При всем том он довольно скоро уснул, и рядом, на кушетке, так же сладко спал влюбленный Валентин.
Утром они поднялись тихо, чтобы никого не разбудить, и поехали на работу.
И все-таки Саша пришел опять, хоть и боялся Кати.
Боялся и тянулся в глубь открытой им страны, где все было неизведанно и удивительно, хоть и стыдно.
То он видел Катю разряженную, ослепительную, - надменно щурясь, она смотрелась в высокое зеркало, и он с особенной отчетливостью понимал свое место в ее жизни, место ничем не замечательного парня, которому только что исполнилось восемнадцать лет.
То она предстала совсем в другом виде - в капотике, с мокрыми после душа волосами, она поила их с Сережей чаем и, пока они пили, читала книгу, став коленками на стул и рассеянно отвечая на Сережины вопросы. Лицо у нее, когда она читала, было ясное, ласковое. Домашняя туфля со смешным меховым помпоном упала с ноги. Саша все это видел, и не то что мечта отдаленное, неосознанное предвкушение мечты смутно бродило в нем…
То, одетая в футболку, с крошечным чемоданчиком в руке, она торопилась на тренировку и была деловая, резкая, шумная: мальчишка-приятель, понятный и свой.
А то Саша застал ее в передней, она сама отворила ему на звонок, он вздрогнул - она была в трусиках и майке, волосы подвязаны ленточкой такая, как на маленькой фотографии. "Сережа у себя, иди", - сказала она небрежно и продолжала свое дело - она занималась гимнастикой. И он прошел, не поднимая глаз.
А потом она уехала с Сережей на дачу до конца каникул. Саша знал дорогу на дачу, он был там один раз с Сережей и его отцом, и Сережа звал его приезжать по воскресеньям, но Саша не поехал: Сережа сказал, что она пригласила кучу гостей; Саша не хотел торчать среди тех, которые что-то значат для нее.
Перед отъездом на дачу Катя, по намеченному плану, побывала с Маринкой в театре.
Она была бесшабашно уверена, что Войнаровский тоже очутится в театре в этот вечер и подойдет к ней, и она пригласит его, - была уверена, потому что жизнь всегда разыгрывала, как по нотам, все, что хотелось Кате. Но на этот раз жизнь отказалась играть по нотам, Войнаровского в театре не было, пьеса была скучная, в зале жарко, у Маринки болел зуб, и она весь вечер ныла, - Катя пришла домой сердитая и закричала на Сережу: "Мне надоело смотреть на твою зеленую физиономию, завтра же на дачу!" - так что Сережа удивился и спросил: "Что у тебя случилось, Екатерина?"
"Очень нужно, подумаешь!" - мысленно сказала Катя Войнаровскому.
И уехала в отвратительном настроении, причина которого возмущала ее. "Какой-то капитан, служит в милиции. Встретимся, я прищурю глаза и скажу: "Простите, - ах, если не ошибаюсь, капитан… капитан… забыла фамилию…""
Был самый жаркий день в году, тридцать два градуса в тени. Энск обомлел от зноя. Среди раскаленного камня центральных улиц нечем было дышать. Войнаровский сидел в своем кабинете, расстегнув ворот рубашки, пил воду со льдом и допрашивал знакомого домушника, взятого на мелком деле. С обоих пот лил градом.
- Ну, уговаривали, - вяло говорил Войнаровский. - А своя-то голова на плечах есть?
Домушник не был в этом уверен и промолчал.
- Ведь вот они гуляют, - продолжал Войнаровский, - а в тюрьму сядешь ты.
- Ага, - невыразительно подтвердил домушник, глядя на графин с водой. Это был молодой парень, невзрачный, с мелким лицом в неровных пятнах загара. Войнаровский вздохнул, отдуваясь, и нажал кнопку.
- Стакан, - сказал он вошедшей секретарше. Налил воды в принесенный стакан и дал домушнику напиться. - Из-за трусости сядешь! - продолжал он, повышая голос. - Трусость до добра не доводит. Испугался! Здоровый такой парень, красивый (домушник приосанился), испугался кучки шпаны… Почему не работал, когда полковник тебя устроил? Почему ушел с завода?
- Они сказали.
- Что сказали?
- Одним словом, или обратно иди до нас, или, одним словом…
- Ну, и трус! - сказал Войнаровский, обтирая лицо платком.
Зазвонил телефон, и голос Маши Рыбниковой сказал, что товарищ Войнаровский может идти, все уехали за город, дома одна работница.
- Хорошо, - ответил Войнаровский. - Ты обдумай, что тебе выгоднее, сказал он домушнику, нажимая кнопку. - Если ты мне назовешь всю братию, то отсидеть тебе придется - ну, годик. А если будешь со мной ваньку валять, то я тебе гарантирую шесть лет как минимум.
- За такое дело шесть лет? - спросил домушник, вставая, так как вошел милиционер.
- Да, шесть, - повторил Войнаровский, кивком показывая, что разговор окончен.
Он заперся на ключ, открыл стенной шкаф и переоделся. Натянул бумажные брюки того неопределенного серо-черного цвета, который продавцы называют "маренго", надел синюю трикотажную бобочку, кепку не первой свежести и взял деревянный чемоданчик. В таком виде он покинул свой кабинет, прошел мимо безмолвной секретарши и вышел на раскаленную улицу.
