- А кто же ты?! Ха-ха-ха! - он трубно расхохотался. - "Свобода личности! Справедливость! Демократизация!" Да, вы мастера вывешивать на двери бараньи головы, а в лавке продавать собачье мясо… Фальшивомонетчики! Золотые мечты человечества подменяете потертыми медяками… Каким я был безмозглым ослом, когда поверил! "За честь и славу Дагестана"! Ха-ха-ха! Нацизм - вот ваша свобода! Дави, души, убивай из-за угла - вот ваша демократия.
- Курт-Хасан…
- Уже сорок пять лет я Курт-Хасан… Это не твои ли друзья, князь, вещают "голосом свободы"? "Дорогой слушатель, как ты думаешь, что такое свобода?" О, я теперь знаю: свобода - это чистая совесть, свобода - это смело смотреть в лицо своим соотечественникам, это радоваться своему труду и радовать других, это родная земля, даже если на ней и не все еще в порядке, но для того ты и родился, чтобы сделать ее краше, лучше… Понятно?
- Все понятно. Но послушай, уважь седину…
- Стыдно! Птицы и те умнее, они не поют на чужбине, они поют там, где родились и научились летать…
Что я мог ответить? Я хорошо помнил свою благодарственную молитву аллаху, когда благодарил в слезах, что он не внял, пренебрег упованиями Эльдара… Мог ли возражать Курт-Хасану? Даже он раньше меня понял истину…
Но все же улучил момент и перебил:
- Можешь ты внять словам человека, который просит о единственном одолжении: забудь все!
- Я ничего и не знал, ха-ха-ха! Ты сам все рассказал со страху… Нет, старик, камень умеет молчать, а я не умею. Разговор исчерпан.
Курт-Хасан поднял мундштук, вставил новую сигарету, закурил.
- А если дам золото?! - вдруг спросил я, хотя золота и вправду не было.
- Золото?! - усмехнулся ираклинец и, словно скрывая улыбку, прикрыл ладонью подбородок.
- Да.
- А сколько дашь, князь? Да-авненько мечтаю приобрести машину. - Глаза ираклинца сверкнули. - Не швейную, конечно! Водить умею, на тяжелом "МАЗе" работал…
- Хорошо! Будет у тебя машина. Только помни: слово мужчины дороже золота.
- Что ты, старик! Дал бы хоть в долг… Верну все до копейки, помоги лишь сесть за баранку собственной машины. Эх, вот удача так удача!
- Гм, где бы достать столько денег?! - пробормотал я и поймал себя на мысли, что и в самом деле хочу ему помочь.
- Ну, если ты так добр, старик, то помни: меня всегда найдешь вон там, в ущелье…
И показал мундштуком вниз, где уже сгущались сумерки.
Я ушел. Ушел недалеко: слишком тяжело было на сердце. "Ну, откуда добыть такую уйму денег?! И зачем только посулил!"
Долго сидел под кустом боярышника и размышлял. Звезды зажглись в небе, ночь была ясная, и казалось, что кругом не поздняя осень, а лето в самом разгаре… Но как поидумать то, чего у тебя нет и быть не может?!
И вдруг все тревоги отступили перед решением, которое показалось тогда единственно возможным… Вы, наверное, уже догадались каким.
Как вор, как зверь, как трус, не уверенный в своей силе, подкрался я к палатке и затаился, подстерегая. Ираклинец был уже в палатке и, кажется, стелил постель на раскладушке. В руке я сжимал острый камень: такими камнями далекие наши предки убивали зверей и друг друга. Долго ждать не пришлось: злодей выбирался из палатки, нагнувшись, и тогда я размахнулся, целясь в затылок. Но тут произошло неожиданное, - видно, стар я стал и бессилен! Курт-Хасан ловко перехватил мою руку у запястья, сжал так, что камень выпал, а я пронзительно крикнул от боли - даже эхо отозвалось. В ужасе я обмяк и опустился на землю, готовясь к гибели…
- Это наивно, старик! - услышал голос ираклинца. - Ха-ха-ха! Однако, ты, оказывается, злее, чем я думал… Зачем тебе моя смерть?
- Н-не знаю…
- А знать надо бы! И не сходить с ума, старче. Благодари аллаха и свою седину; не то выбил бы тебе последние зубы. Ступай, старик! Пошутили, и хватит. Не надо мне ни твоего золота, ни твоих денег. Как-нибудь сам заработаю… Иди!
- Ты отпускаешь?! Я же - Эльдар сын князя Уцуми, владетеля Кара-Кайтага!
- А хоть бы и Наполеон Бонапарт! Знать тебя не хочу! И никогда не думал доносить. Да и много воды утекдо с той поры, и вряд ли кого всерьез заинтересует, что ты князь… Пойми, старик, мне ничего не нужно: есть хорошая работа, платят достаточно, тяну в горы высоковольтную линию, глядишь, кто-нибудь еще и спасибо скажет…
- Я же хотел тебя убить…
Мне было мучительно стыдно самого себя.
- Эх, и наивный ты, старик! Неужели думаешь, что я выжил бы там, на краю света, среди уголовного сброда, если б не отличался силой и не умел угадывать опасность? Не такое бывало! Только больше не лезь ко мне, не трепли нервы: попадешь под дурное настроение, можешь пробудить во мне злого беса.
- Я могу идти?
- Можешь, старче! Зачем ты мне нужен? Было бы что пить - распили бы вместе, а раз нету - не задерживаю! Вернись к семье, старик, и успокойся… А видно, совесть тебя мучает, раз готов признаться всякому встречному.
