В просторную квартиру радушных хозяев, как в гостиницу, вечно кто-нибудь приезжал, приходил помыться в ванне, посмотреть телевизионную передачу, послушать музыку и пение Неточки или просто посидеть за чашкой ароматного чая (генеральша гордилась искусством заварки крепчайшего чая), а засидевшись, - заночевывал на широком мягком диване, - в кабинете генерала.
- Свято место - не бывает пусто! - шутила Ольга Иннокентьевна, радуясь каждому новому гостю.
Приезжавшим с Алтая навестить сына старикам Корневым не нравилась и невестка, и богемная безалаберщина в их квартире. Все не нравилось им здесь, кроме внука. В Андрее они видели родовую "прочность корня", непримиримую строгость и к себе, и к окружающим.
- Он правду-матку в лицо всякому выложит, будь то хоть разответственнейший или самый обыкновеннейший человек… - говорил о внуке Гордей Миронович, известный когда-то алтайский партизан, ныне председатель Маральерожского райисполкома.
Нравилось старикам и то, что внук учится в Сельскохозяйственной академии: "Об земле думает!.."
О родном же сыне старики говорили сокрушаясь. Опасливо поглядывая на спальню сына и невестки, Настасья Фетисовна плакалась своему мужу:
- Не эдакую бы ему жену!.. Какой орел, а в лапах у курицы!..
- Ничего не поделаешь, Настюша, любит!
- Пересилила вояку юбка!.. И не отругаешь - генерал!
- Боюсь я за Андрея, - не раз говаривал старик Корнев жене. - Подберет его здесь, как Никодишу, под каблук какая-нибудь сладкая, как арбуз, бабенка и пропал казак: про старородительские края позабудет. А что может быть краше нашего Алтаюшки-батюшки?!
- И я того же, отец, опасаюсь. Вижу, - кого ему маменька в женки прочит. Слов нет, Неточка и добра, как Алексей Николаевич, и красоты редчающей, и плясунья, и певунья, но ведь ветер же у ней, старик, в голове! Ведь такая до тридцати лёт в куклы играть будет и любого мужика в поводу заводит: в клячу обратит… - вздыхала Настасья Фетисовна.
- Нас, видать, не спросят. Да тут, кажется, мать, дело уже увороженное. И парень он хоть и твердый, но ведь какой кислотой металл травят!.. - Гордей Миронович помолчал, подумал: стоит ли такое рассказывать, но увидев тревогу на лице Настасьи Фетисовны, решил не скрывать, как не скрывал он от нее ничего в своей жизни.
- Лежу я, значит, вчера на кушетке и читаю "Правду", а дверь в столовую полуоткрыта. В квартире тишина - вы с Ольгой в гастроном ушли. Только далеко на кухне Дарьюшка что-то в ступке толчет да с кошкой ссорится. И вдруг - вернулись Андрей с Неточкой из кино. Расположились на диване в столовой и негромко разговаривают меж собой. Прислушался - про любовь! Интересно, думаю, как современная молодежь говорит об том, об чем мы в наше время никакого философского понятия не имели, а любили по старинке, без рассуждений. И слышу: "А скажи-ка мне, Андрей, как ты относишься к госпоже Бовари?" Чья же, думаю, это такая госпожа и почему советский комсомолец должен к ней относиться?.. А он, недолго думая: "Неважная, - говорит, - была особа Эмма, пустая…" Немка, думаю, раз Эмма. "А Манон Лескова?" - наседает на него Неточка. Батюшки, думаю, и эту не знаю. Вот тебе и председатель райисполкома!.. Наверное, думаю, тоже иностранка… "Да что это ты, - говорит, - сегодня, Неточка, неужто на тебя так французский фильм подействовал?" "А ты отвечай, раз тебя женщина спрашивает". И слышу, в голосе у ней струнка задрожала. "Красивая, обаятельная, - говорит, - даже в своем непостоянстве Манон, но в жены себе я бы не пожелал такую". Не дала она ему и мысли закончить. "Дурачок, - говорит, - ты мой, блаженненький, Андрюшенька!.. А ну, подвинься ко мне поближе!.." И такой у нее в голосе воркоток, такая искусительная завлекательность! Я даже сел на своей кушетке: "Ну, - думаю, - и бес же ты в юбке! Да с каких же ты лет, негодяйка, всю эту науку прошла?".. А они заговорили, заговорили о чем-то шепотом: ничего не разобрал я. Только вдруг опять слышу Неточкин голос: "Так любишь, значит?" - "Люблю, - отвечает, - очень люблю!" - "Ну а коли очень любишь, так дай сейчас же, сию же минуту, дай честное слово, что никогда не упрекнешь ни в чем". Поднял Андрей вот так голову, смотрит на нее в упор и говорит: "Ну, этого я не могу сделать, Неточка, потому что если дело принципиальное, тут я…" А она бровки свела, насупилась, как гроза, и каблучком в пол: "Не смей так отвечать! Говори сейчас же: даю честное слово безо всякого там "ну…" Как ты не понимаешь, что это я закаляю характер, власть свою испытываю над слабым мужским полом. Приказываю: го-во-ри!" И снова, как коза - топ ножкой! Сбледнел с лица Андрей и снова вперекор: "Нет, этого я не скажу тебе! Хоть и очень люблю тебя, а не требуй такого от меня, если дорожишь… если…" Вскинулась она и убежала, заперлась в комнате. А он весь вечер проходил черней ночи. И не ужинал. Мать спросила: "Что с тобой, Андрюша?" Он не ответил и ушел к себе.
