- Перейдем на ту сторону, к университету. Походим там... Я давно там не была.
Корабельников с жаром поддержал эту идею, Зоя тоже обрадовалась, и Глеб, застигнутый врасплох, замялся.
- Ты не хочешь с нами? - Даша была глубочайшим образом удивлена. - Почему ты не хочешь? Там чудесно - на Ленинских горах.
На лице Даши Глеб увидел такое искреннее непонимание, что почувствовал себя неблагодарной скотиной.
- Нет, я с удовольствием, конечно! - поспешно проговорил он. - Часок можно и походить.
И он поплелся вместе со всеми. Но теперь, когда он подчинился, в нем родилось раздражение против своей прекрасной благодетельницы: ее опека становилась слишком неотступной.
Даша шла впереди, и он все время видел ее статную спину, шею с легкими перышками волос, выбившихся из пышной прически, ее округлые в икрах, ровно загорелые ноги. И все это представлялось ему сейчас не то что некрасивым, - нет, но чрезмерным, нарочитым, показным.
На Дашу оборачивались, ее провожали глазами - рослая, прямая, одетая во все новое и дорогое, она была просто великолепна. И ее великолепие лишь увеличивало раздражение Глеба. "Красавица с туристской рекламы", - мысленно язвил он, злясь на себя за бесхарактерность.
По каменной лестнице они все поднялись на мост, на открытую, нависшую над водой дорожку, что тянулась вдоль застекленного коридора, предназначенного для метро; наверху по полотну второго яруса катили автомобили. Пешеходная дорожка выводила прямо к подножию Ленинских гор, но оттуда до университета было еще не близко - прогулка, по всей видимости, предстояла долгая. И, пожалуй, одна провинциалка Зоя была прямодушно довольна; поотстав от Даши и Артура, ушедших вперед, и поравнявшись с Головановым, она принялась болтать:
- Я уже четвертый день в Москве, но ты даже не догадываешься - я еще ужасно волнуюсь. Как это - я в Москве! Дома я часто воображала, что я иду по улице Горького - иду, и всё. И вот - я в Москве. Хожу и узнаю: вот площадь Свердлова, вот Большой театр, вот Художественный. Я полдня в метро ездила, выходила на всех станциях... В Кремле я еще не была.
И она доверительно улыбнулась: носик на ее опаленном солнцем лице был красноват и на самом кончике лупился.
- Вы, москвичи, даже не представляете, как мы мечтаем о Москве! - сказала она. - И как мы вам завидуем. Конечно, по-разному... Некоторые просто говорят, что в Москве легче жить, что она лучше снабжается. Это верно, между прочим. В вашем ГУМе я тоже была - глаза разбежались. Походила, походила, ничего не купила - сам понимаешь: купилок не хватило.
Она рассмеялась, но тут же замолчала... Глубокая дрожь возникла где-то в опорах моста, и задребезжали, зазвенели поручни, поставленные вдоль пешеходной дорожки. Совсем рядом за стеклянной стеной мчался, в полумраке поблескивая окнами, синий поезд метро; навстречу ему летел другой, такой же неярко-синий. И дрожь и звон не были вызваны, казалось, их движением в этом гигантском стеклянном туннеле, а только возвещали об их призрачном полете.
Зоя вдруг вскрикнула и схватилась за поручень - внизу из-под ее ног выплывал большой, весь белый теплоход, также оповещая гудком о своем появлении. И у нее закружилась голова от этого одновременного - и на воде и над водой - движения, в центре которого она очутилась.
- Ох!.. А я-то... Серость - больше ничего. - Она спять засмеялась.
Теплоход был похож на кочующий райский остров, населенный одними только счастливцами, нарядно одетыми, беспечными, праздными, развалившимися в креслах на палубе. В стороне от него, по неподвижной молочко-голубой глади воды, скользили острые, как копья, "двойки", оставляя тающие следы.
- У вас как в каком-нибудь фантастическом романе, - сказала Зоя. - Я люблю научную фантастику... А знаешь, моя мама - она завптицефермой, - моя мама ни разу не была в Москве. Папа был, проездом, когда с войны ехал после победы, а мама никогда... Ты даже не представляешь, сколько людей никогда не были в Москве. Так и прожили всю жизнь в своем районе. И ничего: всю жизнь в своем районе, на одной улице! Как тебе это покажется?
Они незаметно отстали от первой пары: Даши и Корабельникова. Их уже разделяли люди, также возвращавшиеся с футбола, и Даша раз и другой обернулась - не потерялись ли они?
