13
По рыхлой земле, заложив за спину глянцевитые крылья, важно ходили грачи. Высоко в небе виднелась тонкая луна, пятна на ней были совсем синие, и казалось, это просвечивает само небо. Против луны светило солнце. Жаворонки журчали в вышине, как ручьи.
…Какую борозду наезжал Кузьма - сотую, тысячную? Шаг за шагом по солнцу и против солнца, круг за кругом, не останавливаясь, не оглядываясь… Только вперед! Вот так же - только вперед! - с боями, наперекор всему, по вязким осенним дорогам, в слепую пургу, коченея на морозе, вот так же шел Кузьма на войне.
- Эй, Кузьма Иваныч!
Это Клинов напоминал об отдыхе. Он тут же и сел, где остановились, отдыхать. А Кузьма задал коровам корм и пошел на соседние участки.
Второе поле, за перелеском, было уже все вспахано. По дороге он встретил Настю с Груней, - они шли на комсомольский участок. К их приходу Полинка вместе с Костей Клиновым должны были забороновать землю. По агротехническому плану наступила пора посадки картофеля.
- Семена завезли?
- Там уже… и зола там. Ой, Кузьма Иваныч, и смеху же было с этой золой, - засмеялась Настя. - Костька все собирал ее в бочку, ну, а матка думала, что это он собирает им на огород. Вот она и вцепилась в бочку. Не отдает, и все. Моя, говорит, зола. А там не только ее зола, а со многих дворов. Еле-еле взяли.
- Что не успеете засадить, обратно везите. Семена на поле не оставляйте.
- Да уж знаем, Кузьма Иваныч. - Груня поправила толстые косы и игриво взглянула на Кузьму. - Что это вы такой нынче серьезный? Даже ни разу не улыбнулись.
- А тебе бы все только улыбаться?
- А чего мне улыбаться?
- Николай сколько раз забегал?
- Ой, тоже и скажете уж… Пойдем, Настя.
- Когда свадьба-то будет? - не унимался Кузьма.
- А ну вас! С вами нельзя и пошутить, какие вопросы задаете… - И, вспыхнув, толкнула Настю в бок: - Пошли!
На третьем поле работала Дуняша в паре с Лапушкиной. Увидав Кузьму, она торопливо оправила платок, убрала выбившиеся волосы, отерла рукой пересохшие губы. Дуняша работала много, не жалея себя. Ей хотелось, чтобы Кузьма заметил это, а если заметит, так и похвалит, а там - кто знает… Ведь коса на березе все-таки распустилась! И стоило Дуняше увидеть Кузьму, - сердце у нее замирало, она бросала все, что делала, не отрываясь смотрела на него. Кузьма замечал это и уже не раз ругал себя за тот вечер, когда ему вздумалось танцевать с нею.
- Подвигается дело? - бодро спросил он.
- Сам двигаешься, так и дело двигается, - ответила Лапушкина, не глядя на Кузьму.
- Завтра закончите?
- А там видно будет, как работа пойдет.
"Чего это она, какая злая, - подумал Кузьма. - Устала, наверно…"
- Закончим, закончим, Кузьма Иваныч, - преданно глядя ему в глаза, ответила Дуняша. - Мы ведь тоже решили две нормы дать… - Все ее лицо светилось радостью.
Кузьма торопливо отошел.
На комсомольском участке было шумно. Кузьма никогда бы не подумал, что пять человек могут так шуметь. Он прошел низом вдоль озера, скрытый кустами, и остановился вблизи от Насти.
- Я кому говорю? Если не будешь мерять лучинкой, лучше уходи с поля! - горячо говорила Настя.
- Подумаешь, какая начальница нашлась, - закричала на нее Груня, - дома не услышишь, а тут волю взяла!
- Не волю взяла, а не дам портить! - замахала на нее руками Настя.
- С твоей лучинкой мы до зимы не управимся, - подскочила к сестрам Полинка.
- И то верно, - вмешался Вася Егоров, - не дело ты, Настя, выдумала.
- Не дело? А какими глазами будем смотреть, когда появятся всходы? Где пусто, где густо, где нет ничего? Александра Васильевна что нам говорила: "на тридцать пять", - значит так и делать надо. И нечего стоять, давайте работать! Иди, Полинка, наезжай борозды, а ты. Костя, не стой, неси золу. Что вы на самом деле не слушаетесь, - если так будете, я Кузьме Иванычу скажу!
- А скажи! Вот тебе Кузьма Иваныч-то и ответит: не дело мерять лучинкой, подумаешь, какая точность, скажет! - закричала Груня.
- А зачем же ты это за меня говоришь? - выходя из кустов, сказал Кузьма.
Все ахнули и рассыпались по полю. Осталась одна Настя.
- Что тут у тебя происходит? - спросил он, всматриваясь в ее сердитые глаза.
- Да так… ничего, Кузьма Иваныч, - смущенно ответила Настя.
- Воюешь?
- Нет, - затрясла головой звеньевая, - просто мы посовещались.
- Я слышал ваше совещание. Передай всем членам своего звена, что я поддерживаю твое предложение, - и окинул взглядом участок.
Полинка шла за плугом, следом за ней двигался Костя Клинов. Он подсыпал в борозды золу, а за ним быстро перебегала Груня, опуская клубни картофеля в землю; в ее руках мелькала лучинка. Вася Егоров подносил картофель.
