2
В нынешний июльский день Захар Васильевич Астахов со сподручным парнем филатом чинил в саду плетень. Про Филата слободские люди говорили:
Наш Фи латка -
Всей слободе заплатка.
А девки лопотали в праздники:
Ах, Латушка, Филат -
Ни сопат, ни горбат.
Ничем не виноват.
Сам дéвицам рад.
А и вдовушкам не клад!
Это напрасно - Филат девицам не радовался; он - человек без памяти о своем родстве и жил разным слободским заработком: он мог чинить ведра и плетни, помогать в кузнице, замещал пастуха, оставался с грудным ребенком, когда какая-нибудь хозяйка уходила на базар, бегал в собор с поручением поставить свечку за болящего человека, караулил огороды, красил крыши суриком и рыл ямы в глухих лопухах, а потом носил туда вручную нечистоты из переполненных отхожих мест.
И еще кое-что мог делать Филат, но одного не мог - жениться. На это ему не раз указывали - летом кузнец, а зимой шорник Макар:
- Што ж ты, Филя, век свой зябнешь: в бабе - полжизни! Не раздражай себя, покуда тебе тридцать лет, потом рад бы, да кровостой жидок будет!
Филат немного гундосил, что люди принимали за признак дурости, но никогда не сердился:
- Да я непосилен, Макар Митрофаныч! Мне абы б самому прокормиться да сторонкой прожить! Да в слободе и нету такой дурной девки, чтобы по мне пришлась!..
- Вот хреновина какая! - говорил Макар. - Да аль ты дурен? У мужика не облицовка дорога, а сок в теле! Про то все бабы знают, а ты нет!
- Какой во мне сок, Макар Митрофаныч? Меня на мочегон только чего-то часто тянет, а больше ничем не сочусь!
- Дурной ты, Филат!.. - скорбно кончал Макар и принимался трудиться.
Филат работал спешно во всяком деле, а в кузнице у Макара Митрофановича с особой бодростью. Макар Митрофанович все больше говорил с мужиками-заказчиками, а Филат один поспевал, как черт в старинной истории: "Дуй - бей - воды - песку - углей!"
Но в нынешний день Филат помогал Захару Васильевичу. Июль удался погожий и знойный: самая пора для хлеба и сена. Сад З. В. Астахова прилегал сзади к самому двору и тоже был окружен садами других домовладельцев. В саду росло всего деревьев сорок - яблони, груши и два клена. Промежду деревьев место заняли лопух, крапива, крыжовник, малина и прелестная мальва, которая ничем не пахла, несмотря на красоту цветов.
- Закуривай, Филат! - закричал Захар Васильевич. - Глянь, сегодня день какой благородный, как на троицу!
Филат покорно слез с плетня и подошел к Захару Васильевичу, хотя не курил. Захар Васильевич был глуховат и время от времени спрашивал: "А?" Но Филат ничего не произносил, и Захар Васильевич, поведя на него белыми глазами, успокаивался насчет необходимости ответа.
Захар Васильевич курил, а Филат так просто стоял. Филат никогда не имел надобности говорить с человеком, а только отвечал, Захар же Васильевич постоянно и неизбежно мог думать и беседовать только об одном - о своем цопком сладострастии, но это не трогало сердце Филата. Сейчас тоже Захар Васильевич попытал Филата по этому делу.
Филат прослушал и вспомнил Макара Митрофановича - тот каждое воскресенье читал вечером по складам книги своей семье, а домашние и Филат умильно слушали чужие слова.
- Макарий Митрофанович по-печатному читал, - что в женщине человеку откроется, то на белом свете закроется.
- Да ну, чушь какая! - удивлялся и отвергал Захар Васильевич.
- Я не знаю, Захар Васильевич, в книге по-печатному написано! - не сопротивлялся Филат, но сам тайно верил в справедливость книги.
Поработав на плетнях еще часа два, труженики шли обедать.
В той степной черноземной полосе, где навсегда расположилась Ямская слобода, лето было длинно и прекрасно, но не злило землю до бесплодия, а открывало всю ее благотворность и помогало до зимы вполне разродиться. Душащая сила черноземного плодородия исходила даже в излишних растениях - лопухах и репьях - и способствовала вечерней, гложущей мошкаре.
В тот июль было душно - людей тянуло на квас и на легкую жидкую пищу. Хозяйка Захара Васильевича поставила обед на дворе. Стол был накрыт под кущей сирени - в прохладной тени. Жадный, нетерпеливый Захар Васильевич сейчас же подошел к столу, не ожидая жены, а Филат совестливо остановился вдалеке.
Захар Васильевич, увидя в чашке молоко, подернутое пленкой, подумал, что оно - холодное. Он взял половник и без оглядки, наспех хватил его целиком внутрь. Вслед за этим первым принятием пищи он харкнул и неожиданно - с большой скоростью - перелез через забор к соседу. Филат смутился, как будто он был виноват, и отошел еще дальше от стола. Вышла хозяйка и спросила:
- А где же Захар-то?
- К соседу чего-то кинулся!
- А кто молочный кулеш расплескал? Ты, что ль, хватаешь, не дождешься никак, - ведь он вар!
