Он молча шел за нею в поющей вечерней тишине, с болью и смутой в душе.
А когда пришли домой, она сейчас же села к столу к вынула из газетного свертка книжки. Выбрала одну, подвинула лампу и оперлась головою на руки.
- Что это ты читаешь, Дашок?
Он хотел спросить се мягко и ласково, но сам почувствовал, что вышло фальшиво и глупо.
Не отрываясь от книжки, она сказала сквозь зубы:
- Августа Бебеля… "Женщина и социализм".
- А это что за книги?
- А это товарища Ленина "Государство и революция". Хочешь - возьми.
В открытое окно влетела ночная мошкара, вилась около огня, зажаривалась на стекле и сеялась на стол, как пшено. Свистела пичуга в горных кустарниках - так-нет? так-нет? В окне Савчуков, тоже открытом, зазывно туманился огонек.
Глеб встал и вышел из комнаты.
Савчуки уже ложились спать. На столе были остатки еды. Мотя без кофты, в одном лифчике, копошилась у плиты. Савчук, босой, кудлатый, лежал на кровати.
Мотя стыдливо тянула на грудь лифчик и рубашку.
- Ты - свой человек, Глеб… Я - по-ночному…
- Не стыдись, Мотя: я и без этого знаю, что ты храбрая женщина. Ты лучше скажи, как укрощаешь Савчука.
- А что ж - Савчук? Он у меня сейчас - смирный.
- Да не ври ты. А кому я вчера ремонтировал кости? Забыла?
Мотя сверкнула глазами.
- Ах ты, кудлатая пакля!.. Ну-ка, вспомни, кого я хлестала по морде?..
Глеб засмеялся - веселые ребята эти Савчуки!
- Ну как, Савчук, товарищ? Тебе строго воспрещается воевать с Мотей: готовь руки на другую работу…
Мотя ахнула от радости и подбежала к Глебу.
- Да, да, Глеб… милый!.. Ведь без работы жизнь - только несчастье и слезы. Была работа - была и семья… И с детьми я будто росла из земли как дерево. А вот теперь меня будто выкорчевали и вокруг меня только навоз и камни.
И со слезами на глазах она опять отошла к столу.
А Савчук угрожающе сел на край кровати, опираясь об пол мозольными ступнями с изуродованными пальцами.
- Ну, Глеб!.. Ежели эти руки толкнутся в пустую дыру - не быть тебе живому! Завтра пойду в бондарню - узнаю, как будут петь мои пилы… Твоя жинка - чертова баба: она крутила ячейку, как веревку.
Мотя повернулась к Глебу и пытливо поглядела ему в лицо. Она хотела что-то сказать ему, но не решалась и стала убирать со стола.
- Ну что ж… Говори, Мотя… - усмехнулся Глеб. - Чего же ты трусишь?..
- Уж тебя-то я не боюсь, Глеб… не думай, пожалуйста!.. Только зачем же Даша бросила Нюрку, как щенка, на чужие руки? Баба без детей - дикая баба. Она звала меня в свой гурт, да ведь я же не дура.
Савчук ударил кулаком по коленке.
- Ну и баба ж твоя жинка!.. Прямо, черт ее дери, из ячейки крутила веревку, го-го!..
А Глеб жадно ловил слова Моти.
- Ну, ну, Мотя!.. Ты мне о Даше расскажи… как она тут геройствовала без меня…
Поняла ли его Мотя, знала ли она, как они жили в эти дни, - она поглядывала на него с лукавой пытливостью, точно дразнила его:
- А что, Глеб Иваныч?.. Обжегся?..
- Это верно: Даша стала неузнаваемой. Но, понимаешь… откровенничать со мной не желает… гордая!..
Мотя насмешливо прищурилась и с упреком покачала головой.
- Ты не закидывай удочки, Глеб Иваныч. Я вижу твои подвохи… Какой хитрый, подумаешь!.. Ты бросил ее одну. А она баба не робкая - выдержала. Другая бы костей не собрала. Попробуй взять ее теперь голыми руками! Признайся, поцапал её немножко?.. да?.. Ну, а она и отшила… Ведь правда?.. А я вот тебе ничего не скажу… нарочно… Так и знай…
Глеб смутился и засмеялся, чтобы скрыть свое смущение…
- Ну и тонкая же ты, Мотя!.. Тебя не проведешь. Ты права: выработался у нее свой характер… Однако я не пойму, почему она молчит… Хоть бы похвалилась… А может быть, что-нибудь другое? Может быть, поскользнулась по бабьему делу? Пускай бы сказала: ведь я же не злодей.
И он опять увидел, что Мотя и тут поняла его затаенную хитрость.
- Ой, Глеб Иваныч! И не стыдно тебе притворяться?.. Иди домой и ложись спать. Не точи зря язык… Очень я люблю твою Дашу, Глеб Иваныч! Только зачем она отдала Нюрку вариться в приютской каше? Ведь Нюрка же была у меня… Ну пускай бы у меня и осталась. Как можно жить бабе без детей и без мужа?.. Ну, да не ее вина-то… А ты и о себе подумай… За тобой тоже долгов много, Глеб Иваныч…
А в сенцах, провожая Глеба, Мотя сжала его руку и стыдливо засмеялась.
- Он, Глеб!.. Милый!.. Ты - свой человек… Ты же не знаешь какая мне радость… ты же не знаешь!.. Уже есть, Глеб!.. Есть!.. Опять буду матерью, как тогда, Глеб!.. Опять!..