День объял его своим пламенем. Тротуар был горяч, как печной под, когда печь только что истопили. Каблуки погружались в асфальт. Люди шли по своим делам сквозь пекло.
У магазина хозяйственных товаров Войнаровскому мелькнула знакомая светлая головка с курносеньким профилем и косичками, сколотыми на затылке. Он улыбнулся, он вспомнил эту девочку - однажды он обедал в ресторане парка культуры, а за соседним столиком обедала она со своим женихом, они были трогательны… Она вошла в магазин, не заметив Войнаровского. Он дошел до серого дома старой постройки и поднялся на третий этаж.
- Кто там? - спросила из-за двери тетя Поля.
- Монтер горэнерго, - ответил Войнаровский.
Тетя Поля отворила, не снимая цепочки, и оглядела его.
- Ваше удостоверение личности, - сказала она степенно.
"Вымуштровали", - подумал он.
Тетя Поля впустила его. Со странным чувством он вступил в переднюю, где от разноцветных стекол фрамуги лежали красные, желтые, синие светы.
- Как у вас с проводкой? - спросил он, озирая потолок. - Утечки нет? Жучков нет?
- У нас проводка в аккурате, - сказала тетя Поля.
- В аккурате, в аккурате! - сказал Войнаровский. - На промбазе тоже было в аккурате, а загорелось от проводов.
Испугавшись, тетя Поля повела его в комнаты. Он прошелся по квартире и осмотрел все, что требовалось осмотреть.
Безлюдная большая квартира, с закрытыми от жары окнами, с мебелью в чехлах, со скатанными в трубы коврами и дорожками на натертом полу, дышала благообразием, комфортом, обеспеченностью, раз навсегда принятым жизненным порядком. Должно быть, очень здесь уютно, когда с кресел и абажуров снимают чехлы, на окна вешают занавеси, а по полу раскидывают эти большие ковры… И все-таки квартира показалась Войнаровскому мертвой, и он шел по ней, как по кладбищу.
В одной из комнат висел над столом Катин портрет и ниже маленькая карточка - дискобол. Он остро взглянул на фотографии, они воскресили лицо, которое он полюбил, и тот весенний праздник на стадионе, когда он увидел ее и потом стал искать, где познакомиться… Было холодно и ветрено, на трибунах сидели в теплых пальто, а она выбежала почти нагая, точеная и легкая, с ленточкой в волосах…
Последняя комната была Катина. Он угадал это потому, что ни одна из виденных им ранее комнат не могла быть Катиной, там не было ее примет. Здесь же были неоспоримые приметы: трапеция, подвешенная к потолку, книги по биологии в шкафчике, ваза с цветами, уже начинавшими увядать, - забыла или пожалела их выбросить, уезжая на дачу… Остальное было закрыто чехлами и газетами, и он не смог заглянуть дальше в ее домашний мирок, куда зашел в первый и последний раз… "Да, Екатерина Степановна, этого вы мне не простите, - подумал он с безнадежной улыбкой, - с этим вы меня не примете. Бессмысленно добиваться, бессмысленно видеться…"
И вдруг, когда он на мгновение оглянулся, уходя, ему с абсолютной, железной реальностью представился он сам, рассказывающий Кате об этом дне, - как он решил не встречаться с нею и как пришел по обязанностям службы в квартиру ее отца, и видел ее карточки, и стоял в ее комнате, и что при этом чувствовал и думал.
Этот день пройдет, а где-то впереди тот другой, и он об этом минувшем рассказывает Кате.
- Порядок! - сказал Войнаровский тете Поле. - Все как полагается.
И вышел в пламень дня из обреченного дома, где он собирался весь этот уют и комфорт пустить под откос к чертовой матери, как пускал, бывало, вражьи поезда.
Юлька шла по раскаленной улице. В обеих руках она несла по вязаной сумке, набитой покупками. Сумки раздулись, как футбольные мячи, и резали руки.
У витрины мебельного магазина Юлька замедлила шаг. В витрине выставлены стулья, обитые черной клеенкой, куцая цветастая тахта с толстыми валиками, белесый буфет и - дыбом - пружинный матрац, такой же цветастый, как тахта.
"Сколько всего еще покупать", - подумала Юлька.
Она зашла в магазин, осмотрела ярлыки с ценами, задумчиво постояла перед некрасивым буфетом, заглянула за буфет - там было царство матрацев, один стоял горизонтально, а другие вертикально, но все, как один, в коричневых цветах на розовом поле. Вздохнув, Юлька присела на горизонтальный матрац и попробовала: как пружины. Пружины были твердые. Стоил матрац 200 рублей 95 копеек. За другим буфетом было отделение зеркал. Зеркала многократно отразили серьезное девичье лицо с вздернутым носиком и узкими глазами.
"Без зеркала можно обойтись, - подумала Юлька. - Слишком дорого. Я возьму мое маленькое".
Она вышла из дорогого магазина, села в автобус и через полчаса входила в свой новый дом.
К решетке лифта был привешен на веревочке кусок картона - как в магазине, - и на нем химическим карандашом написано: "Обеденный перерыв".