Тимофей расстегнул ворот рубахи, достал тетрадь, которая у него так и хранилась за пазухой, протянул Васенину.
- Вот. Он писал.
Пригнувшись поближе к лампе, Васенин перелистывал тетрадь.
- Интересно… Ну конечно, он! Вот гороскоп… А это?… Ну, это чисто химические формулы… Тут что за абракадабра? Н-не пойму… По-видимому, собственная шифровка… Тут клинопись… Санскрит… Ага, сняты копии каких-то древних надписей!.. Н-ну, а это что? Что за нелепая теорема? Хотя, впрочем, математик я не очень сильный… Рецепт, состав какой-то адской смеси… А вот, по-видимому, размышления в ночной час на листе бумаги: "Философский камень… Когда-то это была великая, зовущая идея. Она двигала вперед творческую мысль. Да, да! Пусть ощупью, вслепую. Это скорей походило на решение уравнения с тысячью неизвестными способом подстановки. Но поиски были честными и самоотверженными, направленными на благо человечества. Что благороднее желания - найти такое вещество, которое исцеляло бы любые болезни, такое вещество, посредством которого свинец можно превращать в золото! И, как все благородное, поиски эти приносили добрые плоды. Вспомним хотя бы открытие фосфора! С каких же пор и почему алхимия стала лишь гнусным шарлатанством? А философский камень в устах просвещенных людей - символом бесплодных и бесцельных исканий, символом крушения надежд…" Он! Конечно, он, тот самый Рещиков! - Широкой ладонью Васенин звучно хлопнул по столу. Любопытно, весьма любопытно! Гляди-ка, загадочный альтруист, чернокнижник, возвышенно размышляющий о счастье человеческом, на деле оказался обыкновенной белой сволочью!
И Тимофей невольно кивнул головой утвердительно: Куцеволов тоже называл Рещикова альтруистом и чернокнижником. Значит, верно, тот самый.
Но чувство справедливости заставило его сказать:
- Нет, капитан Рещиков не такой, как Куцеволов. Он не сволочь. Я знаю. И Виктор мне говорил: он любит людей. Капитан Рещиков писал книгу. Тоже для всех людей.
- Гляди-ка, адвокат нашелся! - удивился Васенин. И потянулся к чайнику. Разливая кипяток по кружкам, проговорил, глядя как-то поверх головы Тимофея: - "Книгу для всех людей…" Написаны такие книги, да не капитаном Рещиковым. "Куцеволов сволочь, а Рещиков хороший". Стало быть, Куцеволова убей, а Рещикова не трожь. Это как же тогда на войне? Перед тобой враг стоит сплошным фронтом, стреляет в тебя: кто именно из них стреляет, неизвестно, а в наших-то они бьют в любого подряд. Ты же, выходит, сначала должен разобраться, кто там, среди врагов, хороший и кто подлец, и лишь после этого стрелять. В подлецов только! Так, что ли, Тима? Вот тут и повоюй! Хорошего убить нельзя, хотя он на виду. Подлеца убить надо, а он за спиной хорошего спрятался. Чья же тогда возьмет?
- Да чего тут волынку тянуть, товарищ комиссар! - вмешался Сворень. Понятно, перебьют они тогда наших подчистую. На войне враг весь одинаковый.
- Капитан Рещиков хороший, - упрямо сказал Тимофей.
- А хороший - так пусть на нашу сторону переходит! - выкрикнул Сворень.
- Правильно! - сказал Васенин. - Других способов врагу стать хорошим не существует.
Он слегка отодвинулся от стола, снова взял тетрадь, стал перелистывать.
- Капитан Рещиков ни в чем не виноватый! - с прежней настойчивостью повторил Тимофей.
- Да, конечно, - листая тетрадь и не очень внимательно вслушиваясь в слова Тимофея, согласился Васенин. - Ха! Вот ищет человек в наши дни философский камень. Ищет и сам же ведь не верит в него, в камень алхимиков. А этот заветный камень уже есть! Существует! Да только он не минерал какой-то волшебный… А совсем иное… - Васенин отбросил тетрадь, спросил заинтересованно: - Слушай, Тима, а где же вещи этого капитана? Там ведь должны быть его рукописи.
- У него есть книги такие, каких больше ни у кого на свете нет. И много тетрадей. В чемоданах с собой вез, - сказал Тимофей. - А я все чемоданы на снег вывалил. Там они в тайге и остались…
- О-о! Это здорово!..
В дверь теплушки сильно застучали.
- Комиссара Васенина начпоарм на провод требует, - позвал сухой, словно бы промороженный голос.
- Бегу! - отозвался Васенин, на ходу подпоясываясь, надевая шапку и застегивая тужурку. - Володя, а ты тут Тимофея устрой на ночлег. Помягче необязательно, а потеплее непременно.
Сворень проводил Васенина, плотно задвинул за ним дверь. Всунув кисти рук за ремень, покрасовался перед Тимофеем.
- Слыхал? Нашего комиссара сам начпоарм всегда вызывает. Дружки! Ему начподив - хны! Наш ведь раньше сколько разов даже с товарищем Лениным разговаривал! И на карточке рядом с Лениным снятый. За границей в Женеве вместе были они. Ну, не всегда, а все-таки бывали вместе. Скрывались от царского преследования.
И Сворень восторженно стал рассказывать Тимофею, до чего же умен комиссар Васенин. Любые науки знает. На каком хочешь языке разговаривает. А стрелять - на сорок шагов в спичечный коробок попадает.