- Я не брал, - сказал Филат, - это хозяин покушал.
Но хозяин пропал и пришел не так скоро. Он обошел длинную улицу с обеих сторон и тогда вошел в калитку на свой двор. Филата тяготила немощь от голода, но он терпел. Хозяйка поймала курицу, которая квохтала и хотела сесть наседкой, и окунула ее в кадку с водой, слегка попарывая хворостиной, чтобы курица бросила свою блажь и начала нести яйца.
Тогда вошел Захар Васильевич и, совсем успокоенный, кротко сказал:
- Давайте обедать - все нутро сжег!
Аккуратней и меньше всех ел Филат. Он знал, что он всем чужой и ему никто не простит лишней еды, а в будущий раз - откажут в работе.
За обедом Захар Васильевич по глухой привычке иногда спрашивал:
- А?
Но евшие молча чавкали, и разговор не начинался. Когда хозяйка дала говядину, то Филат присмотрелся к своему куску и начал копать его пальцами.
- Чего ты? - спросил Захар Васильевич.
- Волосья чьи-то запутались! - ответил Филат, стеснявшийся своей брезгливости.
- Пищей требуешь! - сказал хозяин. - А ты глотай ее - пущай она потом в пузе разбирается!
Здесь Захар Васильевич добродушно поглядел на жену: дескать, ничего, дело терпится!
Хозяйка разглядела волосок на мясе Филата и раздраженно заявила:
- Да ты небось сам его приволок своими погаными руками - у меня таких длинных и нету!
Захар Васильевич сейчас ел мягкую кашу, но спешил, как зверь, стараясь захватить побольше.
- Хо-Хо-хо! Да что ты, Филат, одного волоса испугался - у твоей присухи сколько их будет! Весь век во щах ловить будешь!..
Филат стеснительно улыбался и давно проглотил волос, чтобы не обижать хозяев.
- Захарушка, правда, нынче каша хорошо упарилась? - нарочно ласково спросила жена, чтобы муж забыл поскорее про нечистоплотный волос.
Хозяин тогда медленно начал жевать кашу, чтобы взять ее достоинство, и дал среднюю оценку:
- Каша - терпимая!
Тут отворилась калитка и вошел пожилой человек - с кнутом в руках, но без лошади.
Захар Васильевич, не ослабляя своей работы над обедом, дал человеку подойти к столу и потом спросил:
- Ты чего, Понтий?
Человек помолчал, снял зимнюю шапку, на кого-то перекрестился и степенно сказал:
- Ну, здравствуйте! Приятного вам аппетита! - и замолчал; а Филат ожидал, смотря на его приготовления, что он сейчас расскажет бог знает что.
- Здравствуй! - приветствовал гостя хозяин и, рыгнув, положил ложку - Будя, натрескался! Ты насчет ямы, Понтий? Теперча не нужно: Филат намедни горстями по лопухам все расплескал! Хо-хо, Филат жуток на Расправу!
Человек с кнутом еще постоял и ушел не сразу.
- Так, стало быть, теперча не нужно?
- Нет, Понтий, Филат живьем все унес! - ответил хозяин.
- Ну, а когда дело будет неминуемо - нас не забывайте, Захар Васильевич!
- Ну еще бы, Понтий! Только бочку полней наливай и черпак возьми не худой, а что тебе Макар заново справил!
- Да уж чего там, Захар Васильевич! Возкой не обижу! Прощевайте пока!
- С богом, Понтий! По улицам добро не проливай - вонь от тебя с малолетства помню!
Но Понтий не услышал последнего напутствия: его кнут раздражал собак - и дворовый Волчок моментально начал лаять, как только Понтий отошел от стола.
Это был Пантелеймон Гаврилович - хозяин слободского ассенизационного обоза, самый богатый и самый скромный человек во всей слободе. Для простоты и из уважения к нему люди его звали Понтием. Работал Понтий с семи лет на одном и том же деле, ел с рабочими один хлеб и много лет не спал ночей, подремывая лишь на передке дрог с бочкой, когда обоз выезжал из слободы в глухой дальний лог.
- Вот тебе бы золотарем стать - хлебное дело! - говорил после обеда Захар Васильевич Филату и задумывался - как будто и сам не прочь стать им. Но Филат и раньше думал про это занятие, только выходило, что ему нужно сто рублей на лошадь и дроги с бочкой. Если бы рубашки и штаны не носились, тогда через пятнадцать лет у Филата очутились бы эти сто рублей, а иначе не будет денег.
Макар два вечера в прошлом году при лампе считал и говорил Филату:
- Нет, брат, капитал нужен велик; если бы ты харчи не натурой получал, а деньгами… то и тогда, скажем, тебе полтора года следует не есть либо пять лет голодать - выбирай сам! Вот тебе и будет лошадь при дрогах!
До позднего вечера, пока комары силу не взяли, Захар Васильевич с Филатом кончали задний плетень. Пахло навозом и кислотой давно обжитой почвы, но и этот воздух казался благоуханием после духоты низких жилищ - и в Захаре Васильевиче он разжигал аппетит на ужин.