Она почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине и забилось сердце. Чтобы не показать своего состояния, она отвернулась от больного. В какую-то долю секунды в мыслях ее пронеслось воспоминание о том, как однажды на экзамене профессор Якушкин обратился к ней с вопросом: "Что такое лепра?" Она дословно помнила сейчас свой ответ: "Лепра – проказа, пока еще неизлечимая болезнь. Ее возбудитель – микроб – известен, но неизвестны способы заражения и условия передачи ее".
Вспомнила она, как вскоре после экзаменов с группой студентов-старшекурсников рискнула пойти в лепрозорий. Студенты сшили себе туфли, которые вместе с чулками потом сожгли. Надели специальные халаты. Они договорились друг с другом ни до чего не дотрагиваться руками.
Было известно, что врачи, десятки лет лечащие больных в лепрозории, оставались здоровыми. И все же Маша боялась. Она боялась заразиться и даже раскаивалась в том, что пошла туда.
Студенты, молодые, здоровые и шумные, затихли, как только прошли через проходную будку лепрозория.
Но с первого взгляда их ничто не поразило. Они шли вдоль улицы. С обеих сторон стояли небольшие дома. Окна их были завешаны тюлевыми занавесками и вышитыми по полотну шторами. На подоконниках буйно цвели герани, розы, лилии. Позади домов зеленели огороды. То же солнце, что и там, за высокой стеной, ласкало зреющие овощи, золотило стройные подсолнухи и осыпающиеся маки. Изредка навстречу студентам попадались люди, и большинство из них на первый взгляд казались обыкновенными, здоровыми людьми.
Это небольшое поселение, отрезанное от всего мира, было все же безраздельно связано с ним. Люди здесь также работали, любили и женились.
Маша старалась не встречаться взглядом с больными. Она чувствовала виноватой себя в том, что она – молодая, здоровая, сильная, что она через час уйдет отсюда в светлый, большой и радостный мир, а они останутся здесь…
Все это пронеслось в памяти Маши.
В первый момент она так растерялась, что не могла даже скрыть своего состояния от пациента.
Парень торопливо начал было надевать рубашку, но Маша остановила его:
– Припадки какие-нибудь у вас бывали?
– Нет, не бывали.
– И никогда раньше с вами таких явлений не было?
Парень покачал головой.
"По-видимому, эпилепсии здесь нет. Теперь попытаюсь опровергнуть сирингомиэлию", – подумала Маша.
Она осторожно прикоснулась пальцами к позвоночнику больного. Ни искривления, ни реберного горба она не нашла.
Она бегло осмотрела правую руку больного, но ни похудания мышц, ни изменения ногтей не заметила.
"Неужели это проказа? – с волнением подумала Маша, и ей захотелось немедленно вымыть руки. – Но я же врач, я не имею права показывать больному свое состояние", – убеждала она себя.
Маша на несколько секунд отошла от больного, овладела собой и тогда спокойно обратилась к нему:
– Сейчас сестра обработает и перевяжет вам рану.
Она открыла дверь, позвала Феклу Захаровну и подошла к умывальнику. Прохладные струйки воды коснулись ее рук, и ей стало легче. Она тщательно промывала пальцы щеткой и мылом, потом протирала их спиртом.
"Что же делать дальше?" – с отчаянием думала она, пока Фекла Захаровна точными взмахами руки накладывала больному бинт. Но когда рана была перевязана, Маша подошла к Фекле Захаровне уже успокоенная.
– Больного нужно немедленно положить в изолятор, – тихо сказала она. – Я предполагаю, что у него лепра. Я сейчас же буду звонить в город.
Фекла Захаровна ничем не выдала своего волнения, только подвижные брови ее дрогнули.
– Мы оставим вас здесь, – обратилась Маша к больному. – Я предполагаю у вас серьезное заболевание.
Парень помолчал и вдруг спокойно заявил:
– Не хочу в больницу. Я лучше на перевязки ходить буду.
– Но мы не можем вас отпустить. Хотя бы трое суток вы должны полежать у нас, – схитрила Маша.
– Даже сутки не хочу, – мрачно ответил парень, опоясываясь кожаным ремнем. – Нет у меня такого времени, чтобы по больницам прохлаждаться, коли ничего не болит.
– Никаких возражений не может быть. Вы взрослый, сознательный человек. Директора вашего мы сегодня же известим, что вы заболели, – властно сказала Маша. – Вы пойдете с сестрой вот туда. – В открытое окно виднелся окруженный молодыми березами дом с широким крыльцом и двумя небольшими окнами. – Мы задержим вас всего на три дня, проведем необходимое исследование и тогда отпустим на все четыре стороны. Договорились?
"Ох, круто взяла. Надо бы помягче, поласковей уговаривать", – подумала Фекла Захаровна.
Но парень с тяжелым вздохом покорно махнул большой рукой: дескать, делайте что хотите, подчиняюсь.
– Ну и хорошо! – обрадовалась Маша. – Я вам книг принесу, чтобы не скучно было. Вы читать любите?
– Люблю! Только вот времени не хватает. Живешь на четвертой скорости.
