9
Вдоль дороги, с чемоданом в руке, шагал по лужам рослый демобилизованный офицер в новой шинели.
Полинка заметила его первая. Она колола дрова. Сухие плахи, раздваиваясь, со звоном отлетали в сторону. Она кинулась подбирать их и тут увидела офицера.
- Какая это деревня? - громко спросил он.
Ох, уж эти местные названья! Полинка хорошо помнила, что деревня кончается на "яври", а вот как начинается, хоть убей, не помнила.
- А чего вам названье?
- Ну, как чего, надо.
- Яври! - выпалила Полинка и тут заметила на руках офицера коричневые перчатки.
- Что яври?
- Яври называется!
- Не я ври и не ты ври, а ярви, - рассмеялся офицер, - в переводе с финского - озеро! Ну, а как колхоз называется?
Полинка удивленно приподняла брови. Только подумать, уже более недели живут, а названия колхозу все нет. "Чего бы ему ответить? Какое бы это название сказать?"
- Новая жизнь!
- Та-ак, - неопределенно протянул офицер и задумался.
Только теперь Полинка заметила, какой он красивый. Особенно ей понравился лоб, высокий, гладкий. Но и глаза были хорошие и нос тоже.
- Значит, "Новая жизнь"?
- Новая, - улыбнулась Полинка и придержала рукой коротенькую юбку от ветра. - Переселенцы мы.
- Это по тебе видно, - усмехнулся офицер. - Не живет ли у вас в деревне Степанида Максимовна Петрова?
- Живет! - ответила Полинка и внезапно догадалась: - А вы не сын ли ее?
- Сын.
- Ой! - вскрикнула она и тут же присела. Подул такой ветер, что юбчонка чуть не взлетела ей на плечи, она двумя руками прижала подол к коленям. А через минуту она уже неслась по дороге с такой быстротой, что, казалось, в воздухе мелькают не две пятки, а по меньшей мере сорок.
- Девушка! - крикнул офицер.
Полинка обернулась, махнула рукой.
- За мной идите! - И понеслась дальше.
Офицер окинул взглядом небо, реку, поля, высокий холм с одиноким деревом и облегченно вздохнул:
- Дома!
- Теть Степанида! - услыхал он еще издали Полинкин голос.
Степанида Максимовна была во дворе. Она не сразу разобралась, что ее зовут, а когда поняла, вышла - и тут увидала сына. Только одну секунду она растерянно и безмолвно смотрела на Кузьму, а потом, глухо простонав, протянула к нему руки и, не отрываясь взглядом от его лица, словно слепая, побежала навстречу, обхватила за шею, припала к груди и, всхлипывая, замерла.
А Полинка, ничего не замечая, продолжала отчаянно барабанить в окно.
- Теть Степанида! Теть Степанида!
Кузьма как-то неуклюже, будто разучился, обнял мать одной рукой и повел ее к дому.
- Теть Степанида!
- Ну, что кричишь-то, глупенькая, - счастливая, с лицом, мокрым от слез, произнесла Степанида, - тут я.
Полинка, словно волчок, перевернулась на месте, мигнула прямыми ресницами и понеслась домой.
Через несколько минут все в деревне знали, что к Степаниде Петровой вернулся сын, что он ходит в перчатках, как генерал, и что он красивее всех парней.
Поликарп Евстигнеевич повеселел: его постоянно грызла забота - дочки невесты, и хоть он часто кричал: "Не посмотрю, что любая из вас королева!" - все же дело с замужеством подвигалось туго. Был у Марии муж, не то ли он погиб, то ли пропал без вести, - ни слуху, ни духу о нем. Значит, и ее надо пристраивать к замужней жизни. Насте двадцать четвертый год пошел, Груне двадцать два стукнуло в Международный женский день, Полинка и та уже была на выданье, а свадеб не предвиделось. Думал, на Карельском перешейке женихов, что рыбы в реке, а оказалось всего два парня. Поэтому он и обрадовался, узнав, что еще один появился.
А в это время Степанида Максимовна, держа чистое, с кружевными концами, полотенце на вытянутых руках, стояла возле сына и радостно смотрела на его крепкую спину, на то, как двигаются под гимнастеркой широкие лопатки. Вначале она даже как-то не обратила внимания, что он моется одной рукой, а когда увидела левую в перчатке, спросила, как маленького, когда он еще бегал в одной рубашонке:
- Болит, Кузынька, ручка-то?
Кузьма, фыркая, мыл шею.
- Зажила, - беря полотенце, ответил Кузьма.
- А мыть-то нельзя?
Кузьма улыбнулся.
- А мыть-то и нечего… это ведь протез, - и он постучал рукою в перчатке о край стола. Раздался четкий деревянный звук.
- О-о!.. - простонала Степанида Максимовна.
И мгновенно в памяти у нее возник брат Василий.
Это было давно. Степанида Максимовна хорошо помнила этот день, когда ее мать причитала, как по покойнику, в голос, а отец, опустив между колен тяжелые кулаки, сумрачно смотрел в пол. В этот день вернулся из госпиталя ее брат. Махая пустым рукавом, он суетливо бегал по избе.