"Дружно работают", - про себя отметил Кузьма и зашагал на свое поле. "А Щекотов-то ушел!" - внезапно сверкнула мысль, и на сердце стало тягостно.
Луна становилась все ярче, повеяло прохладой, над головой появились, как дымок, серые стайки комаров.
Клинов спал, подложив под голову шапку, лицо у него было сердитое. "Тпру! тпру!" - раздавалось при каждом вздохе, словно он сдерживал лошадь. Кузьма разбудил его. Павел с трудом открыл свои маленькие черные глаза и, охая, поднялся.
И опять борозда ложилась к борозде, круг шел за кругом. Уже легли синие тени, солнце давно погасло, проехали с полей пахари, угомонились жаворонки. А они все пахали, пахали, пахали… Только поздно ночью соединился их участок с участком Щекотова. Кузьма окинул взглядом пашню. Голубая земля, как море, лежала вокруг него.
- Посмотри, Павел Софронович, какая красота, - сказал Кузьма.
Клинов посмотрел и удивленно покачал головой:
- Действительно, наворочали…
14
Все ушли, остался один Кузьма; он ходил по краю поля, замеряя вспаханные участки. Ночь так и не пришла, не успело солнце зайти, как стал уже алеть восток, воздух наполнился бледным светом. Дышалось легко, но изломанные за день ноги ныли, лицо, нажаренное солнцем, горело, хотелось сесть и не двигаться, а еще лучше - растянуться на прохладной земле и лежать, ни о чем не думая. За день он и Павел Клинов вспахали полтора гектара. "Что ж, можно, ведь, если захочешь, значит, можно…" - устало думал Кузьма, переходя на участок Дуняши, - здесь было порядочно вспахано. Потом прошел на третье поле, где пахал Егоров, тут тоже дело подходило к концу. В километре от егоровского участка находился сидоровский клин. Когда Кузьма пришел туда, в низинах уже начал оседать туман, а луна забралась так высоко на небо, как никогда еще не забиралась. На комсомольский участок можно было бы и не ходить, но он был всего через дорогу, и хотелось посмотреть, как прошел первый сев, много ли посадили картофеля.
Кузьма продирался сквозь густые ельники. Мокрые ветки мазали его по лицу. Из-под ног Кузьмы с шумом вылетела птица и, хлопая крыльями, ударилась в чащу. Кузьма вздрогнул и рассмеялся.
Весь склон комсомольского участка был залит призрачным светом луны, смешанным с предрассветом. Озеро было серебряным. Подул ветер, и вода покрылась мелкой рябью, как рыбьей чешуей. Кузьма посмотрел вдаль и, прикусив губу, вдруг бросился вперед. Там, на гребне, где выполаживался склон, бежал человек.
- Стой! - закричал Кузьма.
Стеклянное эхо подхватило его голос и, словно мячик, стало перебрасывать из стороны в сторону. Кузьма побежал было прямо через пашню, но понял, что так не догнать, и поднялся выше, к лесу. Отсюда он увидел, что человек бежит к озеру, в густые тальники.
- Стой!
Теперь Кузьма разглядел: это была женщина, она бежала, высоко подняв юбку, - видно, что-то несла в подоле, - и все оглядывалась. Кузьма ринулся вниз. Выбегая на равнину, он увидел, как женщина юркнула в кусты. "Все равно не уйдешь, найду тебя, найду!" Он остановился у кустов, насторожился: в стороне послышался сухой треск. Кузьма затаил дыхание. Все ближе и ближе раздается треск. И вот, совсем уже рядом, Кузьма услышал тяжелый вздох - не то всхлипывание, не то шопот.
- Стой, говорю! - крикнул Кузьма и бросился в тальники.
Женщина вскрикнула.
Лапушкина! Лапушкина была перед ним. Он ничего не понимал. Она смотрела на него со слезами:
- Впервой, Кузьма Иваныч… Никогда такого… Как жить-то, Кузьма Иваныч?..
Кузьма выпрямился. У него дергалась левая щека, тугой комок подкатил к горлу. Нет, никогда не простит он себе этого! Как он мог не заметить эту вдовую солдатку, у которой на руках пятеро ребят. Как он, фронтовик, мог забыть о вдове фронтовика, не помочь ей. Он ведь знал, видел, что Лапушкина нуждается, а сам ни разу не спросил, как она живет, и когда она попросила, чтобы ей выписали картошки, отказал, боясь, что колхозу не хватит для посева.
- Лапушкина…
Она тихо плакала. Теперь ей было все равно. И чего он еще дергает ее, вести, что ли, куда хочет?..
- Ну, веди. - Она поднялась и вдруг закричала зазвеневшим от отчаяния голосом: - Веди! Веди в колхоз, на суд! В район! Веди!..
Кузьма порывался что-то сказать и не находил слов. Жалеть ее? Но как жалеть словами, которые ничего не стоят. Ругать? Да за что же ругать, если сам кругом виноват…
- Послушай, Лапушкина, - отрывая ее руки от лица, сказал Кузьма, мучаясь еще больше, чем она, - пойдем… Надо все сделать так, чтобы никто не узнал. Пойдем скорее, - он заторопился, боясь и впрямь, чтобы никто не увидел изуродованную борозду.
Лапушкина показала, где она взяла картофель. И долго еще, больше часу, они зарывали выкопанные клубни, приваливали их землей, рыхлили комья, чтобы никто ничего не заметил.