- Верхняя граница скорости передач, - пояснял докладчик, - определяется соответствующей известной теоремой Шеннона - при заданной средней мощности передатчика...
И Виктор машинально кивал, как бы подтверждая, что так оно и есть, хотя не мог назвать теорему Шеннона известной, по крайней мере, лично ему.
Еще в школе, на первых же уроках арифметики, Виктора поразили свойства чисел, - казалось, что числа жили самостоятельно, отдельно от людей и вещей. Поначалу они соответствовали точно тому, что можно было увидеть глазами, взять в руки, переложить с места на место; три карандаша, к примеру, две тетрадки, семь перьев, но затем они отрывались от предметов, их породивших. Нельзя было соединить в одно целое карандаши, перья и тетрадки, но 3-2-7 свободно складывались, умножались, делились, возрастали или уменьшались, не обозначая уже ничего предметного. Виктор открыл удивительный мир, вознесенный над миром вещей, где все совершалось по своим, идеальным правилам-законам, которым числа только и подчинялись. Постепенно он проникал во все более далекие области, труднодоступные, таинственные, этой загадочной страны чисел, и самой увлекательной наукой сделалась для него на какое-то время алгебра - царство одних бесплотных символов. А сравнительно недавнее приобщение к понятиям переменной величины, функции, дифференциала и интеграла, к идее бесконечного он пережил как глубоко личное событие. Мир математики был миром чудес, причем самое замечательное состояло в том, что это были чудеса закономерности, свободные от всего случайного и произвольного, от того, что называют чудесами. Даже вещественно невозможное, мнимое обретало в математике условную реальность, так как было рационально обосновано. И решение какой-нибудь особенно сложной задачи, то есть конечное торжество ясной, строгой, отточенной, как шпага, логики, вызывало у Виктора чувство эстетического удовлетворения.
В последние годы он стал также усердно заниматься физикой - в физике математика возвращалась на землю, в мир вещества. Но возвращалась как госпожа, объясняя, формулируя, предсказывая, открывая как ключом все запертые двери. Так или иначе, но Виктор был твердо в этом убежден. И жизненное предназначение определилось для него раз и навсегда: наука - теоретическая физика. Его собственная роль в избранной им науке теперь уже не представлялась ему неясной. Как и свойственно очень молодым людям, он входил в жизнь с сознанием, что именно его поколению, а в этом поколении именно ему вместе с немногими сверстниками, предстояло дать ответ на все еще не решенные вопросы... Тут, надо сказать, логика уступала место вере, а точнее - ощущению нерастраченности сил, которое и заменяло аргументацию.
Докладчик положил мел и, потирая запачканные кончики пальцев, подошел к столу - раскрасневшийся и с затуманенным, словно бы озабоченным взглядом. Сзади на доске, испещренной во всю ширину цифрами, буквами и буковками, вертикальными змейками интегралов, дужками скобок, острыми зигзагами корней, молниями стрелок, остались его рассуждения и доказательства, сжатые до размеров этого черного прямоугольника, - там жила его мысль, пока он несколько секунд отдыхал.
- Не будет фантастикой предположить... - вновь заговорил он и слабо, как бы пробуждаясь, улыбнулся. - Предположить, что на Землю уже не первое тысячелетие поступают искусственные радиосигналы. И расчеты Кардашева показывают, что на современном уровне радиотехники, сегодня... уже сегодня! - есть возможность установить контакты, с инопланетными цивилизациями. Мы имеем в виду - я говорил уже - высокоразвитые цивилизации, с ежесекундным выходом энергии, равным солнечному. Вчера еще мы просто не умели их слышать. Правда, и сегодня мы не умеем еще сами разговаривать с ними - мощность земных, передатчиков пока недостаточна!..
- И не скоро сумеем. Ох, не скоро!.. - зашлепал мягкими губами над ухом Виктора его сосед, "академик". - Лет этак через три - пять тысяч, не меньше... Шутка сказать: с "выходом, равным солнечному". - Старец, впрочем, был, кажется, не слишком огорчен. - Кардашев?.. Он не из Института Штернберга? Не знаете, коллега?
Виктор даже растерялся от этого обращения - "коллега".
- Нет... не знаю... - Назвать, в свою очередь, коллегой "академика" он не решился. - Наверно, да, а может быть... - Запутавшись, он умолк и насупился.
Докладчик стоял теперь у самого края эстрады: было видно, что это уже не юноша, а человек лет тридцати - тридцати пяти, но очень моложавый, отлично, как гимнаст, сложенный; сунув руки в карманы пиджака, он продолжал:
- Дрейк из обсерватории в Грин-Пэнг направил свой радиотелескоп на сравнительно близкие системы: Эпсилон Эридана и Тау Кита. Я не буду подробно - о проекте Дрейка ОЗМа много писалось. И, конечно, самым соблазнительным в ОЗМе было, что Дрейк рассчитывал наладить двустороннюю связь. До Эпсилон Эридана и Тау Кита всего одиннадцать световых лет - рукой подать по космическим масштабам. А это вселяло надежду, что, приняв сигнал, мы, земляне, сможем отозваться на него, то есть завязать беседу... Не чересчур оживленную, как сами понимаете, с промежутком между вопросом и ответом в двадцать два года минимум.
