В Аушигере нам вместо получасового привала пришлось сделать остановку на три часа. Ноги были сбиты почти у всех. У кого-то в вещмешке нашлась полулитровая банка свиного топленого села, и алы, по совету сержанта, мазали им лопнувшие пузыри. Сокрушенно качая головой, он смотрел на наши окровавленные пальцы и болезненно морщился: "О це ж побачьте, яка комедия получается!" Долго что-то мозговал, почесывая затылок, и вдруг махнул рукой:
– А ну лягайте, хлопчики, спать, бо з вас днем таки солдаты зробляться, що курям на смех!
Мы повалились в высокие бурьяны, которыми заросла окраина селения, и через минуту все перестало для нас существовать.
Он поднял нас, когда на траву начала садиться роса, и заставил умыться в холодном ручье, протекавшем через поселок. Потом в синей рассветной мгле прочитал целую лекцию о том, как надо правильно оборачивать ступню портянкой. Он заставил всех раз десять разуться и снова обуться, пока не убедился, что мы освоили эту нехитрую науку. Затем мы, по выражению сержанта, "поснидали" тем, что нашлось в рюкзаках, и тронулись.
Трудно дался нам этот марш, вернее, первый в нашей жизни марш-бросок, потому что это был настоящий военный переход. По сторонам дороги вырастали то леса, то горы, то вдруг открывались небольшие долинки, плотно засаженные кукурузой. Мы спускались в тенистые влажные лощины и поднимались на высоты, обожженные солнцем. Сунжей назывались эти места. Это были даже не горы, это было предгорье Большого Кавказского хребта.
– Щвыдче, хлопчики, швыдче! – подбадривал нас Цыбенко. – От вже прийдемо до миста, тамочко мы дадим жизни минуточек на шестьсот,
И мы шли, от усталости не замечая ничего вокруг.
Мы прошли так старолескенские леса, осыпи каких-то громадных камней, пересекли вброд и по мостам речушки под названием Аргудан, Лескен и Урух, которые слабо текли куда-то в обморочной жаре, и снова поднялись на белую от солнца кремнистую дорогу.
– Дотягните только до Эльхоты, хлопчики, А там вже останется пара пустяков до того Орджоникидзе.
Плыли над нами белые облака, плыл раскаленный добела диск солнца, пот высыхал на спинах, оставляя на гимнастерках белые разводы соли. Жара и звенящая сушь стояли кругом, как бред. Дорога бежала вдоль подошвы горы, поворачивала вправо, поворачивала влево, и казалось, что сейчас, за этим поворотом, за этой вот осыпью откроется долгожданная долина и на ней станица Эльхотово, дремлющая в прохладной тени садов. Но мы огибали последний уступ, последний камень, и перед нами снова вырастала гора, и дорога снова вилась вдоль ее подножия, и так без конца.
И когда наконец мы дошли все-таки до Эльхотова, сил не оставалось ни на что, даже на радость. Мы просто упали на пыльную траву при дороге и лежали до тех пор, пока Цыбенко не разыскал штаб эльхотовского гарнизона, не оформил все документы и не вернулся назад. Из какого-то неведомого резерва мы получили еще по перевязи патронов, по зеленой стальной каске, и вот теперь нам должны были выдать сухой паек.
Выяснилось, что станичный гарнизон состоит из двух рот курсантов Орджоникидзевского пехотного училища, из нескольких батарей противотанковых пушек, а наш взвод придан им в качестве пехотного подкрепления.
Еще выяснилось, что если немцы пойдут на Алагир и Беслан, то Эльхотово обязательно попадет под удар, так как через него проходит дорога на важный железнодорожный узел Дарг-Кох.
И самая последняя новость, которую сообщил нам Цыбенко, вернувшись из штаба, была самой невеселой: немцы заняли Пятигорск,
– Теперь до нашего города они напрямик по шоссе… За каких-нибудь три-четыре часа, – сказал Витя Денисов,
– Черта с два! Их под Баксаном задержат, Дальше Баксана они не пройдут, – сказал Вова Никонов,
– В горах им покажут. Горы – это не кубанские степи, не разбежишься…
– Ты, что ли, в горах с ними воевать будешь? – вскинул голову плотно сбитый паренек, который в колонне все время шел впереди меня,
– А хоть бы и я! – ответил Вова, и на лице его появилось то самое выражение упрямства, которое я очень хорошо знал по спорам в классе,
– Говорят, они двигают сюда свои самые лучшие горнострелковые части, А ты что? Ты еще необученный, – усмехнулся парень,
– Научимся, не беспокойся. Не зря нас в гарнизон зачисляют.
– Посмотрим, как ты за штаны схватишься, когда начнется вся эта каша,
– Ты из какой школы? – неожиданно спросил парня Вася Строганов.
– Из шестой. А что?
– Да так… Просто мне интересно, А жил в городе где?