И потом, открывая дверь, вздохнула.
- Какая лихая беда, Глеб!.. Не жить вам с Дашей по-прежнему. Нет! Теперь уж ее не привяжешь… Так вам, барбосам, и надо: не бросайте своих баб на собачью судьбу…
Глеб застал Дашу в той же позе - за книгой: голова - на руках, и строгое, заботливое лицо.
Она быстро повернулась к нему и положила локоть на книгу.
- Ну, что ты узнал у товарищей Савчуков?
Глеб ласково обнял ее и сказал не так, как говорил обычно:
- Мне худо, Даша… Со мной ты - как чужая… и будто нож держишь за пазухой…
Она промолчала, но прижалась к нему и стала опять слабой и милой бабой, И почудилось, что пахнуло от нее прежним молочным запахом.
- Ну если что было - так это же не суть… В лихой час это может случиться со всеми…
Она оторвалась от него и вздохнула. Потом взглянула ему в глаза, как Мотя, и сказала тихонько, с болью ломая голос:
- Да… было… было, Глеб…
Будто огромная рука отбросила. Глеба от Даши, и рука эта сдавила ему горло. Сердце замерло и упало. Бледный, он онемел на минуту. Потом хрипло пробормотал:
- Так!.. Давно бы с этого начала… значит, таскалась… с кобелями?..
Она вскочила, схватилась за спинку стула и закинула голову.
- Опомнись, Глеб!.. Что это такое?..
И замолкла с крепко сдвинутыми бровями.
Он дышал тяжело и смотрел на нее в бешенстве человека, который поражен неожиданным ударом. Он еще не понимал, что произошло с ним, но чувствовал, что случилось что-то страшное и непоправимое и что бунт его против Даши смял его самого. Он растерянно отступил назад, и у него затряслись губы.
Даша помолчала, оглядывая его с ног до головы, потом сказала басовито, с сухой хрипотцой:
- Я тебя испытала, Глеб. Вот видишь? Ты еще не можешь меня слушать, как надо… Так вот: я сказала, чтоб вывести тебя на чистую воду. Я хорошо знаю, чем ты дышишь… Ты - хороший вояка, а в жизни ты - плохой коммунист…
V. ПОДПОЛЬНЫЙ ЭМИГРАНТ
1. Спрятанная комната
Окно в массивных дубовых рамах не открывалось, и пыль с каменоломен через щели и форточку бархатно ложилась на подоконник в междурамье, а по утрам, когда горы горели сиреневым блеском и брызги солнца скользили сбоку, через переплеты рам, между стеклами летали радужные кристаллы. И технорук, инженер Клейст, стоял подолгу пред окном и смотрел на эти летающие миры, на излучение минувших геологических эпох, осязая сгущенную тишину комнаты.
И оттого, что рабочая комната Клейста находилась в глубине коридора, где день молчал вечерней дремотой, а ночь - черными пустотами и лохматыми тенями, эта комната казалась ему отрадно недоступной, далекой, как та вон каменоломня в ущелье, заросшая шиповником и держи-деревом.
Когда завод разрушен, а горные разработки пустынны и бремсберги разбиты и проржавлены, жизнь разлагается на составные элементы - на хаос и покой. Почему же не быть техноруком на мертвом заводе, когда это ни к чему не обязывает?..
Главное, не открывать дубовых рам в комнате и понять огромный смысл великой строительной работы пауков между стеклами. С некоторого рубежа между прошлым и настоящим Клейст вдруг увидел глубокую красоту архитектурных нагромождений паутин в воздушных пространствах междурамья. Он подолгу стоял у окна, сутулый, длинноногий, с серебристым ершиком, и смотрел на жемчужную ткань тенет - на множество ажурных плоскостей в разных наклонениях и пересечениях, на бесчисленные радиусы лестниц, переплетов и сцеплений, насыщенных силой огромного напряжения.
В его рабочую комнату никто не входил: кому нужен технорук, когда завод могильно пуст и цемент в сырых лабазах давно превратился в чугунно-твердые болванки? Кому он нужен, когда порваны стальные канаты, а вагонетки, сброшенные под откосы, засыпаны щебнем и заросли бурьяном? Кому нужен технорук, когда квалифицированные рабочие бродят бездельниками по шоссе, по тропинкам территории завода, по пустым корпусам и дворам - тащат клепки и обручи для топлива, медные части машин для зажигалок, ремни от трансмиссий?..
Там, внизу, в полуподвальном этаже, в полутьме нежилых конур, ежедневно грохотал в топоте и криках завком, и Клейсту казалось, что это - таверна, притон бунтовщиков и разбойников. И из своего окна, сквозь пыльную муть стекол, он видел рабочих, снующих по бетонным ступеням спуска, с угрюмыми лицами, истощенных голодом и страданиями. Они заняты были своим - страшной и непонятной игрой, - и им не было никакого дела до него. Все слагалось в его пользу силою его мудрой осторожности и умелой постановки простой математической задачи. Из своего обособленного угла он смотрел на них с насмешливым презрением и тревожной ненавистью. Все эти изнуренные голодом и бездельем существа принесли разрушение и великую трагедию - революцию. Это они раздавили его будущее, а мир сожгли, как обрывок пакли, и только частицы прошлого забыли в этой спрятанной комнате.