- …Ты хочешь ясности. Правильно! Совершенно резонная твоя позиция! Я за ясность, и Малютка за ясность, и Изумрудов за ясность! Скажи, Изумрудов!
Изумрудов колыхнулся в кресле и распространил по комнате волны ароматов.
- Тысяча двести ежемесячно, - прошлепал он мягкими губами.
- Слышишь, Геня? Тысяча двести. Без вычетов и налогов.
- За десять лет - состояние, - вздохнул Изумрудов, томно подняв глаза к потолку.
- Именно! Именно! - тихо воскликнул Цыцаркин. - Ты подсчитай!
Геннадию было так дико, что он не обиделся и не оборвал их. Да что они, идиоты, что ли? Или его принимают за идиота? Сесть ни за что ни про что в тюрьму, чтобы покрыть чужие преступления! Ненормальные!.. Онемев от удивления, он слушал дальше, а Цыцаркин опять говорил, и все отчетливей обрисовывалось его бредовое предложение. "Однако! Здорово, видно, их прижали, если они пытаются купить такого безукоризненно честного человека, как я. Жест отчаяния: в такой, значит, попали переплет, что им уж терять нечего, выдают себя с головой…" Он пренебрежительно усмехнулся и встал.
- Глупости говорите, смешно слушать, - сказал он грубо и взял с вешалки у двери свой плащ. Больше ему нечего было делать в этой компании обезумевших жуликов.
Малютка, не разгибаясь, почти не меняя позы, проворно проехал вместе со стулом шага на два вперед и загородил собою дверь.
- Но-но! - сказал Геннадий, повысив голос. - Давай-ка прочь. Я шутить не люблю.
Ему стало жутко, до него вдруг дошло, что он один, а их трое, припертых к стенке людей, - черт их знает, что они еще вздумают выкинуть… "Да не в лесу же мы. Закричу, - рядом соседи…" Принял храбрый вид:
- Двигайся. Живей.
- Тише, Геня, тише, тише! - сказал Цыцаркин. - Целиком ты, милый, тут, - он похлопал по карману пижамы, - и… не надо кричать. Будем беседовать культурно. Деньги взял?
- Какие деньги?.. Ну.
- За что ты взял деньги?
- Как за что?
- Так. За что?
- Я… в долг взял.
- Хе! В долг. Не в долг, а свою долю ты взял, так и в расписке написано. Поверит тебе Малютка такую сумму в долг. Кто ты ему - брат, сват?..
- При чем тут Малютка?
- То есть как при чем Малютка?
- Я же не у Малютки брал.
- А у кого?
- У вас я брал.
- У меня? Нет, Геня, у меня ты не брал, я тебе только скромную сумму послал в Батуми, когда ты ко мне дважды обратился, и следом отправил авиапочтой заказное письмо, в котором, откровенно говоря, выразил изумление… Изумление такой просьбой с твоей стороны. Не те у нас отношения, чтобы телеграммы мне слать - гони деньги. Если я в тебе принял участие и устроил на работу, так это в память былого знакомства с твоими родителями, а на иждивение я тебя не брал, и средства не позволяют взять… Сожалею, если ты не успел получить мое письмо, - а может, успел?..
- Не получал я никакого письма. Что вы ерунду наворачиваете!
- Жалко, что не получал. Во всяком случае, письмо сдано под квитанцию и может… фигурировать, при надобности…
- Как это так - не у вас брал, когда вы из рук в руки мне дали?
- Это вздор, из чьих рук; это недоказуемо; важна расписка.
- И расписка на ваше имя.
- Ну-ну-ну-ну!
- Ну да, на ваше!
- Ну-ну-ну-ну!
- На ваше, я читал!..
- Хорошо читаешь, грамотей. Малюткины были деньги, на Малюткино имя и расписка.
- "Цыцаркину" написано в расписке. Я же читал… Я его фамилии и не знаю, очень мне надо знать…
- "Сударкину" написано в расписке, а не "Цыцаркину". Сударкин Малюткина фамилия. А ты прочел - "Цыцаркину"? Хе-хе-хе-хе-хе! - Цыцаркин затрясся, его щучья морда расплылась от тихого смеха. И Малютка улыбнулся, показав желтые зубы и бледные десны.
- Хе-хе-хе-хе-хе! Ох, не могу! Хо-хо-хо-хо-хо! Сударкина принял за Цыцаркина! Ху-ху-ху-ху-ху! Сударкин, Сударкин, Сударкин, а он прочел Цыцаркин!.. - тихо восклицал Цыцаркин, раскисая от смеха, махая рукой и зажмурив глаза, из которых потекли слезы. - Ох, комедия!..
- Покажите расписку! - свирепо сказал Геннадий.
- Покажите ему, - приказал Изумрудов.
Цыцаркин вытер слезы:
- Покажи ему, Малютка. Пусть убедится Да Сударкин там, Сударкин, хо-хо-хо, все в порядке!
- Станьте дальше, тогда покажу, - пропищал Малютка. Геннадий повиновался - отошел.
- Еще дальше, еще. - Все так же оскалившись, Малютка полез детской цыплячьей рукой во внутренний карман пиджака, достал книжечку - служебное удостоверение, из книжечки бумажку, развернул бумажку и издали показал Геннадию. И тот, напрягши зрение, убедился, что расписка подлинно на имя Сударкина и там написано, что он, Геннадий Куприянов, получил сполна причитающуюся ему сумму… Геннадий рванулся к Малютке, но тот был настороже - обе его руки мигом исчезли в карманах, и в оскаленном мертвецки-желтом лице появилось что-то такое, что Геннадий остановился…
- Порядок! - сказал Цыцаркин. - Сам видишь!