- Куда я теперь-то?.. Кому нужен? Кому? - спрашивал Василий.
Его никто не успокаивал, да и нечем было успокоить. Все - и отец, и мать, и Стеша - понимали: в деревне без руки делать нечего. Через неделю Василий ушел.
- Прощайте! - кричал он из телеги.
- Прости уж и ты нас, - виновато говорил отец.
Потом из города доходили разные слухи. Кто говорил, что Василия видали на толкучке, продававшего какие-то опорки, кто видел его у кабака, пьяного, кто на паперти "Святого крестителя", - все слухи были нехорошие, и каждый раз мать плакала, а отец виновато молчал. Потом Василий пропал, и никто ничего о нем не мог сказать.
Кузьма повесил полотенце на деревянный гвоздь, вбитый в паз между бревнами, подошел к маленькому шкафику, на котором стояло тусклое, словно заплаканное, зеркало, и стал расчесывать густые волнистые волосы. В верхнем полукружье зеркала он увидел мать, - она плакала.
Но прошло немного, и Степанида Максимовна забегала по избе, занялась самоваром, наколола лучину, налила ковшом воду, достала из-под кровати сапог и начала раздувать голенищем в трубе огонь. Ей было больно, до слёз жалко сына, но она себя сдерживала и старалась казаться веселой.
10
Кузьма вышел во двор. Шумел ветер, осыпая последние листья с рябины. На дощатой ограде сидели, нахохлившись, скучные воробьи. За оградой густо торчали голые прутья малины. Поверх их, то исчезая, то появляясь, мелькала голова в пилотке с каштановыми усами. Резко раздавался металлический звук садовых ножниц, обрезавших сухие ветки ягодника.
- Я тебя вижу насквозь! - пронзительно закричал кто-то на улице.
Кузьма обернулся. Из домика напротив вышел маленький человек в длинном, до пят, зимнем пальто и меховой шапке с поднятыми ушами. Не разбирая, где лужи, где грязь, он зашлепал по дороге, а вслед за ним выскочила на крыльцо взъерошенная женщина с пучком закрученных волос на затылке.
- Ты лучше молчи, тонкогорлый! - закричала она. - Ишь, какой нашелся указчик.
За ее спиной появился высокий мужик. Он отставил ногу и добавил:
- Ты того, смотри… прыщ!
В это время к Кузьме подошел парень в пилотке. Быстро оглядев три длинных ряда разноцветных колодок на груди Кузьмы и перчатку на левой руке, спросил:
- В гости или насовсем?
- Насовсем, - ответил Кузьма.
Через минуту они уже сидели на крыльце, курили, и каждому из них казалось, что они где-то встречались, где-то даже разговаривали друг с другом. Они перебрали все места боев, вспомнили генералов, и, хотя выяснилось, что воевали на разных направлениях, это нисколько не отразилось на внезапно возникшей симпатии одного к другому.
- Что у вас здесь хорошего? - спросил Кузьма. - Кто председатель?
- Главы колхоза еще нет. До выборов правления предложено ознакамливаться и заниматься приведением в порядок своего индивидуального хозяйства.
- Ты коммунист?
- Комсомолец, - негромко ответил Субботкин и с досадой подумал про усы: "Сбрить их, что ли?"
- Коммунисты в колхозе есть?
- Нету.
- Кто секретарь, ты?
- Нет. Никандр Филиппов. Фронтовик, сапер, - невольно подтягиваясь, ответил Николай. - Сестры Хромовы, трое, особенно Груня, замечательная девушка.
- Нравится? - усмехнулся Кузьма.
Николай вспыхнул.
- Я в том смысле, что она член комитета.
- Ну, а чем занимаются комсомольцы, тоже освоением своего индивидуального хозяйства?
Николай, услыхав в голосе Кузьмы усмешку, насторожился.
- Дело в том, что ведь мы здесь недавно, всего с неделю.
- Ну и что ж, что с неделю. Я вот слыхал, коров направляют к вам. Помещение подготовлено? Нет? Ну вот, видишь. А чье же дело, как не комсомольцев, взять сейчас хозяйство в свои руки, пока правление выберут. Подходя к деревне, я видел у дороги борону. Почему бы не собрать комсомольцам инвентарь? Не порядок это! А еще фронтовики. Сейчас надо, знаешь, как работать? Ты не смотри, что война кончилась, что мы победили. Атомной бомбой американцы уже хвастают? Неспроста хвастают. А вы занялись своим индивидуальным хозяйством, когда каждый день для нас дорог. Так, что ли?
- Действительно, осечку допустили, - виновато произнес Николай.
На крыльцо вышла Степанида Максимовна, посветлевшая, радостная.
- Кузынька, иди чай пить. Идите и вы, Николай.
- Пошли, - Кузьма кивнул Субботкину, - выпьем по случаю знакомства.
- Я не пью спиртного, - торопливо отозвался Николай.
- Что ж так, сердце, что ли, не позволяет?
- Зарок себе дал. Однажды на фронте изрядно выпил и чуть не стал жертвой немецкого варвара. С тех пор не пью.
Кузьма засмеялся.
- Ну, это было на фронте… пошли! - и, зная, что Субботкин пойдет, прошел в сени.