С удвоенной энергией вмешался Ногтев в "Дело Голованова и К°", как он его именовал. И освобождение Голованова из милиции явилось для Андрея Христофоровича еще одним симптомом некоей болезни, получившей в последние годы опасное распространение. С самим Головановым он разговаривал всего один раз и очень недолго, когда вызвал его для беседы в контору ЖЭКа. И он тогда же убедился, что представший перед ним молодой человек - нестриженый, хмурый, неуступчивый, непочтительный - не заслуживает никакого снисхождения. Он таким и воображал себе этого самозваного поэта, пьянчужку и бездельника; собственно, он мог бы даже и не вызывать Голованова, - так хорошо он уже все знал о нем; он и прежде отлично умел распознавать людей по одним лишь документам. А к жалобам квартирных соседей Голованова он охотно присоединил бы и свою жалобу, причем не на одного Голованова, а вообще на молодежь - на немалую ее часть. Она - и это выглядело чрезвычайно серьезно - не оправдала его, Андрея Христофоровича, надежд, она выросла чужой, не похожей на те безликие образы исполнительных наследников, точь-в-точь повторявших его самого, что рисовались ему когда-то. И со всей горячностью словно бы обманутой души, со всей своей алчущей энергией Андрей Христофорович схватился за "Дело Голованова и К°", как вступил бы в схватку со своим личным врагом.
На следующий же день после возвращения Голованова из милиции Ногтев пришел в дом, где жил этот юнец, производивший такое отталкивающее впечатление. Он побывал у его соседей, побеседовал с Клавдией Августовной - та, робея, лишь поддакивала; посидел у Кручинина второго, который рассказал много всяких подробностей из быта и нравов современной богемы; можно было только удивляться, как хорошо осведомлен этот больной, старый человек. Выйдя от него, Андрей Христофорович задержался перед соседней приоткрытой дверью и прислушался - то была дверь в комнату Голованова. "Дома?" - спрашивал его взгляд.
Кручинин отрицательно помотал своей крупной головой, покрытой прекрасными белоснежными кудрями; он вообще выглядел импозантно - большой, осанистый, медлительный, в пижаме со шнурами...
- И вы обратите внимание, - прогудел его густой, жужжащий голос. - Самого дома нет, с утра убрался неведомо по каким делам, а комната отперта - заходи кто хочешь, располагайся! И это не в первый раз - вот уж точно: живет, как в чистом поле.
Кручинин и тут обличал Голованова, если не в недозволенном, то в необъяснимом. И Андрей Христофорович поддался внезапному искушению: хотя и не полагалось в отсутствие хозяина входить в чужое жилище, соблазн был слишком велик - представилась вдруг возможность заглянуть как бы в глубокий тыл врага. Ногтев оглянулся - в длинном полутемном коридоре они стояли одни, даже из кухни не доносилось ни звука. Кручинин, догадавшись о желании гостя, кивнул, успокаивая и поощряя; даже что-то игривое выступило на его неподвижном, тяжелом лице. И Ногтев быстро и по-молодому бойко переступил через порожек...
Он увидел не совсем то, что ожидал: не логово и не притон, как они ему воображались, - скорее, вот такой полупустой, разоренной могла быть комната в момент переезда ее обитателя на другую квартиру: голые стены, выцветшие обои с темными квадратами на тех местах, где висели раньше картины, большой, обтерханный, с ремнями кожаный чемодан в углу и книги у стен, кучи книг, вынутых из шкафов, что были, как видно, увезены отсюда. Продавленный, в буграх диван и карточный на выгнутых ножках столик, заваленный бумагами, точно ожидали, когда и их заберут. Лишь присмотревшись, Андрей Христофорович обнаружил в комнате Голованова признаки некоей оседлости: скомканное одеяло на диване, чайник на подоконнике и пустые бутылки в дальнем углу: две от водки, одна - от шампанского. А над диваном была приколота кнопкой цветная репродукция: портрет мужчины в меховой шапке с трубкой в сжатых губах и с повязанным белой тряпкой ухом.
- Кто ж это такой? - пробормотал Андрей Христофорович, подходя ближе.
Подпись под картинкой отсутствовала; Кручинин тоже не смог сказать, кто здесь изображен. И Андрей Христофорович забеспокоился: ярко-голубые глаза человека на картинке смотрели с пристальной тоской - недобрые, несчастные глаза, от которых становилось не по себе. Было бы важно дознаться: почему, собственно, Голованов повесил над своей постелью портрет этого больного, диковатого мужика? Да и вся комната Голованова - запущенная, обобранная - вызывала беспокойное недоумение: она была не совсем понятной.
Нагнувшись над книгами, Андрей Христофорович торопливо раскрыл один за другим несколько тощих сборничков стихов - авторы были все неизвестны ему; потом попались два томика Стендаля и под ними толстый том стихотворений Некрасова. Это опять же удивило Ногтева - Некрасова он хотя помнил неважно, но почитал; дальше вновь пошли незнакомые имена. Кручинин тем временем без особенной спешки перебирал на столике Голованова его бумаги... Чьи-то шаги раздались в коридоре, и Андрей Христофорович замер, выпрямившись. Но, к счастью, шаги удалялись, и вскоре стукнула дверь на лестницу.
- Надя свой бизнес пошла делать, - сказал Кручинин. - Что-то поздно сегодня. Вот тоже, знаете, элемент...
- Пойдемте... Идемте отсюда, - шепотом с присвистом сказал Ногтев - он начал нервничать.
- Как изволите... А только можно не опасаться. Наш великий поэт ушел с портфеликом, книжечки загонять, - не скоро вернется... Вот - не угодно ли поглядеть? - вирши. - Кручинин неспешно листал школьную тетрадку. - А на полях... Смотрите, недурно рисует! Так ведь это же она - Люська! - И на его маскоподобном, отечном лице опять мелькнула словно бы игривая усмешка. - Она и есть - наша Люська, первая на весь район... Проживает этажом ниже.
- Да? Стихи, вы говорите?.. - Ногтев помедлил: познакомиться со стихами Голованова было бы, разумеется, тоже важно.
- Эротика, - сказал Кручинин.
Он отставил от глаз на вытянутую руку тетрадку и щурясь, стал читать густым, медленным басом:
...к твоим ногам упасть, как птица
к ногам охотника, - ничком
и на камнях кружить и биться
с горячей раной под крылом.
- Это Люське-то! - Кручинин шумно задышал, набрал в легкие воздух, чтобы расхохотаться. - Как птица - перед Люськой-то!..
Андрей Христофорович заглянул в тетрадку: на разлинованной в клетку страничке сбоку от стихотворения было набросано пером - несколькими штрихами - хорошенькое личико под высокой прической.
- А сходство есть, как живая Люська!.. - тяжело дыша, хрипел Кручинин, ему все не удавалось похохотать.
- Пойдемте! - повторил Андрей Христофорович: осторожность взяла в нем верх. - Нам тут с вами делать нечего.
- С вашего разрешения, - сказал Кручинин и сунул тетрадку в карман пижамы. - Жене хочу показать, а после сюда же положу.
Андрей Христофорович, не ответив, точно это его не касалось, быстро пошел, и за ним, трудно передвигая свои слоновые ноги, двинулся Кручинин.
- Мне бы не хотелось, чтобы об этой нашей экскурсии... - начал было тихо Ногтев в коридоре и не докончил, глядя на Кручинина; тот склонил свою красивую в белых кудрях, голову.
