Дежурный поморщился от ее крика, перестал писать и словно бы впервые поглядел на нее.
- Вы бы потише, - сказал он. - Здесь не глухие. - И другим тоном спросил: - Не судились раньше? Приводов не было?
Она повертела отрицательно головой, отчего ее рассыпавшиеся кудерьки цвета яичного желтка заплясали на лбу.
- Д-да, - протянул дежурный и посмотрел на Андрея Христофоровича. - Минусы школьного воспитания... Отец где работает? - спросил он.
Девушка опять только мотнула головой, из чего можно было заключить, что живет она без отца.
- Вот вам и семейные условия... С матерью, что ли, живете? Отвечайте как следует, - сказал дежурный.
Но она ничего уже не могла выговорить. Уткнув лицо в сложенные ковшиком маленькие красные руки, она отчаянно, раздражающе крикливо зарыдала: под ее легким плащиком задергались, заходили лопатки. И капитан - дежурный, отложив авторучку, приказал милиционеру - высоченному, толстощекому детине:
- Дайте ей воды, Филиппов. И пусть успокоится, отведите ее рядом, там сейчас никого нет, пусть посидит.
Милиционер согнутым пальцем постучал в плечо Лучковой, как стучат в дверь, но она все продолжала рыдать, и тогда он взял ее под руку. Не отнимая от лица ладоней, спотыкаясь, она пошла. И женщина в шарфике - обладательница сумки - шагнула вперед, вид у нее был недовольно-суровый.
- Пойду и я, товарищ начальник, дома хватились уже, наверно. Да и все это дело... - Она не закончила. - Уж и не знаю, что вам сказать. Хоть и совсем ее отпускайте, Маргаритку эту. Аллах с ней, дитя еще.
И, так как дежурный хранил молчание, она объявила:
- Только я доказывать на нее не стану - как хотите.
Андрей Христофорович едва не вмешался, его подмывало напомнить дежурному, что прекратить дело по желанию заявительницы уже нельзя, раз оно начато. К тому же он был заинтересован, и ему хотелось еще послушать, как эта маленькая негодяйка будет изворачиваться и ловчить.
- Так я пойду, товарищ начальник! - сказала женщина, приняв молчание дежурного за согласие. - Адрес мой у вас есть - на случай... - Она повеселела, испытывая явное облегчение.
- Одну секундочку, подождите, пожалуйста. - С дежурного слетела вдруг вся важность, и он словно бы еще помолодел. - Сейчас вы у меня распишитесь, и пойдете... - Он заглянул в протокол. - Вера Георгиевна?.. Присядьте, пожалуйста, Вера Георгиевна. Да, вот так, недоработки в школе, в семье дают себя знать. И если личность задержанного не внушает опасений...
Улыбаясь про себя, он что-то еще дописал в протоколе.
А затем в дежурке появился начальник отделения, подполковник Бояджян, и внимание всех обратилось на него. Бледный, с темной голубизной на выбритых щеках, сутуловатый, подвижный, он быстро прошел за перегородку, извинился на ходу перед Ногтевым за опоздание и с размаху присел к столу дежурного: подполковник примчался на мотоцикле, и запах дороги - бензина, пыли - еще окутывал его. Приглаживая машинально свои черные, жестко топорщившиеся волосы, он нетерпеливо бросил:
- Что у вас? Нового ничего?.. Вызовите ко мне, пожалуйста, Завадского, он там в квартале всех кошек знает... Разыщите его. Нехорошее дело - да... Плохое дело.
Придвинувшись к капитану, он вполголоса стал рассказывать: такси, в котором разъезжали убийцы, было найдено брошенным в пустынном дворике у выезда на Варшавское шоссе; пассажиров в машине и след простыл, водителя тоже не оказалось.
- И еще прошу учесть, их было трое, этих красивых молодых людей. - Бояджян все приглаживал свои волосы. - Трое, а не двое, - показала дворничиха.
- Жена дворника, - уточнил неожиданно для самого себя капитан и кашлянул от неловкости.
- Совершенно верно: жена дворника, - саркастическим тоном повторил Бояджян. - Благодарю! Жена дворника припомнила, что в такси приезжало трое, а уехало двое. Третий, возможно, где-то здесь еще ходит-бродит, возможно, на нашей территории. Прошу, пожалуйста, учесть.
Он замолчал, подпер голову рукой и в этой задумчивой и печальной позе посидел минуту, другую; но вот его затуманенные глаза остановились на Андрее Христофоровиче.
- Извините, хлопотный день... - Он легко поднялся. - Пожалуйста, пройдемте ко мне. Вы меня заждались.
На втором этаже, на пути в свой кабинет, начальник отделения остановился вдруг в середине коридора, у двери с табличкой "Библиотека".
- Вам уже, наверно, известно, товарищ Ногтев, какое у нас "чепе"? - заговорил он. - Могу сказать, что такое я видел не часто. Девочка заперлась в ванной на крючок, спасалась от злых дядей... Пустяковый такой крючок, ничего не стоило его сорвать - раз, и готово. А на теле старика девятнадцать ран.