- Это и я могу, - заявил Тимофей. Сворень больно задел его охотничье самолюбие.
- Из нагана? Дура!
- Из нагана я никогда не стрелял, - уже виновато сказал Тимофей.
Сворень смягчился. Пододвинул к нему тарелку с остатками селедки, из холщового кулька еще подсыпал галет. Есть Тимофей отказался. Не потому, что был сыт, а просто потому, что заранее определил себе свою долю в ужине и теперь не мог отступить. Не позволял характер. Не позволил характер ему и солгать: "Сыт, не хочу". Он сказал: "Не буду". И все. Без объяснения причин.
Тогда Сворень принялся готовить ему постель. Приволок откуда-то из-за перегородки несколько неоструганных досок, концами уложил их на две табуретки, раскинул матрац, щедро бросил сперва одно, потом еще и другое одеяло.
- Себе я достану. Комиссар велел, чтобы теплее, ну вот - получай! И спи. А завтра днем по городу вместе походим.
Держась за валенок, наполовину снятый с ноги, Тимофей замер.
- Так мы, что же, и завтра еще здесь будем стоять? - проговорил он, волнуясь.
- А куда же ты сунешься? Взорвали беляки мост через Уду. Саперы обводную линию сейчас по льду тянут, - объяснил Сворень. - Комиссар говорил, раньше завтрашнего вечера им работу ни за что не закончить. Кавалерию ту в эшелонах прямо к реке продвигают: из вагонов - и на коней, вскачь! А мы пехота. Нам за беляками пешком не угнаться, нашему эшелону железная дорога нужна.
- Так зачем же меня сюда привели? - Голос у Тимофея дрожал, обрывался. - Почему не в кавалерию? Я ведь говорил, мне Куцеволова догнать нужно. И комиссар сказал: "Догоним".
- Раз сказал, значит, так и будет. Только ты соображаешь как-то не так. - Сворень уселся против Тимофея на табуретку, повертел указательным пальцем возле виска. - Мстить задумал? А Красная Армия никому не мстит, она с классовыми врагами пролетариата в открытую борется. И не станет гоняться за одним человеком, ей в целом надо врага разгромить. Где он, твой Куцеволов? Может, давно уже за Иркутском. Спи! И скажи спасибо товарищу Васенину, что зачислит в полк, оружие тебе выдаст, красноармейскую шинель. Он помолчал и добавил: - А вообще, знаешь, может, где-нибудь он как раз и Куцеволова твоего прищучит, поскольку за этим гадом всюду черная слава идет. А что? Он ведь и с поармом и с штаармом по прямому разговаривает - все будут знать про твоего. Командиру полка товарищу Анталову прежде всего доложит. Тоже "на ять" командир! А один-то ты что? Ну какая в себе одном сила?!
Тимофей сидел как замороженный. Он понимал: этот парень говорит правду. Но как же терпеть, держать в себе и горе, и злобу, и желание отомстить? Как не думать о матери, заледеневшей в луже крови? Не думать о всех, для кого он целые сутки долбил в мерзлой земле могилу? И кричал, обещал лесу, пустынной реке, холодной снежной метели: "Отомщу! Убью Куцеволова!"
Что же делать? Что делать?
От слова он отказаться не может. Он обещал. Уйти сейчас из вагона? Искать поддержки, помощи у других? Или пойти одному в морозную ночь по шпалам? Но куда?
Он молча стащил с ног валенки, кинул на них портянки для просушки, лег на постель.
Сворень говорил еще что-то. Рассказывал о себе. О том, что в Красной Армии при комиссаре Васенине он служит уже второй год, тоже с пятнадцати лет и тоже, как Тимофей, добровольцем. Сам с Волги. Родных не помнит, в артели среди речников вырос, работал на барже водоливом. Пролетарская кость. И в армию вступил, чтобы сражаться за революцию, за победу пролетариата…
Но Тимофей не слушал Свореня. Он думал о Куцеволове. И знал, что своего все равно добьется.
9
Комиссар Васенин тряс Тимофея за плечи. Сворень удивленно разводил руками, будто говоря: "Вот это да!"
- Тимофей! Вставай! - крикнул у него над ухом Васенин.
Тот наконец открыл глаза. По-прежнему горела на столе керосиновая лампа. И печка топилась, накаленная до малинового цвета. И Сворень прохаживался, тонкий, подтянутый.
- Быстро! Быстро! Ну! - повторил комиссар.
Тимофей сполз с постели, стоял, пошатываясь после оглушающе крепкого первого сна. Васенин сильно дунул ему в глаза.
- Привыкай, парень: боевая тревога, - говорил он, посмеиваясь и усаживая Тимофея на табуретку. - Обувайся. Ну? Пулей! Время не ждет. Доспишь как-нибудь после.
И через несколько минут они втроем, красноармеец Мешков четвертый, уже тряслись в тесной будке резервного паровоза, летящего к мосту через Уду. В топке ровно гудели пылающие крупные поленья, которые то и дело забрасывал туда кочегар. Светлые искры метелью вились возле окошка.
Тимофей зачарованно разглядывал блестящие медные ручки, вентили, застекленные приборы с беспрестанно шевелящимися черными стрелками.
- Не ездил на паровозах? - спросил Васенин. - Погоди, я тебя еще и на бронепоезде прокачу.