- Я говорила тебе, что ей бы, бесстыжей, вертихвостке, только в куклы играть…
- Куклы-то они куклы, да тут что-то уж не куклами пахнет.
* * *
На вокзал приехали на трех машинах. Провожали "друзья-однополчане" Корнева, - два, как братья, похожих друг на друга толстяка полковника с женами, Алексей Николаевич, бережно державший под руку вконец ослабевшую Ольгу Иннокентьевну, Неточка с двумя бесцветными, еще ярче оттенявшими и без того ослепительную ее красоту, подругами по студии, и отец, не отходивший от сына.
- Постарайся хотя бы в районный центр к деду… А может быть, знаешь, я все-таки позвоню, а? - непривычно робко спросил сына генерал.
- Нет, папа!.. Разреши уж с первых шагов мне… самому…
- Ну, хорошо, хорошо… - поспешно согласился отец, и мужественное его лицо как-то обиженно сморщилось.
Лицо матери было в слезах. За дни сборов Ольга Иннокентьевна заметно сдала. Пропала гордая ее осанка, живые зеленые глаза утратили всегдашний блеск и, точно подернутые голубоватым пеплом, потухли, как угли в перегоревшем костре.
- Из Москвы в Сибирь… добровольно… - до самой последней минуты Ольга Иннокентьевна считала это непоправимой глупостью и приписывала все только слабости своего характера и потворству мужа.
Алексей Николаевич склонился к плечу генеральши и что-то говорил ей, но она только отрицательно качала головой и все смотрела на сына.
Минуты перед отъездом тянулись нестерпимо: разговор не клеился. В купе было тесно: решили выйти в коридор. Полковник извлек из огромной, словно чемодан, сумки своей супруги бутылку коньяку и нарезанный ломтиками лимон. Раздвинув серебряную походную стопку, он осторожно наполнил ее пахучей золотистой влагой и торжественно произнес:
- По русскому обычаю - посошок, а по казачьи - стремянную!.. Иначе не будет удачи молодому агроному на целине. Твое здоровье, Андрей!..
Выпили все. Даже Неточка и ее подруги отхлебнули.
Подошли последние минуты. Ольга Иннокентьевна прижала голову сына к своей груди:
- Береги себя, Андрюшенька, и пиши с каждой большой станции, хотя бы открытки…
Алексей Николаевич повел ее к двери.
- Ни о чем не прошу, ни о чем не предупреждаю: все знаешь сам… - поцеловав сына, генерал глуховато закашлялся и, ссутулясь, не обертываясь, пошел из вагона.
Неточка была непроницаема. Дома она сегодня и играла и пела больше, чем обычно, сейчас примолкла, но не смущенно, а с каким-то, как казалось Андрею, дерзким вызовом. К нему она подошла последней и молча протянула руку. Андрей напряженно ждал этого момента. Все эти дни ему хотелось подойти и грубо, прямо сказать ей все. Но он только крепче стискивал зубы, подавляя в себе это желание. И вот она протянула ему свою узкую руку. Андрей задержал ее тонкие пальцы, в упор взглянул на нее. Лицо Неточки оставалось непроницаемым, и он молча выпустил ее пальцы, даже не пожав их.
Вздох облегчения вырвался из груди Неточки, и она заспешила к выходу. Вот она открыла дверь в коридоре, еще миг он видел ее, и дверь закрылась.
Стало пусто. И эта пустота властно поселилась в его сердце.
Поезд тронулся. Поплыли перронные фонари. Андрей удержался от непреодолимого желания посмотреть на провожающих в окно.
- Ну, вот ты и поехал! - по привычке говорить вслух в минуты сильного волнения произнес Андрей.
В купе были люди, но Андрей не рассмотрел их как следует. Как тяжело больного, его сейчас не интересовали никто и ничто, кроме болезни. Проводник внес постели, разобрал и заправил их. Андрей лег и закрыл глаза…
Что-то жгучее проползло под веками. Он отвернулся к стенке, проглотил подступившие слезы и лежал, прислушиваясь к мучительной боли в сердце. Чтобы как-то утишить эту боль, он, зло сцепив зубы, стал шептать: "Черт с тобой!.. Черт с тобой!"
Колеса, казалось, тоже мерно выстукивали: "Черт с тобой! Черт с тобой…"
Глава вторая
Начальник отдела кадров Краевого управления сельского хозяйства, круглолицый здоровяк, молча поднялся из-за стола и, заложив руку за борт кителя, с минуту пристально рассматривал то диплом Андрея, то его самого. Наконец он заговорил приятным мягким голосом.
- Специалисты с законченным высшим образованием сейчас вот как нужны, - и он ребром ладони провел по полной своей шее. - Вакантных мест главного агронома у нас, как говорится, воз и маленькая тележка: предоставим вам выбор из пяти точек.
Начальник подошел к карте и указал помеченные значками МТС.
- Вот эти точки. Запишите, подумайте и через час скажите… - Движением головы он дал понять, что разговор окончен.