Родные с унынием провожали его. Купецкий обоз, груженный живностью и мороженым съестным добром, проскрипел по шадринским улицам и скрылся в морозном тумане…
Глава восьмая
и последняя о том, как пришел купцу Епишке конец
Ох, в недобрую минуту съехал со двора купец Епишка, сын Амбросиев. Первая примета дана была Егоркой, отчекрыжившим бороду челябинскому купцу. А вторая - в тот самый день, когда съезжал Епишка со двора, в шадринском кружале государевы люди поймали незнаемого человека с возмутительным письмом.
Шли потайные слухи о том, что недалече, в яицком войске, объявился-де государь император Петр Третий и что жалует-де вольностью, землей и от подушной подати освобождает.
В эту самую пору сибирский губернатор Денис Иванович Чичерин писал командующему войсками на сибирской пограничной линии генералу Деколонгу: "У нас все благополучно, здешнее смятение прекращено, и виновные жесточайше наказаны: этим вся молва пустая и вредная пресеклась".
Премного понимал Денис Иванович Чичерин в гусиных паштетах и в заливном, но в том, что творилось в эту самую пору в народе, плохо мараковал старый генерал-поручик. Напрасно надеялся Епишка на успокоительные грамоты сибирского губернатора к населению. Пока сей государственный муж писал и рассылал их, манифест Емельяна Пугачева всколыхнул шадринскую деревню, и выведенные из себя притеснением начальства, попов, купцов и прочих обдирал крестьянского люду восставшие мужики в самое короткое время захватили многие деревеньки и села, что лежат меж Екатеринбургом, Челябой и Шадринском. Всюду в скорое время появились пугачевские полковники, кои становились во главе народных дружин…
В месяце январе, в ту самую пору, когда съезжались купцы в Шадринск, в село Теченское прибыл пугачевский капрал Матвей Евсевьев, который с шестью человеками народного войска занял село и был встречен народом радостно. Попы - и те вышли с иконами и пением, даже ударили в колокол, благо прознали, что революционные войска не чествуют духовенство и, в случае чего, посылают на "глаголь" посушить портянки.
На другой день после столь знаменательного события в Теченское, скрипя полозьями, въезжал обоз Епишки. У самой станичной избы выскочили три мужика с рогатинами, остановили обоз, вытряхнули купца из теплого возка и, подталкивая в спину крепкими тумаками, повели в избу…
Догадливый Епишка смекнул, в чем дело, и дорогой наскоро удумал, какую ахинею пороть будет: "Надоело-де мне купечествовать на утеху непристойной царице Катьке, еду-де к царю Петру Федоровичу, хочу послужить ему верой и правдой, везде от купечества челобитную самому государю, да в дороге настигли недобрые государевы люди и отобрали ту челобитную, а я, Епишка, еле ноги унес".
С теми мыслишками переступил Епишка порог горницы, снял треух, занес ко лбу руку, хотел положить подорожное крестное знамение, а в эту минуту кто-то весело крикнул:
- Батюшки, да это Епишка! Веди, веди сюда, вот где пришлось встретиться…
Глянул Епишка - и смутился зело; капрал Матвейка Евсевьев доподлинно ему знаком был.
Епишка заюлил, умильно сладоречивым голосом повел наступление:
- Ай, Матвей Артемьич, как-то я рад несказанно, как торопился, сама судьба свела… Еду я…
Но капрал вдруг стал суров, и глаза заблестели:
- Вытряхнуть его, ребята, из шубы…
Не успел Епишка и духа перевести, как лисья шуба осталась в руках приспешников капрала.
- Ну, сказывай, лисья душа, хапуга, куда торопился, мужиков, чай, обирать? - опять повеселел Евсевьев. - Может, соль краденую сбывать?..
Епишка глаза упрятал. Было дело: воеводский писец Епишка подлинно воровал соль солдатскую из амбаров военных, а солдаты ели не посоливши… А по начальству воевода и писец отписывали:
"Доводим до ведома вашей интендантской канцелярии: доподлинно крысы соль всю сожрали, я и воевода своими очами зрели, и весь посадский народ то под крестом подтвердит, как после того крысы тучей бежали на реку лакать без конца воду, - известно, пожравши соленого, пить хочется".
В донесениях по духовному ведомству тоже отмечено было:
"…Что касается сборов кружечных, то оные кружки оказались изгрызенными и разбитыми. Известно, что крыса любит блиснючее, и сребро и все, что к нему касаемо, подлые потаскали. Хошь сборы были и немалые, но крыс было столь великое число, что народ диву давался, отколь столь их взялось…"
Ученый немец, что из челябинской берг-коллегии проездом был в Шадринске, писал в Санкт-Петербург, в кунсткамеру:
"Необычайное происшествие видел. Многие тысячи, может статься, миллионы крыс - серые пасюки - перебирались из Сибири в Европу…"
Не будем спорить, может доподлинно прав немец из берг-коллегии в том, что было нашествие крысиное, подобное орде, но и то ж бесспорно - и капрал о том сейчас и намекнул Епишке, - что хоть и было крысиное нашествие, но что касается соли и серебра церковного, то наверняка изгрызли их крысы канцелярские да церковные…
Долго ли, коротко ли шел веселый разговор меж Епишкой и капралом, но только Епишку после той беседы отвели мужики в холодную. На дорогу капрал крикнул:
- Жди, козлиная борода, допросу!