– Ну вот, теперь и время будет. Хотите, я принесу вам "Молодую гвардию" Фадеева?
– Это читал!
– Ну, тогда "Как закалялась сталь" Островского?
– Так кто же не читал эту книгу? Вы мне принесите что-нибудь новое, про нашу Сибирь, и чтоб земляком написано было.
– Хорошо, принесу! – улыбнулась Маша. – Вот прием больных закончу и принесу.
Больной вышел в сопровождении Феклы Захаровны.
Маша подошла к телефону.
– Мне срочно нужен город, – сказала она. – Да, да. Облздравотдел.
Ночь Маша провела в больнице. Она ждала телефонного звонка из города.
Несколько раз заходила в палаты. Больные спали спокойно.
Маша пересмотрела скудную библиотечку больницы, но о лепре ничего не нашла и подумала, что нужно немедленно купить новых брошюр и книг.
В эти дни, проведенные в больнице, она заметила, что здесь не хватает и других важных мелочей, и ей показалось, что ни у Веры Павловны, ни у Знаменского не было настоящей заботы и любви к делу.
О чем бы ни думала Маша в эту ночь, мысли ее возвращались к больному шоферу. Верен ли ее диагноз? Почему молчит облздравотдел? Что делать с больным дальше? Казалось, одной только этой заботы было через край, но существовали десятки еще других забот: надо где-то доставать железа для крыши, не привезли своевременно и риса для больных, бухгалтер жаловался на незаконные перерасходы по смете. И все эти дела были темным лесом для Маши, в котором она вот-вот могла заблудиться.
Чуть свет в больницу прибежала Фекла Захаровна. Ей тоже не спалось в эту ночь.
– Шофер-то, видно, с левой ноги встал, – рассказывала она Маше, – кричит: "Забуксовал тут, в ваших Семи Братьях! Ничего не болит – в постель уложили! Давайте документы, поеду!" Я его на замок закрыла.
– Не нужно на замок! – испуганно возразила Маша. – Сейчас пойду сама, уговорю.
А в это время в лучах поднимающегося солнца над Семи Братьями кружил самолет, внезапно вынырнувший из-за горы. Он плавно снизился над кронами сосен и побежал к селу по широкой зеленеющей долине.
Несмотря на ранний час, навстречу ему, поднимая босыми ногами клубы пыли, мчались любопытные ребятишки.
Фекла Захаровна и Маша наблюдали у окна за опускающимся самолетом.
– В сельсовет, начальство из города, – сказала Фекла Захаровна. Она посмотрела на Машу и заметила, что лицо ее побледнело и осунулось, под глазами легли темные тени. – Идите спать, Мария Владимировна. Вон как вас подвело за ночь-то. Не беспокойтесь, я за всем догляжу, а как звонок из города будет – разбужу вас сразу же.
– Да, пожалуй, пойду. Зайду к шоферу – и потом спать, – вяло ответила Маша.
Но спать в этот день ей не пришлось.
Со скрипом открылась калитка, и во двор больницы в сопровождении ватаги торжествующих ребят вошла невысокая полная женщина в просторном сером пальто, в платочке из клетчатого шелка, повязанном под подбородком. В руках она держала небольшой чемодан.
– Вот сюда! Сюда! – суетились ребятишки, забегая на крыльцо больницы.
– Алла Максимовна! – крикнула Маша и, забыв о сне, об усталости, перевернув табуретку, помчалась на улицу.
Вслед за ней бросилась изумленная Фекла Захаровна.
На крыльце Маша протянула обе руки Алле Максимовне, и та, улыбаясь, приняла их в одну свободную руку в черной замшевой перчатке.
В одно мгновение отлегли от сердца Маши и тревоги и сомнения. Так случалось и прежде, на практических занятиях в нервной клинике, когда появлялась около Маши ассистент-невропатолог Алла Максимовна Зорина.
Между стволами березовой рощицы выглянуло солнце, жарким светом загорелись маленькие окна изолятора. Маша почувствовала вдруг небывалый прилив счастья, бодрости.
– Как я рада, Алла Максимовна! – твердила она. Об этом можно было и не говорить: сияющие глаза, яркая краска щек и счастливая улыбка – все выдавало ее радость.
Она отобрала у Зориной чемодан, пропустила ее вперед в двери больницы и даже забыла познакомить с Феклой Захаровной. Алла Максимовна сама протянула сестре руку и назвала себя.
Снимая пальто и перчатки, она сказала Маше, что собралась в районы читать лекции, а за час до вылета ей позвонили из облздравотдела, попросили заглянуть в Семь Братьев по поводу больного с диагнозом лепра.
Зорина села на стул, и Маша впервые заметила, что у нее были уже совсем седые волосы, строго причесанные на прямой ряд. Сутулая спина и опущенные плечи говорили о том, что ей далеко за пятьдесят. Но лицо с живыми глазами и свежим маленьким ртом было румяным и даже молодым. Всю жизнь, увлеченная науками, Зорина не придавала значения своей внешности, не подозревая того, что окружающие отмечали это в первую очередь.