Докладчик опасливо-смешливо покосился на Александра Юрьевича: не порицает ли тот его легкомысленный тон? Но Александр Юрьевич как бы и не заметил его взгляда - он с любопытно-задумчивым выражением слушал.
- ОЗМу, к нашему общему сожалению, постигла неудача: планеты молчали, - сказал докладчик. - Возможно, в данном случае как раз и оправдалось предположение Кардашева. В Грин-Пэнг Дрейк ожидал сигнала на волне двадцать один сантиметр. Но именно на этой частоте передача в пределах Галактики, по мнению Кардашева, нецелесообразна, - сигнал будет сильно поглощаться нейтральным водородом. Дрейк собирается, вы знаете, возобновить свой эксперимент при помощи нового гигантского радиотелескопа с почти удвоенным диаметром зеркала. Что же, дай бог, как говорится... Пожелаем Дрейку терпения, прежде всего терпения, очень много терпения.
- Как вы расшифруете сигнал, когда он будет принят? - раздался тонкий голос, подобный крику о помощи, и в задних рядах встала девушка, вся пунцовая от собственной смелости. - Когда будет установлено, что не естественный... Я хотела, ну, понятно... если сигнал искусственного происхождения? Как его можно будет понять, прочитать?
В зале засмеялись: девушка спрашивала так, что, казалось, от немедленного ответа на ее вопрос зависело все ее будущее.
- "Линкос", - ответил докладчик и тоже засмеялся. - "Линкос" уже разработан. Превосходный, точный язык, основанный на математической логике, - она одинакова, надо думать, у всех разумных существ во Вселенной, натуральный ряд чисел известен, вероятно, и марсианам. А модулированный сигнал может легко этот ряд изобразить... Словом, язык для космоса уже есть, и пора попробовать заговорить на нем.
Виктор не удержался и закивал - ну конечно же, без математики и здесь нельзя обойтись... Теперь, войдя в курс дела, он почувствовал себя совершенно на месте в этом высоком собрании. Если кое-что в докладе и осталось ему непонятным - главным образом в расчетах оптимального спектра межзвездной радиопередачи, то в основном он, право, неплохо во всем разобрался. Забывшись, покусывая заусеницы на пальцах, Виктор слушал, и узенькое личико его выражало полную отрешенность, как у шахматиста, встретившегося с трудным партнером.
Докладчик улыбнулся - он точно и не докладывал уже, а рассказывал любопытные вещи людям, в доброжелательном отношении которых не сомневался:
- Вы спросите: найдутся ли у нас собеседники в космосе? Мы считаем, что они давно нас ждут. Было бы самомнением думать, что из десяти в одиннадцатой степени звезд Галактики только в окрестностях нашего Солнца есть думающие существа. Еще сомнительнее - простите, пожалуйста! - распространить это "чепе" на десять в десятой степени всех галактик наблюдаемой части Вселенной. И значит, надо искать...
Докладчик умолк и наклонился с эстрады в зал.
- Где же лучше всего искать? - спросил он и сам ответил: - Разумеется, в центре Галактики, - это обнадеживающий район. Плотность звездного населения вдоль луча зрения здесь исключительно велика. И простой здравый смысл подсказывает, что здесь легче всего встретиться с высокоразвитой планетной цивилизацией. Я, если позволите, напомню вам этот район...
Он нажал кнопочку около экрана проектора, и на окнах поползли и сомкнулись плотные шторы; тотчас же ослабели звуки улицы, шум автомобилей, стало темно, вернее, сумеречно. И легкое беспокойство, как всегда бывает в этих искусственных сумерках среди бела дня, коснулось людей, сидящих в зале, - они зашевелились, зашептались, кто-то кашлянул - и примолкли.
- Допустим, что только одна планета, но с мощными энергетическими ресурсами, - громче прозвучал в сумерках голос докладчика, - одна планета одной звезды из всего количества десяти в одиннадцатой степени, умноженного на десять в десятой, - только одна из всех пытается известить другие о себе... Скорее можно допустить, что она не является единственной. И мы сегодня уже сможем стать ее абонентом на расстоянии в тысячи парсек.
На экран проектора упал светлый прямоугольник, задвигался, остановился, и как будто окно образовалось там, а из окна глянуло ночное небо. Вначале оно было затянуто туманной дымкой, но вот скачком увеличилась резкость, и открылось почти сплошное сияние - центр великого галактического диска, неисчислимая колония звезд...