- Так я пойду?
- Иди, старик, иди. Пора спать, завтра у нас много работы…
И я ушел, опустошенный, усталый, еле волоча ноги. Успокоила только мысль: хорошо, очень хорошо, что он оказался более хитрым и ловким, что я и на этот раз потерпел поражение и не пролил снова крови… Ведь этот человек гораздо полезнее меня, делает очень нужное дело и доволен. Лишь бы не стал болтать за стаканом вина и смеяться…
6
С той самой поры, почтенные мугринцы, руки стали так дрожать, что не мог взять стакан чаю, не расплескав; дрожали, будто изнутри бил меня неведомый озноб… Пуще прежнего помрачнел я и уже не мог притворяться веселым, а замкнулся дома; так больная собака прячется в укромном и темном закутке, чтоб не тревожили.
Уже во всем ауле знали, что у Эльмиры есть жених и должен скоро приехать. У родников злые женские языки не умолкали: вот, мол, нашла себе кого-то в городе, будто в ауле нет парней! "Только слепые отпустят свою дочь в город, не выдав замуж!" - говорили одни, а другие пророчествовали: "Вот помяните мое слово, он не приедет. Разве он дурак, чтоб тащиться сюда, когда в городе полно студенток, одна моложе и краше другой!" - "А что в ней, в Эльмире-то, красивого? - скрипели третьи. - Моя дочь в сто раз лучше и скромнее…"
А Зулейха, не слушая злословья, прибрала дом, попросила соседа зарезать барана, испекла пироги, приготовила бицары - горские колбаски с пахучими травами; в кафе "Тополек" она многому научилась.
Настал долгожданный день встречи. С утра дочь и жена стали накрывать стол: автобус, вы знаете, приходит в одиннадцать.
Радостная, возбужденная Эльмира приоделась, поправила косы, накинула плащ и пошла к остановке. Я видел: ей хотелось, как маленькой, бежать вприскочку и напевать и щебетать. Улыбка счастья бродила по ее лицу, чуть заметная, как солнце за облаками. Я лежал на тахте, как сейчас, и смотрел на стрелки часов, стараясь не выдать волнения; даже хватал одну руку другой, чтоб унять дрожь…
Вот раздались мелодичные удары: пробили часы.
- Выгляни, Зулейха, на веранду. Прибыл, что ли, автобус?. Бывает, что и задерживается…
- Прибыл, прибыл! Возле него целая толпа… - сказала Зулейха, возвращаясь в комнату. - Сейчас и мне надо переодеться. И ты надень новый свитер…
Но пробило и двенадцать, а никто не приходил. Мы кипели от волнения и тревоги, как чайники в очаге.
Наконец тихо, с ноющим скрипом, открылась дверь и порог переступила Эльмира. Одна!.. И с горьким всхлипом бросилась на грудь матери:
- Ой, мамочка, нет его! Не приехал…
И словно морозом повеяла на меня догадка: "Неужели обманул мою девочку? Неужели нашелся такой подлец?! Какой позор… Не хочу больше ничего видеть, ничего больше слышать, не хочу ни пить, ни есть, ни говорить… Камнем бы стать!"
Отвернулся к стене, сжал зубы, молчу.
А Зулейха успокаивает дочь:
- Ну что ты, доченька! Зачем так убиваться! Сегодня не приехал, приедет завтра…
- Мы договорились. Он обещал, мама! Что же это, мамочка…
- Не плачь, дочка! Не надо. Не давай людям порадоваться твоему горю…
- Когда я шла домой, мамочка, соседки хихикали. Я знаю, надо мной… Ты не знаешь, мамочка, как я его люблю… Он не мог обмануть…
- Ну, случилось что-нибудь…
- Но он же обещал! Сказал, что даже мертвый явится ко мне.
- Что ты говоришь, доченька! Зачем так жестоко…
- А разве не жестоко так обмануть?!
Мне стало невыносимо.
- Выбросьте все из головы! Успокойтесь. Замолчите! - в первый раз крикнул я в своем доме. - Мало ли мерзавцев на свете!
- Не говори так, отец! Он не мерзавец! - кинулась ко мне дочь.
- Как же иначе назвать того, кто обесчестил мою дочь?!
- Это неправда, отец! Этого не было.
- А тогда нечего и рыдать. Встретишь еще доброго человека.
- Нет, нет! Только его люблю. Его одного!
- Это пройдет, доченька.
- Нет, папочка, у меня не пройдет. Пусть обманул, пусть не приедет, а любить буду только его…
Я хотел возразить, дочь прервала:
- Не надо, пала. Помолчи. Успокойся. Я не буду плакать…
Наступила гнетущая тишина. Я обернулся: подумал, что они вышли из комнаты. Нет! И дочь и мать были здесь, молча утирали слезы.
А в комнате пахло пирогами, вареным мясом, пряностями… И вдруг стало невыносимо жаль свою несчастную дочь, на которую я же еще и накричал, наговорил злых нелепостей о ее любимом… Я поднялся с тахты, сел к столу, сказал:
- Давайте лучше посидим да отведаем всего понемногу. Ты, дочка, садись рядом со мной…
Только они сели, как у ворот раздался гудок машины. Дочка вздрогнула, застыла и, просияв, кинулась на веранду. За ней выбежала и мать. Ну, я тоже - не смог остаться один в комнате!