– У старого базара, на Почтовой,
– Что-то я там не видел таких, – сквозь зубы произнес Вася.
– Я тоже таких, как ты, что-то не замечал,
– Жаль, что я с тобой не встретился раньше, – сказал Вася.
– Интересно, что было бы, а?
– Я бы тебя научил.
– Чему? – вздернулся парень. – Чему, ну?
– Кое-каким хорошим вещам,
_ Учи! – парень поднялся с каски и рванул ворот гимнастерки. – На! Начинай!
– Неохота воздух зря сотрясать, – ответил Вася.
Назревала обычная уличная ссора.
– Сядь, Юрченко! – дернули парня за гимнастерку друзья, – Охота связываться!
– А я не связываюсь. Он сам цепляется! – проворчал парень, садясь на место, – В тылу все храбрые.
– Хотел бы я знать, каким ты будешь в бою! – сказал Вася.
Юрченко побагровел и вскочил, В этот момент появился Цыбенко со своей командой и сообщил, что сухой паек выдали только на одни сутки, но зато с послезавтрашнего дня наш взвод зачисляют на котловое довольствие в гарнизон.
– А сейчас, хлопчики, строиться, та пиидем, побачимо нашу казарму.
Мы грузим на себя карабины, пулеметы, пулеметные диски, каски, вещмешки с бельем и сухим пайком, патроны, противогазы, сумки которых у некоторых ребят подозрительно морщатся (кажется, не один я вспомнил о Женевской конвенции), и идем смотреть нашу казарму. Черт возьми, неужели человеку нужна такая масса барахла, чтобы воевать?…
– Подъем!!
Я вскакиваю со скрипучего жесткого топчана. Быстро натягиваю брюки. В голове еще кружатся какие-то штатские сны. Вроде того, будто я пишу совсем неплохие стихи, одно из них даже было напечатано в республиканской газете, и учительница литературы, прочитав его, предсказала мне светлое поэтическое будущее. Брюки застегнуты. Начинается борьба с портянкой. Несмотря на аушигерскую лекцию сержанта, она крутится вокруг ноги, выскальзывает, оказывается почему-то слишком короткой, чтобы обернуть ступню. Если бы можно было одеваться медленнее, я бы, конечно, справился. Но одеться нужно ровно за три минуты,
Я закусываю губу. Ругаюсь шепотом. Изнемогаю.
Вдруг что-то получается, С трудом, по сантиметру, ноги пролезают в кирзовые трубы голенищ. Теперь гимнастерка, Я ныряю головой в хлопчатобумажный колокол. Внутри крепко пахнет потом, Надо бы выстирать ее, но некогда, некогда… Тактика, материальная часть, стрельбы, наряды – разве до одежды теперь?
Оделись уже многие. Они бегут к выходу из казармы, на ходу заправляясь. И как только они успевают? Вон и Генка Яньковский…
– Выходи строиться!
Утро ослепительно. Холодок расправляет смятое подушкой лицо, На зеленом травяном поле ровняет носки шеренга. Глаза ищут грудь четвертого,
– Смирно!
Команда коротка, как удар.
И мгновенная тишина. И слышно, как ветер идет по высокой траве, И как посапывает заложенным носом сосед справа.
– Вольно!
По шеренге пробегает зыбь. Все, согласно с уставом, ослабляют одну ногу. Я тоже ослабляю. Настроение отличное: все-таки я выскочил из казармы не последним!
– Товарищ боец, ваша фамилия?
Рядом стоящие поворачивают головы. Шеренга колеблется. Какой боец? Сосед справа смотрит на меня и улыбается, Я смотрю на левого. Тот тоже улыбается. Значит, это меня? Значит, это я – боец? Вот штука, никак не привыкнуть!
Мозг привычно рифмует: "Боец – молодец – удалец – храбрец…" – но подбородок автоматически вздергивается вверх, Ага, уже есть рефлекс!
Неестественным голосом, таким, каким никогда не говорю в жизни, выпаливаю:
– Пономарев! Илларион! Алексеевич!
Лейтенант, ведущий в нашей роте строевую подготовку, командует еще раз.
Я делаю шаг вперед. Еще один. Приостанавливаюсь. И резко поворачиваюсь кругом, лицом к шеренге.
Сто глаз сходятся в одной точке, В центре – я и лейтенант.
Пауза.
Потом обыденный, немного усталый голос лейтенанта, такой, каким он говорит каждый день:
– Вот пример того, как не нужно заправляться. Повернитесь, Пономарев, Пусть они полюбуются на вас сзади,
Я делаю еще раз "кругом".
Сзади гремит дружный смех. Что такое? Что я опять сделал неправильно? Ах, черт, снова эти несчастные портянки! Они все-таки выбились из голенищ и висят поверх двумя треугольными языками.
Вот так на зеленом травяном поле, в маленьком гарнизоне североосетинского селения Эльхотово мы начали изучать "а" и "б" военной науки,