- Я закричу! - сказал Геннадий, беспомощно оглянувшись на него.
- А смысл? - рассудительно, уже без смеха, спросил Цыцаркин. - Ну, придет милиция; ведь все равно сядешь. Не уйдешь от правосудия. Не те у тебя мозги, пардон, чтобы выпутаться; а свидетельствовать против тебя будут люди с мозгами - Спинозы по сравнению с тобой. Так что тут дилемма: или ты садишься как пострадавший во имя товарищества, и тогда тебе хорошо; или ты садишься как предатель товарищества, и тогда тебе плохо. Если даже, паче чаянья, тебя оправдают начисто - тебе плохо, Геня. Выбирай.
- Главным пунктом обвинения будет поджог склада, - зашлепал Изумрудов, - этот пункт вам не придется брать на себя, можете быть спокойны, мы докажем ваше алиби.
- Меня не за что сажать… - пробормотал Геннадий, стоя столбом среди комнаты.
- Геня, ах, Геня, - сказал Цыцаркин. - Я думал, ты молодой Ахиллес, а ты, бог с тобой, совсем плох. Крошка-Малютка наш, сорок третий год человеку, язва двенадцатиперстной кишки, и тот сильней тебя духом…
- Я ничего не сделал! - сказал Геннадий. - Вы мне расписку подсунули… Плевал я на вашу расписку! - взвизгнул он. - Пустите меня!
- Геня, подумай…
- Пустите! - крикнул Геннадий.
- Ну, пусти, - кивнул Малютке Цыцаркин.
- Пустить? - повторил Малютка, не двигаясь с места.
- Да, постой, Геня, еще вопрос: не ты ли, часом, сообщил в милицию об облигации? А? Ответь по совести. Облегчи душу.
- Конечно, он! - с ненавистью сказал Малютка.
- Ничего я не сообщал, ну вас к черту, Сашка Любимов сообщил!
- Пустите его, - слегка повернув голову, распорядился Изумрудов. Малютка встал, держа руки в карманах, - он был Геннадию до подмышки, не выше, - и дал дорогу.
В темном коридоре Геннадий долго возился с незнакомыми запорами отворил наконец дверь, выскочил на улицу и пустился наутек по лужам, не разбирая пути.
Он мчался домой. Не к Зинке, а домой, под кров, который единственный мог его укрыть, вразумить, спасти. К сильным заботливым рукам, которые он оттолкнул. Туда, где немыслимы ни обиды, ни счеты, ни ссоры, - о, как он это понял!..
Он был слишком непрактичен и неосведомлен в житейских делах, а в тех, с которыми пришлось столкнуться, - подавно. Он не знал, действительно ли ему угрожает опасность или его просто пугали. Но угроза слишком ужасна. Невозможно жить в такой петле. "Мать, помоги, сними петлю… Мать, что я наделал со своей жизнью…"
Уже ни трамвай не ходил, ни автобус. Город затихал. Дождь припустил как из ведра, мутно светились в водяной мгле фонари. Изредка, с шумом разбрызгивая лужи, пролетала машина. Изредка попадались пешеходы под зонтиками, похожими на черные грибы.
"Как я оправдаюсь, они покажут расписку, будут лгать на меня - как я оправдаюсь, что я наделал! Мама, послушай, я тебе все расскажу. Я тебе расскажу ужасно неприятную вещь, только ты не волнуйся, что у тебя за привычка заранее волноваться, сядь и выслушай спокойно, мне нужен твой совет, а ты волнуешься… Я познакомился с одним типом - ты его когда-то знала, он говорит… Он, оказывается, преступник, - ну какая ты странная, почем я знал, - он не один, их там целая шайка, - да почем же я знал, что ты кричишь, невозможно с тобой разговаривать, - они знаешь что хотят со мной сделать, - мамочка, спаси меня от них!.."
Он мысленно вел с нею этот лихорадочный разговор и стремился к ней, задыхаясь, - казалось, вечность он шагает под проливным дождем, по лужам, казалось - нет конца пути, как в тяжелом сне… Но вот Разъезжая, пустая, ночная, с слепыми пятнышками фонариков на воротах, с смутно чернеющей тушей водокачки на углу. "Кажется, это в наших окошках свет… В наших… Не спят!" Он кинулся бегом.
Маленькая, детская фигура под зонтиком вынырнула из-за водокачки и спешила за ним следом, он не заметил, забыл об опасности. Уже подбегая к своему крыльцу, услышал сзади чмоканье и хлюпанье торопливых чужих шагов, на бегу оглянулся, увидел за пеленой дождя человека под зонтиком "неужели Малютка?" - поскользнулся в грязи и грохнулся с маху, сильно ударившись головой и грудью о ступеньки крыльца. Весь грязный, с облипшими руками, приподнялся, близко засопело, почувствовал удар в спину, - не больно…
Встал во весь рост и медленно стал взбираться на крыльцо - ноги стали как ватные, рубашка наполнялась горячей кровью, нечего было думать преследовать Малютку, удирающего в темень и дождь.
Геннадий успел нажать кнопку звонка - раз, второй и третий, как звонил, бывало, возвещая о своем приходе. Услышал, как три слабых коротких звонка прозвучали в доме. Упав на колени, различил за дверью знакомые летящие шаги матери.
Она распахнула дверь, крикнула и приняла в руки опустившееся тело сына.