Как только вкатился Епишка в холодную, сразу же крестное знамение на себя положил: "Слава тебе осподи, что не сразу обыскали, а то бы… Эх!.."
Тут Епишка стребовал горшок сметаны. Доложила стража капралу о той просьбе, капрал рукой махнул;
- Ладно, дайте ему жбан сметаны, пусть жрет купецкая утроба напоследок.
Принесли Епишке в холодную жбан сметаны. Только остался он один, как из порток вытащил купецкую челобитную царице, что соборне писали в Шадринске, стал ее кусками рвать, в сметану макать и жрать…
Ничего Епишке не жаль: ни жизни, ни почести; жаль добра своего. Видел он из оконца, как Евсейкины "окаянцы" налетели на обоз, пособрали укладки, знатные дорожные шубы и уволокли всю рухлядь в станичную избу. Пиши пропало! Видел Епишка, как бородатый казак выволок из возка добрый мешок мороженых пельменей. Поди, жрет их теперь, рыжий черт, со своими дружками! Эка напасть! А гуси? Гуси, слышь-ка, и сейчас гогочут…
"Умирать так умирать! - решил Епишка. - Но как быть, добра столь пропадает? Неужто сами все пожрут: и дорожные пироги, и пельмени, и знатных шадринских гусей…"
Тоскливо-претоскливо стало на Епишкиной душе…
В эту самую пору капрал Матвей Евсевьев с приближенными обсуждал: как с купцом быть? То ли на перекладину его вздернуть, то ли под лед толкнуть - пузыри пускать?
Думает-решает капрал, а в это время мужики с челобитной:
- Не вешай ты, не топи купца, Матвей Артемьич, больно скоро будет все, а мучил-обдирал он, кажись, и не год и не два; просим мы тебя: придумай ему такое, чтобы проняло.
- Ладно, - говорит Матвей Артемьич. - Ведите купца на суд!
Ведут Епишку. Нажрался он сметаны с челобитной грамотой, отрыгивается.
- Садись, купец, - пригласил капрал, - да послушай, что мы тут решили.
Епишка уши навострил.
- Решили мы тебя не казнить, не миловать, а везти на суд под Далматов Успенский монастырь. Многие тыщи крестьян сошлись туда с рогатинами на брюхатых монашков. Пусть рассудят сами мужики, как быть с тобой…
Побледнел Епишка, сошел с лица, думает: "А как же гуси? Неужто погибать добру?" Поднял он глаза на капрала:
- Батюшка ты мой, суждение твое правильно, вези под монастырь, да будет воля твоя!
А сам думает: "Погоди, Епишка, не вешай носа, не все кончено! До монастыря далеко, может, еще сбегу дорогой". Бухнул Епишка капралу в ноги:
- Одного прошу только: разреши мне напоследок поесть вволю. Припас я гусей, так их…
- Ладно, будь по-твоему, - махнул рукой капрал. - Жри сколь душа принимает!
- Только гусь чтоб жареный, - заикнулся купец.
- Будет жареный, - сказал капрал и наказал вести Епишку на обед.
Усадили Епишку за стол, перед ним гусь жареный, добрый, жирный. У Епишки глаза подернулись маслом: "Ай да гусь, ай да шадринский!"
Жадность у. Епишки неимоверная. Постучал Епишка вилкой о ножик и начал жрать. Жрал не долго и не коротко, а с чувством, с толком, с разумением…
Съел гуся и как ни в чем не бывало облизнулся:
- К ужину готовьте второго.
"Ну, - думает капрал, - такой утробе один гусь - как в пустое место".
Пришел вечер, по приказу капрала подали Епишке двух гусей.
Епишка возликовал: "Сам съем, а добро свое никому не уступлю!" Он жрет, он нажимает. Второго гуся умял. От натуги на лбу пот выступил.
"Ну, - думают мужики, - вот когда накормили вволю купецкую утробу…"
Сидит купец, рот раскрыл, как ворона от жары, бока распирает.
Отвели под руки в холодную…
"Ну, - думают, - конец купцу, окочурился. Забил чрево…"
А наутро ничего, купец жив-здоровехонек, хлопает себя по брюху:
- Вишь, оно у меня луженое… Посчитай, сколь такому брюху гусей надо…
А сам ухмыляется.
Доложили о том капралу, рассерчал он, закричал:
- Зажарить еще пару, накормить купца!
Зажарили еще пару, наелся Епишка, опять спать… Проспался, улыбается:
- Ну, может, и сжалитесь, отпустите к царю-государю Петру Федоровичу, сами видите, тороплюсь, да и не выгоден вам такой постоялец. Напился, наелся, спасибо вам; пора и честь знать… На обратной дороге заеду, пяток - другой гусачков доем… Ась?..
"Ну и брюхо, - диву дался капрал. - Этакое чудо не грех и атаману Прохору Нестерову показать".