- Ужасно, - сказал Андрей Христофорович. - Ужасно. И опять молодежь - я слышал.
- Между прочим, дилетанты, - это сразу видно: слишком много жестокости. Жестокость чаще всего от страха бывает.
Бояджян двинулся дальше, и уже у двери в свой кабинет, пропуская вперед Андрея Христофоровича, опять остановившись, договорил:
- Между прочим, жестокость - я думал об этом - да! - жестокость и сама собой есть в человеке, - возможно, не в каждом человеке. Вопрос - что способствует и что не способствует ее проявлению. Бывает, что человек и курицу-мурицу зарезать не может, а при других условиях... Прошу, пожалуйста, садиться.
...В дежурке по уходе начальника к капитану вновь приблизилась все еще дожидавшаяся там женщина с сумкой. Но только она открыла рот, чтобы напомнить о себе, как он предупредил ее.
- Гражданка Федосеева! - И в голосе капитана опять зазвучала официальная, соответствующая месту строгость. - Вы дадите сейчас свои показания, расскажете все, как было, точно как было... Филиппов, приведите задержанную Лучкову, - распорядился он.
- Да что мне искать с этой Маргаритки, по дурости она, в забвении... - воскликнула женщина, - я вам правильно говорю - по дурости...
- Суд будет решать: по дурости или почему-нибудь, - твердо проговорил капитан, к которому после разговора с Бояджяном о страшном сегодняшнем "чепе" вернулась строгость, - а ваш долг помочь суду, дать правдивые показания.
Из соседней комнаты, отирая ладонями мокрые щеки, всхлипывая, но с выражением робкой благодарности вышла Лучкова. Капитан еще раз оглядел ее, и теперь это существо в грязноватом плащике, со своими безжизненно-желтыми помятыми кудерьками, с покрасневшим от слез кончиком носа, худенькое, в запыленных башмачках на тонких ногах, не пробудило в нем ни участия, ни доверия: он видел как будто другую девицу.
- Лучкова, не разыгрывайте драму, здесь не театр, - сказал капитан. - Давно вы занимаетесь кражами?
Оторопев, девушка промолчала, даже перестала всхлипывать... Этот облеченный властью человек, который был так добр к ней четверть часа назад, переменился вдруг к худшему для нее, и она не постигала, в чем она еще провинилась. Она перевела беспомощный, просительный взгляд на женщину с сумкой, и та ответила таким же беспомощным, просительным взглядом.
...Ногтеву сегодня не везло: только он и начальник отделения уединились в кабинете, как позвонили из городского управления милиции, и Бояджян долго слушал, лаконично отзываясь: "Так точно", "Доложу сегодня же", а едва закончился этот инструктаж, как постучались и вошли два офицера из Комитета государственной безопасности: полковник и майор, и Бояджян тотчас их принял. Еще раз извинившись перед Ногтевым, он попросил, если позволяет время, еще подождать, и Андрею Христофоровичу оставалось лишь подчиниться. Видимо, сегодняшнее зверское убийство привлекло также внимание Комитета безопасности...
Сидя одиноко в опустевшей комнатке секретарши, за ее столом с зачехленной машинкой, Андрей Христофорович перебирал впечатления дня. Из коридора доносились порой тяжелые, солдатские шаги, часто звенел телефон в кабинете Бояджяна и где-то еще, в далекой комнате, чуть слышный, как эхо. А в открытую форточку врывался судорожный треск моторов, точно вспыхивала и обрывалась автоматная пальба, - подъезжали и уезжали мотоциклы. Давно уже наступил вечер, но в окне не стало темнее - наоборот: беспокойный оранжево-розовый свет разливался там, становился все сильнее - луна всходила за угольно-черными крышами, а может быть, - кто знает? - это разгорался далекий пожар.
Андрей Христофорович после всего услышанного и увиденного испытывал странный подъем, необыкновенное возбуждение. И хотя люди вообще-то не нравились ему, упрямо не меняясь к лучшему, вероятно потому, что по самой природе своей были дурны, слабы, лживы, неверны, - он был удовлетворен. За немногими исключениями, они все нуждались в постоянной, неослабной опеке - он, Ногтев, понимал это давно, и это давнее его убеждение вновь сегодня подтверждалось. Вот и сейчас, сию минуту, где-то по огромному городу ходили убийцы - непойманные, неузнанные; двое из них, наверно, уже кутили и распутничали со своими подругами; третий, отставший от компании, притаился где-нибудь совсем близко, может быть, сидел в кино или даже укрылся у тунеядца Голованова, - в этом тоже не было бы ничего невероятного... Тем временем на все милицейские посты поступали новые тревожные сигналы: где-то передрались пьяные хулиганы, где-то обокрали магазин, где-то взяли подозрительного гражданина с фотоаппаратом, где-то насильничали, где-то пролилась кровь.
Андрей Христофорович физически ощутил себя блокированным, взятым в кольцо пороками и слабостями людей.