- Но я поставила себе цель, и я добьюсь. У меня способности к языкам, - серьезно сообщила далее Зоя. - Сейчас я у дяди живу, папиного брата, а когда поступлю, перееду в общежитие. И на каникулы ко мне приедет мама, я покажу ей Москву - это точно! А знаешь, какие куры надоедливые, - без перехода воскликнула она, - прожорливые, бестолковые и болеют разными болезнями, даже поносом. И мама всю свою жизнь с курами... Но, знаешь, она не думает об этом, даже удивительно! Она ночей не спит из-за своих пеструшек-несушек, зимой в самую стужу схватится вдруг, сунет ноги в валенки - и к ним...
- А может быть, ей и не надо больше ничего, раз она довольна. - Голованов уже с интересом слушал свою нечаянную спутницу. - Какой-то мудрец, не помню кто, сказал: "Чтобы быть счастливым, надо уметь отказываться от счастья".
- Что-то чудно, - подумав, сказала Зоя.
- Нет, в этом что-то есть, - не согласился Глеб. - Ну, он имел в виду, что надо ограничивать свои желания. Возможно, и твоей маме ничего не надо, кроме того, что у нее есть.
- Как это не надо? - Зоя подивилась. - Как не надо, она же человек... Нет, ты это всерьез?
Глеб, усмехнувшись, покачал отрицательно головой.
- Вообще, жалко бывает иногда людей, особенно старых, - сказала. Зоя. - Живут и живут, и позабыли уже, для чего живут. А может, никогда и не знали... Неужели же только, чтобы за курами ходить. - И опять без всякой видимой связи она сказала: - Ты читал, в Бразилии теперь другая столица, не Рио-де-Жанейро?
От неожиданности Голованов замедлил шаг.
- А Бра-зи-лиа, - по слогам повторила она, - город в джунглях, совершенно новый, современный. Представляешь себе? Еще я мечтаю поехать в Индию, посмотреть Калькутту. Меня всегда тянуло в Индию. По географии, между прочим, у меня всегда были пятерки, по иностранному языку - я французский учила - и по географии.
- Послушай, - сказал Глеб, - ты в самом деле хотела, чтобы эти наши гости выиграли сегодня, тебе жалко, что они не выиграли?
- А чего мне их жалеть? - Она как будто застеснялась. - Но ты понимаешь, они были одни, никто за них не болел, и все вокруг, сто тысяч человек, хотели, чтобы им вмазали. Им было, наверно, даже страшно.
- Оригинальная точка зрения... Это знаменитая команда, - сказал Глеб, - она выигрывала почти что у всех. И ты хотела, чтобы наши проиграли ей?
Он остановился, ожидая ответа... Только сейчас он разглядел, что у этой девчонки с выгоревшими льняными бровками были красивого цвета глаза - прозрачно-медовые, изливавшие теплый свет. Зоя взрослым бабьим жестом, кончиками пальцев, утерла уголки рта.
- Лучше, конечно, если б была ничья, - сказала она.
- Но ведь футбол - спорт, состязание... - возразил Глеб.
- Что же с того, что спорт! Ничья - это было бы даже вежливо с нашей стороны, по-человечески, - сказала Зоя. - Подумаешь, спорт!
Даша вновь обернулась издали на них.
- Где вы там? - донесся ее контральтовый голос - С вами мы никогда не дойдем.
Эскалатор, тоже заключенный в огромный стеклянный футляр, вынес их на Воробьевское шоссе, а затем все четверо двинулись по бульвару. Наступил уже вечер, и навстречу им, пронизывая листву, тянулись, то удлиняясь, то укорачиваясь, слепящие лучи и лучики низкого солнца.
- Здесь ты еще не была? - спросил Голованов у Зои. - Сейчас заахаешь.
- Ну и что? И заахаю, - ответила она. - Я только и делаю у вас, что ахаю.
Но когда ей открылся весь тридцатиэтажный фасад университета, на шпиле и на угловых башнях которого уже горели маячные красно-коралловые огни, она стала серьезной; внимательно оглядевшись, она проговорила:
- У нас в районе самый большой дом - универмаг на четыре этажа.
Обширная, как поле в зелени и цветах, площадь перед университетом была торжественно-пустынна, но у гранитной балюстрады, ограничивавшей ее со стороны Москвы-реки, собралось, как и всегда, довольно много народа. Стояли туристы, аккуратно причесанные мужчины с фотоаппаратами и неопределенного возраста женщины в темных очках; тесно, кучкой, стояли курсанты в мундирах с надраенными пуговицами; девушки сидели на балюстраде, держась друг за дружку, болтая ногами; стояли бородатые старики в черных суконных пиджаках и старухи в белых платочках - делегаты с Выставки достижений народного хозяйства; кто-то еще в фуражке железнодорожника и с ним суворовец в полотняной гимнастерке с алыми погонами... Даша подвинулась, давая Голованову место около себя, он протиснулся и стал рядом. И хотя он приходил сюда и раньше, и хотя увидел только то, что ожидал увидеть, сложное чувство, в котором было и узнавание, и открытие нового, и стеснение в груди, как от свободного полета, охватило его...