушка вдруг проснулась. "Долго же я спала", - сказала Белоснежка…
- И была у них потом свадьба - по усам текло, а в рот не попало, - опять перебил ее Лесняк. - Нет, я не согласен в гномы. Тулеген, добрей меня! Я хочу принцем стать. Пойдешь за меня, Нинок?
- Балаболка, - прикрикнул на него Мезенцев, - мало тебя в детстве пороли! Не порть сказку, люди просят. Тоже мне, принц!
- Порезать можна, - поддержал его и Тулеген. - Рассказывай, Нина…
С этого дня лазарет ожил. Помогая друг другу, бойцы выбирались на лужайку перед сторожкой, грелись на солнышке и вели нескончаемые разговоры. Вспоминали довоенную жизнь, первые бои, гадали, как идет война, когда она наконец кончится. Лесняк старательно балагурил и больше по женской линии истории рассказывал. Мезенцев, шахтер из Донбасса, всегда прерывал его в моменты, когда даже братья Атаевы, до того почти безучастные к таким разговорам, начинали проявлять интерес. Лесняк крякал с досады, но не обижался.
- В общем, конец сами домысливайте, - говорил он и игриво подмигивал. - Мог бы досказать, так разве ж Иван даст? Не любит он женщин почему-то. Может, нецелованный еще? Хотя нет, он не такой. А спросите меня, почему я так думаю? Сказать, Вань?
- Ну, говори, - разрешал Мезенцев.
- Приметил я, какими ты глазами на нашу Белоснежку глядишь. Сам небось в принцы метишь?
- И в мыслях такого не было! - багровел от смущения Мезенцев. - Не похож на тебя, понял? Ох, дождешься, шваркну я тебя когда-нибудь. С непривычки не усидишь. Не трожь Нину!
- Не беленись, не беленись, - успокаивал Лесняк, нисколько не пугаясь его угрозы. - Мы же с тобой душа в душу жить должны. У тебя руки целые, у меня - ноги. Вместе одного бойца составляем, а ты - шваркну!
Он специально поддразнивал Мезенцева, все это видели и добродушно посмеивались.
- А Нину ты, брат, обижаешь, - весело блестя черными глазами, говорил Лесняк. - На нее заглядеться не грех. Некрасива, но принцесса. Огонь-девка!
- Иван тебе говорил - не понимаешь, да? - горячился Тулеген, подступая к Лесняку. - Меня понимай! Нина тебя о́жил. Нехорошо. И красивый она!
- Ожил, ожил, Тулеген, - вроде бы сдавался Лесняк. - И красивый. Шуток не понимаете. Да я за нашу Белоснежку душу выну! - И хитро ухмылялся: - А вот против правды пойти не могу. Хоть режьте меня на куски, а я скажу - хор-рошая девка кому-то достанется! И хозяюшка добрая, и ласковая небось.
- От шайтан! - крутил головой Тулеген, щурил глаза в улыбке. Братья, Дурды и Ашир, такие же худощавые, как и он, тоже крутили головами и щурились.
Грубоватые шутки Лесняка и перепалки по поводу их отвлекали красноармейцев от тоскливых мыслей. Правда, не надолго. Безвестие томило всех. А тут еще почти беспрерывный гул танковых и автомобильных двигателей явственно доносился с дороги, словно нарочно подчеркивая их бессилие.
- Прут и прут, окаянные, - с ненавистью ворчал Мезенцев, и квадратное лицо его каменело от злости, - конца-краю нет! Устроить бы им засаду! И откуда у них сил столько? Ведь от самой границы колошматили их почем зря. А им как слону щекотка!
- Ну, не скажи, - протестовал Лесняк. - Слона нашел! Пощекотали мы их здорово. Это еще фрицам аукнется, вот увидишь. Они этого сами еще не поняли. Как Наполеон.
- Т-т-танки у н-них, - объяснял Свиридов. - С-с-са-молеты.
- Брось, у нас этого добра тоже хватает, - басил Мезенцев. - Думаю я, братцы, что мы попали под их главный удар. Клином они только воткнулись, где у нас войск пожиже, вот и прорвались. А в других местах их, верно, назад за границу выперли. А это, видать, им подмога идет. Вот увидите: скоро им перекроют все, и окажутся фрицы в мешке.
- Стра-тег! - уважительно тянул Лесняк и быстро отскакивал от костра, потому что обидчивый Мезенцев тянулся к нему с кулаками. - Тебе бы, Вань, в маршалы, а?
При Нине бойцы старались не говорить о невеселых вещах. И без того у нее в глазах появился тревожный огонек, она похудела, беспокоясь о них, ища, чем прокормить выздоравливающих. Только ротный не придерживался этого правила - обсуждал все вопросы, не таясь от Нины. День ото дня все глубже становилась хмурая складка на его лбу. Он помогал Нине в ее продовольственных экспедициях, но понимал, что это не выход. Люди недоедают, надо бы сходить в ближайшую деревню за продуктами, а до нее добрых десять километров. Кто пойдет, если только он, братья Атаевы и еще Свиридов могут передвигаться, да и то до первого ветерка, как шутил Лесняк. А без хорошей кормежки им не окрепнуть, не уйти отсюда до осенних холодов. Оставаться же опасно: убежище их никуда не годилось. Рядом дорога, устроят фашисты ненароком привал - и бери голыми руками кадровых бойцов.
Опасения Ярославцева однажды подтвердились. Хорошо еще, что он организовал наблюдение, а то бы им крышка. Привала гитлеровцы не устраивали, просто что-то случилось у них с машиной, и колонна остановилась. Толпа фашистов выскочила на дорогу, разминая ноги. Часть солдат двинулась в лес по своим надобностям, громко гогоча и переговариваясь. Свиридов, бывший в охранении, подбежал к сторожке и слова не мог выговорить от волнения, но старший лейтенант догадался обо всем по его трясущимся губам и приказал уходить.
Дурды и Ашир нагрузились винтовками, Ярославцев вместе с Тулегеном подхватили на руки тяжелого Мезенцева и углубились в чащу, заняли там оборону. Затаились, припав к земле, следя из-за деревьев за врагами, прислушиваясь к чужой речи. Смертельно тревожились за Нину, которая ушла собирать грибы и могла при возвращении нарваться на гитлеровцев.