Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.
Лена провела пальцем по списку.
- Странно… Все совпадает, а в адресе путаница… двадцать восемь, а не восемнадцать?
- Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, - глухо, как из бочки, возразил рабочий.
- Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? - укоризненно сказала Хлопушкина.
- А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда… Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин… Иван Яковлевич, - мрачно бубнил он.
- Хорошо, получите бланк… - По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. - Проставлять только помер, вы знаете?
- Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня…
- Я не барышня, - покраснев, сказала Хлопушкина.
- Ну, гражданка…
Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
- Ну, дай бог на счастье… - Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. - Не видать, - сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. - До свиданьица!..
- Интересно, какой он номер проставил, правда? - шепнула Лена.
- Да…
В двери показалась маленькая толстенькая старушка в стоптанных башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.
- Здесь, что ли, выбирают-то? - спросила она с виноватой улыбкой, оглядываясь по сторонам.
- Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите… Вас как зовут?
- Наболдина Евдоксия.
- А по отчеству?
- А по отчеству - Сергевна.
- Это сын ваш был, что ли?
- Сын, сын… - обрадовалась старушка.
- Как же вы такого большого родили? - не выдержала Хлопушкина.
- Уж правда что… уж больше его в слободе нет, - конфузливо засмеялась старушка, прикрывая рот уголком черного платка.
- У вас там адрес перепутан…
- Вот, вот, и он нам говорит… И до чего ж удивительно, когда мы тут, Наболдины, уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут. Просто удивительно… Тут ведь все пришлые, а мой-то покойник еще до мастерских в кузне тут работал, - словоохотливо поясняла старушка.
- Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?
- Какая там грамота! Уж я и отнекивалась, так он меня цельную неделю учил, как эти самые "четыре" проставить. "Ты говорит, смотри, не спутай…" Просто смех!
- Этого вы не имеете права оглашать, голосование тайное, - сказала Хлопушкина, закусив губу, чтобы не рассмеяться. - Пройдите к тому столу и напишите…
Старушка долго копошилась у стола.
- Куды ее теперь? - спросила она, протягивая Хлопушкиной несложенную записку и перо.
- Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку…
- А чернила-то не размажутся? - беспокойно спросила старушка.
- А вы промокните…
- Вот она и выдала всех!.. - засмеялась Лена, когда старушка вышла. (Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) - Всю семью выдала! Ты знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..
Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.
Они пропустили жену Наболдина, потом пошло все младшее поколение Наболдиных.
Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.
- Наболдин Иван Иванович, - развязно сказал он, косясь на Лену играющими черными глазами. - Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас напутан… Пожалуйте бланок…
- Наболдин Федор Иванович… За адрес уже все известно… Бросать сюда, что ли?..
И второй Наболдин-сын, такой же чернявый, только постарше, так же покосившись на Лену, выполнил свой "гражданский долг".
- Тут моя жинка сейчас придет, - сказал он со смущенной улыбкой, задержавшись у дверей, - вы уж ей разъясните, что и как, а то она у меня беда какая пужливая…
Но, видно, с жинками Наболдиных произошла путаница, потому что в комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми глазами.
- Здесь, что ли, бланок получить?.. Мильтонов понаставили, насилу пробьешься к вам!.. Наболдина Катерина… Вы только поскорей, пожалуйста, а то у меня опара уйдет, - заговорила она резким, крикливым голосом. - Тоже - выборы называются: муки, сахару не достанешь, а выборы устраивают!.. Мильтонов понаставили…
Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.
- Наболдин Н.И., слесарь… или это неважно? Покорно благодарим-с, - сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. - Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..
- Наболдина Фекла… Да, Андревна…
Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.
- Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..
Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.
- Наболдина Аня… то есть Анна Иванна, - поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.
После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.
Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.
- Так, - сказал он, багровея, - так!.. - И ударил кулаком по перилам. - Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет… - Он погрозил пальцем. - Мы с вас еще спу-устим шкурку… Мы! - выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. - Литейщики!..
- Он совершенно пьян, - шепнула Лена. - Стоит ли его?..
- Уверена, что он не ошибется в списке, - сухо сказала Хлопушкина. - Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, - голос Хлопушкиной слегка дрогнул, - перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес… Вы поняли меня?
- Понял я вас, вполне я вас понял… Товарищей, правильно… - он одобрительно покачал головой, - это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним…
Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.
- Извиняюсь… Здесь? - смущенно сказал он, тыча в середину бланка.
- Совершенно верно.
Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.
"Не очень-то она соблюдает инструкцию", - подумала Лена.
Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: "Смотри, дескать, как идет дело!" Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.
- Очень нужно, Соня, - сказал он, покосившись на Лену.
Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.
- …Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет… - доносилось до Лены. - …Хуже всего у вас, на Голубинке…
- Да ведь там сплошной обыватель, - отвечала Хлопушкина. - Как на железной дороге?
- Замечательно… Там Чуркин твой все дело организовал…
Хлопушкина покраснела.
- А ты не красней, он парень хороший…
- Так до завтра…
- До завтра…
"Какие проходы?.." Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.
Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.
- Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? - спросила Лена.
Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.
- Нет, я не замечала, - сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. - Да и не наше это дело, - добавила она сухо.
"Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других…" Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.
"Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? - думала Лена. - Да, была беззащитна и унижена, и вот - нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я…" Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.