Щербинин с грустью заметил, что устало кружит на одном месте, вокруг одних и тех же вопросов, мысль буксует, и Начинает болеть голова. Но это, видимо, от вина. Не надо было пить вино после водки, вообще не надо выпивать, никогда он не был расположен к спиртному, в праздники только не отказывался, но и праздники можно провести без рюмки, пора, седьмой десяток. А Ким пьет, как воду, и пьет слишком часто, недалеко и до алкоголизма, если не остановится…
Щербинин увидел Кима в луговой пойме, подумал, что это сон, обрадовался ему и тому облегчению, которое наступило, когда он увидел Кима с деревянными вилами в руках, а видение не пропадало, и он уже не думал, что это сон, потому что сам он стоял рядом с сыном и тоже подавал на омет, а неподалеку сгребали сено Ольга, Глаша и Юрьевна. Семен Ручьев, муж Юрьевны, подвозил на лошади копны к омету, а на омете стояли, принимая навильники, Чернов и Яка Мытарин. Все они были молодые, и Щербинин был молодой, такой же, как Ким, но он не удивился этому, только подумал, что Семена здесь не должно быть: Щербинин сам хоронил его.
- Ты же умер, - сказал он Семену, - откуда ты взялся?
- Воскрес! - засмеялся Семен, разворачивая лошадь.
- А мою мать там не видел? - спросил Щербинин.
- И мать видел и отца - в раю оба. А помещик Бурков в аду. Он хотел в рай пролезть вместе с Вершковым, да апостол Петр не пустил. Ты, говорит, эксплуататор.
- А Вершков в раю? - рассердился Щербинин. - Это же его сыновья мою мать сожгли, и меня он топором чуть не зарубил.
- Ему амнистия вышла, - сказал Семен. - С неделю побыл в аду, а потом апелляцию написал всевышнему, и перевели в рай. За страдания. Тебя, говорит, ссылали, ты искупил вину, два раза не наказываем.
Щербинин возмутился небесному беззаконию и хотел сказать, что этот вопрос он пересмотрит на сессии райсовета, но тут Ким показал на тучу, тяжелую, лиловую тучу, перепоясанную белым пенистым рукавом:
- Давай довершим, отец, а то пропадет сено.
И с омета Чернов с Якой кричали о том же.
Щербинин подцепил на вилы чуть не всю копну, которую привез Семен, но поднять не мог, позвал сына:
- Ким, помоги, не видишь, что ли?
- А мне кто поможет? - огрызнулся Ким и рывком поднял навильник, понес к омету, но не удержал и уронил его на спину отцу.
Щербинину стало душно, тяжесть пригнула его к земле, он не мог разогнуться и сбросить со спины сено не мог, ноги дрожали от напряжения, а сверху кричал Яка:
- Быстрее, быстрее, чего копаетесь!
- Сними хоть половину, - попросили хором Юрьевна и Глаша.
- Половину можно, - согласился Ким и снял вилами часть копны с правой стороны.
Стало еще хуже, тяжелее, Щербинина повело влево, и он падал и не мог удержаться.
Глаша проснулась от его хрипенья, вскочила, повернула его на спину:
- Андрюша, Андрюша, очнись, родной, что с тобой?!
Щербинин не отозвался, хрипел, неподвижный, безгласный.
Глаша нашарила впотьмах выключатель на стене, включила свет.
Щербинин лежал с перекошенным лицом, потный, белый и хрипел, выдувая пену на посиневшие губы. Глаша испуганно подула ему в лицо, как захлебнувшемуся цыпленку, взлетели надо лбом седые его волосы, но Щербинин не отозвался, не откликнулся. Глаша в отчаянии стала хлестать его по щекам, чтобы привести в чувство, потом кинулась за нашатырным спиртом, сунула пузырек ему под нос, ничего не добилась, бросилась к телефону.
Дежурная сестра из больницы долго выспрашивала ее, не понимая со сна, что случилось, потом сказала, что сейчас пошлет за врачом и шофером, через часик приедут.
- Он же умирает! - крикнула Глаша, но сестра уже бросила трубку.
Врач Илиади приехал через полчаса.
Глаша стояла на коленях у постели Щербинина и дула ему в лицо.
Старый Илиади отстранил ее, завернул Щербинину веко здорового глаза, пощупал пульс, потрогал левую руку и ногу. И сказал непонятное:
- Инсульт.
Потом сделал укол и добавил со вздохом:
- Паралич левой части тела.
- Он умрет? - прошептала Глаша чуть слышно.
- Не знаю, - сказал Илиади. Подумал, посмотрел на ее большой живот, вздыбивший ночную рубашку, потом добавил: - Выживет. Собирай, повезем в больницу.
- Он умрет? - повторила Глаша громче.
- Не думаю, - сказал он, уже сердясь. - Мы, старики, живучие.
V
Утром, едва закончилась планерка, в редакцию зашел Межов, которому звонил Колокольцев: подготовлено выступление в газете о почине соседей, надо подписать. Межов удивился. Он не давал согласия на выступление, а если бы и дал, то написал бы статью сам. Колокольцев сказал: вопрос согласован с Балагуровым, ты авторитетный человек, молодой, растущий, а писать ты скоро не напишешь - понимаем, строительство фермы, посевная на носу, не до статей.
Межов зашел в общую редакционную комнату, снял шапку и присел у стола Кима, осматриваясь. Редакция показалась ему неуютной, слишком дымной и тесноватой: звонят телефоны, заходят люди, сосредоточиться невозможно.
- Понравилась? - спросил Ким, подавая ему через стол руку.
- Что? - не понял Межов.
- Да редакция наша. Вон ты как озираешься. Или голова болит после вчерашнего?
Межова покоробило от этой бесцеремонности. Спрашивает так, будто они старые друзья и одни в комнате.
Тут выскочил из своего кабинета Колокольцев и тоже потащил его к макету, над которым ворожил секретарь:
- Смотри, Межов, вот где будет твоя статья - вторую полосу ей откроем, на две колонки, внизу весеннее клише воткнем!
- Неизвестно, - сказал Межов, равнодушно посмотрев на белый лист макета, размеченный колонками. - Статью я не писал, а подписывать чужую не хочется.
- Ерунда, идем. Хорошая статья, Курепчиков написал: вы же вместе ездили. Пойдем, у меня она. Гонорар разделите пополам.
Повел его в кабинет, усадил за стол напротив своего кресла, протянул несколько листков, отпечатанных на машинке. Первый листок начинался его фамилией: "С. Межов, директор совхоза "Хмелевский".
Статья начиналась с изложения обязательств соседней области, потом шел рассказ о производственных возможностях совхоза, делались оптимистические прогнозы на близкое будущее, основанные на вероятности высокого урожая в текущем году, поскольку совхоз выполнил план зимних агромероприятий, кормами животноводство будет обеспечено, и, следовательно, три плана по мясу и молоку выполнить можно. Труженики совхоза полны решимости и т. д.
- Не пойдет, - сказал Межов, возвращая листки Колокольцеву. - Труженики совхоза сейчас заняты подготовкой к севу и строительством утятника, никакой решимости выполнять три плана у них нет. И мыслей таких нет.
- Мы с Балагуровым уже утрясли этот вопрос, - сказал Колокольцев. - Кому же выступать с почином, как не вам? Такой перспективный совхоз, ферму новую строите!
- Стройка отвлекает много сил и внимания, речь идет о новой специализации совхоза, а вы толкаете нас на прежнюю дорожку.
- Не на прежнюю, о соседях весь край говорит!
- Пусть говорит. Я был там, ничего нового для себя не нашел.
- Позволь, позволь, но ведь так тоже нельзя! - растерялся Колокольцев. - Мы согласовали вопрос с райкомом, подготовила этому целый номер, передовая уже набрана, а ты… В передовой я твою статью цитирую! Нам что теперь, переверстывать номер?
- Это уж ваша забота, - сказал Межов, подымаясь и надевая шапку.
- Постой, подожди! - Колокольцев схватил трубку, попросил соединить его с первым секретарем райкома. - Товарищ Балагуров?.. Здравствуйте. Я вот по какому вопросу. У меня тут Межов, статья перепечатана, осталось подписать, а он ни в какую… Да, упирается… Нет, не соглашается… Хорошо, слушаюсь! - Бросил трубку и крикнул в приоткрытую дверь: - Курепчиков! Собирайся в райком. Возьми статью и вместе с Межовым… Вот так, товарищ Межов. Не хотел полюбовно, теперь иди на ковер к первому. Не прогневайся, сам виноват.
По дороге в райком Межов спросил Курепчикова, почему он писал за него эту статью. Он же знал отношение Межова к соседям, не раз говорили тогда об этом и в гостиницах и в поезде.
- Поручили, - сказал Курепчиков.
- Но вы ведь не просто исполнитель, вы творческий работник.
- А что, я плохо написал? Редактор похвалил.
И этот не понимал. Или притворялся, что не понимает.
Балагуров встретил их радушно, вышел из-за стола, пожал обоим руки, похлопал по плечу Курепчикова:
- Читал, читал твою статью, вчера ваш редактор приносил. Молодец! Ты чего не подписываешь, Сергей Николаевич, не согласен?
Межов посмотрел на него с недоумением. Знает же, зачем спрашивать?
Балагуров сел в свое кресло, положил руки на стол:
- Почин серьезный, Сергей Николаевич, мы обязаны его поддержать, обязаны. Понимаете?
- Понимаю, - сказал Межов. - Но поддерживать мы должны делами, а не словами, тем более пустыми. Вы отлично знаете положение нашего совхоза, вы сами помогаете нам в перестройке, в переходе на новую специализацию, и вы же предлагаете нам следовать за соседями. Зачем?
- Одно другому не мешает, чудак! Утки твои уже летом дадут мясо, дополнительное мясо. Так? Нет?
- Не так. Утки дадут, но сколько, пока неизвестно, а свиноводство мы свертываем, к маю начнем сдавать маточное поголовье.
- И прекрасно - дополнительное мясо! Не три, а четыре плана вытянешь, четыре!